«Всего лишь врач»

Я смотрел на мертвое тело знакомой мне женщины, моей соотечественницы, и думал о чудовищном безразличии всех и каждого, всего мира, к тому, что сейчас происходит в этой комнате. Я представлял себе, что сейчас кто-то из космоса наблюдает, как где-то на Земле, в занесенной снегом , безлюдной степи стоит немыслимо отдаленный от привычных центров цивилизации полуразвалившийся дом, где на втором этаже среди завалов строительного мусора, в крохотной комнатушке с ободранными стенами и заляпанным белилами полом, начинается то, что иначе, как глумление над человеком, над его душой, не назвать. Все равно, что отпевать в вокзальном общественном туалете. Я сотни раз присутствовал на вскрытиях , как врач сознавая необходимость научного исследования причин смерти. На сейчас, в данном конкретном случае, я не понимал и не принимал этой необходимости. Кому это нужно? Если общество не в состоянии обеспечить охрану человеческого достоинства после смерти, то оно не в праве настаивать на соблюдении своих законов. Ну, нельзя же так, ребята.. Вот так , на кушетке, в пыли и грязи ремонта.. Мажуев молчал. Ему , видимо, не приходило в голову, что он обязан был потребовать от монгольской стороны соблюдения прав гражданки России, потребовать проведения вскрытия в нормальном морге, хотя бы в Эрдэнэте, где в прозекторской городской больницы ( тоже, конечно, не храм) , но хоть стены в кафеле и есть вода. В должностных инструкциях вице-консула это, наверное, не прописано. Да и прописаны ли вообще где-нибудь эти права?

А пошло все … Мы – единственные свидетели того, что сейчас происходит на наших глазах, и никому нет дела до наших переживаний. Потерпите уж.. Никто не узнает об этом. Все будут знать, что в рамках закона состоялось судебно-медицинское исследование, которое установило причину смерти пострадавшей, и официальная справка будет фигурировать в суде. Остальное – блажь. Единственные ли? А, если бессмертная душа все-таки существует и сейчас с содроганием взирает на происходящее? Могла ли она при жизни представить, что ее телом распорядятся таким образом? Христиане, буддисты …

Кровь была в обеих полостях: и в животе, и в грудной клетке. Монголка не стала вычерпывать ее до конца, мерной посуды все равно не было, и объем кровопотери оценила на глаз. Откуда-то притащили обеденный столик, застелили клеенкой и вывалили на него органокомплекс. Нечем было смыть сгустки и монголке приходилось отделять их руками. Несложно было предположить, что мы имеем дело с разрывом селезенки – самая частая причина кровотечения при тупой травме живота. Так оно и было – в нижнем полюсе селезенки рваная рана. Других повреждений органов брюшной полости найдено не было. Как положено, монголка аккуратно вырезала кусочки органов для будущей биопсии, складывая их в баночку. В целом все ее действия были правильными, профессиональными, но уж больно медленно она все делала. Наши справились бы с этим за двадцать минут, а тут прошел уже час. Монгольский полицейский сделал несколько снимков в процессе вскрытия, вспышка фотоаппарата работала исправно. Я закурил, позволяя себе стряхивать пепел на замусоренный пол. Легкие тоже оказались целы, и монголка недоумевала , откуда же в плевральной полости кровь? Пришлось указать на незамеченные ею переломы ребер – кровили межреберные артерии. Черепную коробку вскрывать не стали, все и так ясно. Диагноз сформулировали вместе : Тупая травма грудной клетки и живота. Множественные переломы ребер слева. Гематоракс. Разрыв селезенки. Острая кровопотеря. Геморрагический шок Ш. Зашивать монголке тоже пришлось самой. Когда я помогал ей снять халат, то увидел насколько она вспотела, проводя вскрытие. Ее симпатичное лицо уже не было таким напряженным, как в начале, и она приветливо улыбнулась мне, когда я подавал ей пальто. Мне стало жалко ее, жалко, как женщину, на которую взвалили такую тяжелую работу, и она старалась выполнить ее, как можно лучше.

Пахабов сходил к «уазику» за носилками, предусмотрительно захваченными нами из Эрдэнэта, какой-то больничный служака появившийся вместе с ним, помог завернуть труп в простыню и отнести в машину. Договорившись с монголкой, что завтра к ней в Дархан , в бюро судмедэкспертизы подъедет Пахабов. Он привезет русский вариант протокола, возьмет все подписи, проставит печати и заберет от них монгольские акты, мы простились.

На улице начинало темнеть, и повалил снег. Остановившись у магазинчика с вывеской «хунсний делгур», что означает «продуктовый», в дословном переводе «магазин для людей», мы купили две бутылки водки и чем закусить. На этот раз платил я. Не откладывая дело в долгий ящик, первую бутылку откупорили, как только выехали на шоссе и взяли курс на Эрдэнэт. Первой стопкой опять помянули Марину. Теперь, находясь в тесном соседстве с ее телом, лежащем в саване на полу автобуса, мы произнесли этот тост более ответственно и осторожно, словно опасаясь, вправе ли мы пить за нее, не спросив у нее разрешения. Сегодня мы и так слишком вольно не считались с ее мнением…

– Можно было ее спасти? – спросил меня Пахабов, как хирурга.

