«Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

С трудом согласовали список стран, границы которых Англия, Франция и СССР гарантировали. Он стал включать 10 государств: Эстония, Финляндия, Латвия (на них особо настаивал СССР, ибо граничил с ними; Англия и Франция долго не хотели давать им гарантии), Польша, Румыния (против них СССР не возражал изначально, добиваясь лишь взаимности гарантий с ними), Греция, Турция, Бельгия, Нидерланды, Швейцария (на добавлении этих стран в список настояли французы и англичане в обмен на своё согласие на включение в список трёх Прибалтийских государств).

Советский Союз предложил ввести в договор понятие косвенной агрессии 3 июля (в ответ на англо-французские предложения от 1 июля). Что такое косвенная агрессия? Вот советская формулировка:

«…Выражение «косвенная агрессия» относится к действию, на которое какое-либо из указанных выше государств (имелись в виду гарантируемые страны – И.Д., В.С.) соглашается под угрозой силы со стороны другой державы или без такой угрозы и которое влечёт за собой использование территорий и сил данного государства для агрессии против него или против одной из договаривающихся сторон, – следовательно, влечёт за собой утрату этим государством его независимости или нарушения его нейтралитета» [70;178].

Ясно, зачем СССР понадобилось введение в договор понятия косвенной агрессии – тем самым достигалась невозможность повторения с любой из гарантируемых стран чехословацкого варианта событий. СССР, конечно, больше заботили граничащие с ним страны (Польша, Румыния, Эстония, Латвия, Финляндия). Будь определение косвенной агрессии введено в договор, то в отношении подзащитных стран стало бы невозможно не только прямое вторжение, но и принуждение их в той или иной форме к тем или иным действиям (скажем, к пропуску войск агрессора через свою территорию, размещению войск агрессора на своей территории и даже формально добровольному присоединению к агрессору (формулировка «… или без такой угрозы»)).

На включение в договор понятия косвенной агрессии Франция и Англия так и не согласились. Не то, чтобы они, в принципе, не могли на него согласиться. Если приглядеться к этому определению, то его принятие, например, Франции было выгодно не менее, чем СССР, учитывая существование у неё «мягкого подбрюшья», не защищённого линией Мажино (граница с нейтральной Бельгией). Но не Франция играла в переговорах «первую скрипку» со стороны Запада. Ну, а Британия – вопрос особый.

Что беспокоило англичан и французов в определении косвенной агрессии, предложенном СССР? То ли то, что оно в определённой степени ущемляло суверенитет подзащитных стран (да, Чехословакия могла бы сказать им спасибо за заботу о суверенитетах гарантируемых государств, если бы… существовала к тому моменту как государство), то ли то, что оно лишало их свободы манёвра? Принимая во внимание всю совокупность событий, мы склоняемся ко второму.

Наконец, единовременность подписания политического соглашения и военной конвенции нужна была Советскому Союзу для того, чтобы договор не был простой политической декларацией, а был конкретным документом, на основании которого договорившиеся стороны могли осуществлять вполне определённые действия в необходимый момент. Англичане, а вслед за ними и французы, не шли на это. Почему? Ответ очевиден: чтобы не связывать себя конкретными обязательствами. Только 25 июля 1939 г. англичане и французы согласились послать в Москву военную миссию. Причем, в тот момент, когда счёт, можно сказать, начал идти не на дни, а на часы, ибо ситуация вокруг Польши обострялась каждодневно, и начала военных действий можно было ожидать в любой момент, англичане заявляют, как ни в чём не бывало, что военная миссия «сможет выехать в Москву примерно через 7-10 дней (выделено нами – И.Д., В.С.)»!

К переговорам советской стороны с английской и французской военными миссиями мы ещё вернёмся. Сейчас же обратим внимание на следующие нюансы.

К 25 июля переговоры шли уже три с лишним месяца месяц. Результаты их не впечатляли. Советский Союз вполне обоснованно добивался отношения к себе, как к равноправному партнёру, и учёта своих интересов в вырабатываемом соглашении. Англия же на это шла с трудом и постоянно затягивала переговоры. Если СССР занимал довольно гибкую позицию и готов был идти на определённые уступки даже в ущерб своим интересам (так, уже в мае он в интересах Польши, но себе во вред, исключил из проекта соглашения пункты 4 и 5 (см. выше), ибо Польша не желала явно антигерманской направленности соглашения и не хотела менять антисоветские формулировки польско-румынского договора 1926 года), то Англия никакой гибкости не хотела проявить и явно вела дело таким образом, что переговоры всё время «буксовали». Именно она устроила чехарду со списком подзащитных стран. Сначала СССР предлагалось гарантировать границы Польши и Румынии. Затем в список добавили ещё три страны: Бельгию, Грецию и Турцию. При этом советское предложение о включении в список подзащитных стран трёх Прибалтийских государств не принималось. Наконец, когда его приняли, то англичане стали настаивать на добавлении в список ещё трёх стран: Нидерландов, Швейцарии и Люксембурга. А СССР с двумя первыми странами даже дипломатических отношений не имел, но в итоге на Нидерланды и Швейцарию согласился. Но можно ли назвать британскую позицию конструктивной? Вряд ли.

В конечном итоге, даже французы возмутились. Вот выдержки из двух документов.

Телеграмма министра иностранных дел Франции Ж. Бонне послу Франции в Великобритании Ш. Корбену (19 июля 1939 года):

«Сегодня британское правительство своими колебаниями накануне решающей фазы переговоров рискует подорвать не только судьбу соглашения, но и саму консолидацию нашей дипломатической и стратегической позиции в Центральной Европе. Последствия провала, вызванного чрезмерно категоричной позицией в последний момент, были бы таковы, что французское правительство не может испытывать колебания в необходимости в самом срочном порядке обратить на них внимание английского правительства, с тем, чтобы оно взвесило всю ответственность, которую мы взяли бы на себя, подвергаясь риску разрыва или длительной приостановки переговоров…» [70; 180-181].

Письмо министра иностранных дел Франции Ж. Бонне министру иностранных дел Великобритании Э. Галифаксу (19 июля 1939 года):

«Я хочу направить Вам этот личный призыв, с тем чтобы просить Вас вновь изучить формулы, переданные вам Корбеном по статье 1 проекта англо-франко-советского соглашения… Мы вступаем в решающий момент, когда, как нам кажется, нельзя ничем пренебречь, чтобы достичь успеха. Не следует скрывать губительные последствия не только для наших двух стран, но и для сохранения мира, которые повлечёт за собой провал ведущихся переговоров. Я даже опасаюсь, как бы это не стало сигналом для акции Германии в отношении Данцига…

Эти переговоры идут уже более четырёх месяцев (счёт ведётся от мартовских обменов предложениями – И.Д., В.С.)…

Председатель совета и я считаем, что в этих условиях чрезвычайно важно прийти к завершению переговоров, успех которых представляется нам сегодня одним из основных условий сохранения мира» [70; 183-184].

Пока военные миссии собирались и добирались в Москву, произошло три события, которые современный российский историк О. Рубецкий не по-научному и не совсем дипломатично, но весьма точно назвал «три английских гадости» [70;184].

Первое. Стало известно об англо-германских неофициальных (т.е. тайных) переговорах, прошедших в Лондоне, на которых англичане предложили немцам подписать договор, включавший положения об оборонительном соглашении сроком на 25 лет, разграничении экономических сфер влияния (при этом Англия признавала специфическую сферу Германии на континенте!), о предоставлении займов [70; 184-185]. Очень интересен пункт шестой проекта этого договора:

« В качестве ответного шага Гитлер должен обязаться не предпринимать никаких акций в Европе, которые бы привели к войне, за исключением таких, на которые он бы получил полное согласие со стороны Англии (выделено нами – И.Д., В.С.)» [70; 185].

Любопытно было бы узнать, что это за война, против которой Британия не возражала бы? Кажется, мы догадываемся.

Советский полпред в Великобритании И.М. Майский в это же время сообщал, что, по информации Ллойд Джорджа, Чемберлен «делает сейчас отчаянную попытку ускользнуть от выполнения взятых на себя весной обязательств по гарантии Польше и одновременно оживить свою прежнюю политику умиротворения. В этих целях английское правительство продолжает усиленно давить на польское правительство, рекомендуя ему «умеренность» в вопросе о Данциге…» [70; 186-187].

Второе. Англия заключила соглашение с Японией, по которому Англия признавала за Японией право свободы действий в Китае. И это в то время, когда СССР был втянут в военный конфликт с японцами на Халхин-Голе [70; 189], [51; 40].

Третье. В политической части многострадального соглашения стороны не смогли пока договориться только по одному вопросу – определению косвенной агрессии. Однако Молотов дал понять английскому и французскому послам, что для советского правительства, по сути, остался лишь один принципиальный вопрос, – не мешкая договориться по военной части, параллельно продолжая оттачивать формулировку по косвенной агрессии. Более того, Молотов прямо дал понять, что если военные миссии найдут общий язык, то вопрос о косвенной агрессии вообще будет снят Советским Союзом (всё это информация к размышлению о гибкости советской позиции) [70;189].

И вот после этого, как гром среди ясного неба, 31 июля прозвучали в английском парламенте заявления парламентского заместителя министра иностранных дел Великобритании Батлера и самого Чемберлена, из которых следовало, что советская трактовка понятия «косвенная агрессия» содержит в себе угрозу независимости третьих стран, и это и является причиной затяжки переговоров. В результате последовало опровержение ТАСС:

«…ТАСС уполномочен заявить, что если г-н Батлер действительно сказал вышеупомянутое, то он допустил искажение позиции Советского правительства…»[70;189-190].

И снова своё неодобрение по поводу английского поведения высказали французы. Правда, на сей раз французские дипломаты ограничились обменом мнениями друг с другом и не стали пенять своим «не очень порядочным» союзникам. Из письма посла Франции в СССР Наджиара министру иностранных дел Франции Ж. Бонне:

«Ничто не могло быть более несвоевременно, чем высказывания премьер-министра по этому вопросу. Подчеркивая, что русская формула наносит ущерб независимости третьих стран, Чемберлен только спровоцировал англо-русскую полемику, проявлением которой является сообщение ТАСС. Он придал большой размах расхождениям во взглядах, которые советское правительство хотело смягчить…» [70;191].

Что после подобных шагов английского правительства должно было думать о его позиции правительство СССР? Любой искренний человек, а не «завзятый демократ» скажет, что вряд ли советские лидеры могли доверять Англии.

И вот в такой-то обстановке в Москву прибывают английская и французская военные миссии. Историки уже давно обратили внимание на следующие факты: уровень западных делегаций не соответствовал уровню решаемых задач (французскую миссию возглавлял генерал Думенк, а английскую – адмирал Дракс, оба далеко не первые лица в военных ведомствах своих стран); собирались и ехали они специально очень медленно (Дракс вообще плыл на старом пароходе; видимо, адмирал боялся летать самолётами); англичане напутствовали своих переговорщиков определенным образом – затянуть переговоры как можно дольше (из инструкций Драксу: «Продвигаться в военных переговорах медленно, соразмеряя их с политическими» [88; 54]); несмотря на долгие (четыре месяца) политические переговоры, на долгую подготовку миссий к отъезду и долгую дорогу, не были решены очевидные вопросы с союзниками Англии и Франции, т.е. с Польшей и Румынией, о их согласии на пропуск через свою территорию советских войск; и полномочий у английской и французской военных миссий реальных не имелось; и планов конкретных не наблюдалось. Историки правы – так оно и было в действительности. Хотелось бы только оговориться, что французы всё-таки были настроены более конструктивно, чем англичане. Но одного настроя для таких дел явно недостаточно.

Первый (и фактически, последний) раунд военных переговоров проводился с 12 по 17 августа. Кстати, политические переговоры со 2 августа были приостановлены. Молотов объявил, что возобновление политических переговоров последуют только вслед за прогрессом в переговорах военных [88;54]. Уже в ходе переговоров Думенк телеграфировал в Париж:

«СССР желает заключения военного пакта…Он не желает подписывать простой листок бумаги…» [88;55].

Думенк это понял, французы это поняли. Неужто не понимали этого англичане? Как вообще можно было давать Драксу инструкцию перед отъездом (5 августа) о соразмерении хода политических и военных переговоров, если политические переговоры со 2-го числа не ведутся?! Получается, что ничего серьёзного и на военных переговорах говорить не следует. Так, слегка поболтать.

Итак, 12 августа переговоры советских, французских и английских военных начались. Советское представительство, в отличие от западного, было самым высоким: нарком обороны (К. Е.Ворошилов), начальник Генерального штаба (Б. М. Шапошников), командующие военно-воздушными и военно-морскими силами.

Два дня ушло на изложение планов обороны Франции и Англии. Казалось бы, тут проблем и не должно возникнуть. Но без казусов не обошлось. Думенк заявил, что линия Мажино простирается от швейцарской границы до моря [88; 54]. Какого мнения был француз о советских военных, раз делал такие заявления? Не лучше оказался и Дракс, «ляпнув», что Англия выставит «на ранней стадии войны» до шестнадцати дивизий [88; 54]. Незадолго до переговоров англичане сообщили французам, что войск у них в четыре раза меньше. Судя по всему, советские военные примерно так и оценивали возможности Британии, потому что выразили сомнения в словах Дракса. В конечном итоге, адмиралу пришлось признаться советской стороне, что он «несколько» завысил британские возможности [88; 54]. Очевидно, главы французской и английской военных миссий после таких недоразумений поняли, что советские коллеги весьма компетентны, и разговор с ними надо вести серьёзно. «А что подумал Кролик, никто не узнал, потому что он был очень воспитанный и ничего никому не сказал», – эти слова из знаменитой сказки сами собой напрашиваются для описания неловкого положения, в которое угодили западные военные. Да, советская сторона вслух ничего не сказала, но что она подумала? «Советская делегация лучше, чем прежде, поняла огромную слабость Британской империи», – записал один из членов французской военной миссии [88; 54]. От себя добавим, что доверия к партнёрам по переговорам у наших военных явно не прибавилось.

Также выяснилось, что англичане и французы не имеют никаких представлений о планах Польши в случае войны (а ведь всего месяц назад в Варшаве вёл переговоры начальник британского Генерального штаба Айронсайд) [88; 54].

В конце второго дня работы К.Е. Ворошилов поднял «польско-румынский вопрос»:

«Советский Союз, как известно, не имеет общей границы ни с Англией, ни с Францией. Поэтому наше участие в войне возможно только на территории соседних с нами государств, в частности Польши и Румынии…»[70; 195].

Обсуждение этого вопроса было назначено на 14 августа. К.Е. Ворошилов задал три конкретных вопроса:

1) «Предполагают ли Генеральные штабы Великобритании и Франции, что советские сухопутные войска будут пропущены на польскую территорию, для того чтобы непосредственно соприкоснуться с противником, если он нападет на Польшу?»[70; 196].

2) «Предполагается ли, что наши вооруженные силы будут пропущены через польскую территорию для соприкосновения с противником на юге Польши – через Галицию?»[70; 196].

3) «Имеется ли в виду пропуск советских войск через румынскую территорию, если агрессор нападет на Румынию?»[70; 196].

Нарком обороны особо подчеркнул, что если не осуществить выход советских войск на польскую территорию, то немцы быстро оккупируют Польшу и окажутся у границ СССР [88; 54].

«Мы просим прямого ответа на эти вопросы… – заявил К.Е.Ворошилов. – Без четкого, прямого ответа на них продолжать эти военные переговоры бесполезно»[88; 54].

Но ответа на эти вопросы у англо-французов не было. Всё, что они смогли придумать, – это то, что Польша должна попросить помощи у СССР, потому что ей ничего другого не остаётся [70; 196]. То есть у них не было никакой предварительной договоренности с Польшей и Румынией, не было никаких планов на то, как должны действовать советские войска, как взаимодействовать с потенциальными союзниками.

То, что посылая военные миссии, правительства Англии и Франции не дали им указаний относительно Польши и Румынии, значило, что они не имели договоренностей с поляками и румынами на начало августа. За четыре месяца переговоров Запад не удосужился решить со своими союзниками таких важных вопросов!

Но, может быть, Советский Союз выдвинул свои требования по «польско-румынскому вопросу» внезапно? Да нет. Советские дипломаты говорили о нем своим коллегам постоянно, на всем протяжении переговоров. И западные коллеги сообщали своим правительствам об этом. Но с Польшей и Румынией данную проблему даже не обсуждали. Вот и 14 августа Думенк и Дракс бросились к телеграфным аппаратам докладывать в Париж и Лондон о том, что русские «подняли фундаментальную проблему, от которой зависит успех или неудача переговоров…» [88; 54-55], а французский посол в Москве Наджиар сообщал министру иностранных дел Франции Ж. Бонне:

«Как и предвиделось в моей последней телеграмме № 867, русские говорили, по существу, о польских и румынских проблемах, первостепенная важность которых была отмечена во многих моих телеграммах…

Очевидно, что с самого начала трехсторонних переговоров от французского и английского правительств не ускользнула первостепенная важность румынского и польского факторов (выделено нами – И.Д., В.С)»[70; 197].

Но Ж. Бонне только через два дня обратился к председателю совета министров Франции Даладье:

«Предоставляя Польше гарантии, мы должны были поставить условием этой гарантии советскую поддержку, которую мы считаем необходимой… Во всяком случае, по мнению нашего посла в Москве, необходимо, чтобы поляки поняли сейчас, пока еще не слишком поздно, необходимость занятия менее отрицательной позиции»[70; 197].