Я пожал плечами. – В Монголии нет. В России, пожалуй, тоже нет. А вот в Германии, скорее всего, да. Там на аварии на автобане вылетают вертолеты , и пострадавший меньше, чем за час, уже в операционной. Не повезло еще и то, что зима, мороз. . В холод шок течет тяжелее. Микроциркуляция при низкой температуре и так снижена, а тут еще шоковые сосудистые нарушения…

Мажуев внимательно вслушивался в наш медицинский разговор, будто хотел извлечь из него какую-то пользу для себя в будущем. Лицо его было печальным и уставшим, вздыхая он разливал водку. Конечно, он тоже переживал смерть Марины. Но я хотел знать, был ли он, много повидавший на своем веку, пожилой человек, оскорблен увиденным сегодня? Останется ли у него в памяти сегодняшний день, как самое мощное свидетельство беззащитного сиротства рядовой, обыкновенной, человеческой жизни? Или все это укладывается в понятие нашей житейской «нормы», к которой нас приучили, как к неизбежности?

– Теперь Ширкина надо спасать. – сказал Мажуев, доставая вторую бутылку. – Его могут обвинить в убийстве своей жены. Пусть неумышленном, но все же. По монгольским законам ему грозит тюремный срок. Его надо срочно отправлять домой, пока не расчухались. Вы сможете дать ему справку, что по состоянию здоровья ему необходимо срочное лечение в России?

– Это мы сделаем. Как срочно?

– В ближайшие два, три дня. Позже могут возникнуть проблемы при пересечении границы.

– Это получается раньше, чем успеют отправить гроб..

– Ну, что делать… Не садиться же ему из-за этого в «черную юрту».

Шофер так и не починил «печку», и в салоне автобуса было ощутимо холодно. Не помогала и водка – не согревала и не пьянила, и пить дальше не хотелось. Но постепенно приходило успокоение, что все осталось позади А, собственно, что произошло? В настоящем уже нет Хутула, есть «уазик» с тремя пассажирами, шофером, и мертвецом, завернутым в белое, на полу и снег, атакующий лучи фар и пропадающий в темноте. И этого достаточно, чтоб не обижаться на жизнь. Тем более, что через три месяца у тебя кончается контракт, вернешься в Питер… и гори оно все огнем.

Был уже поздний вечер, когда они въезжали в Эрдэнэт. Корпуса городской больницы, расположенной в первом микрорайоне , на отшибе, были погружены во тьму, как и весь город. Дверь в морг оказалась заперта. Опытный Пахабов предположил, что ключ находится у дежурного персонала приемного покоя , и вместе с шофером уехал на поиски. Погода к ночи испортилась совсем, дул ледяной, пронизывающий ветер. Они, с Мажуевым, ждали возвращения Пахабова на крыльце морга, и, укрывая воротниками лица от колючего ветра, мечтали, чтоб сегодняшний день, наконец, закончился. Вернулся Пахабов с ключами, вдвоем с шофером они вынули труп из машины и, сгибаясь под тяжестью ноши, занесли в прозекторскую, где на цементном полу лежало несколько трупов монгол. Мажуев светил фонариком, выключателя они не нашли.

Потом довезли до консульства Мажуева. Потом шофер довез их до дома, они отдали ему бутылку водки.

– Извини, но тебе придется съездить завтра в Дархан. – сказал я Пахабову. – Забрать акт экспертизы.

– Да какой разговор, конечно.

Пахабов всегда был готов выполнять поручения, напрямую не связанные с обязанностями ЛОР-врача.

2.

Он вспомнил сказку – «Старый дом» из-за пословицы «Позолота вся сотрется, свиная кожа остается». Фраза случайно, как ему казалось, всплыла в памяти, но со временем он все чаще обращался к ней. Приближалась старость – недавно ему исполнилось шестьдесят, и он понимал, что нечего обманывать себя и уподобляться оптимистичным идиотам, считающим этот возраст «расцветом творческих сил, приходом зрелости…» и т.д. Старость, так старость.. Впрочем, хоть она и не за горами, но до нее еще надо было дожить. С его стенокардией это представлялось вовсе не окончательно решенным делом.

Он давно замечал, что большинство худощавых мужчин, особенно интеллигентных, в глубокой старости становятся похожими друг на друга, как близнецы. Это сходство придавал им взгляд, совершенно одинаковый для всех. Особенность старческих лиц состоит в том, что самой выразительной и хорошо сохранившейся деталью лица становятся глаза, они приобретают даже какую-то дополнительную живость и яркость. И этот контраст между горящей молодостью глаз и свисающим с костей лицевого черепа сморщенным пергаментом встречается у всех. Глаза, к тому же, еще и все понимают, и поэтому взгляд старика делается всепрощающим и одновременно потерявшим способность к сопротивлению. Взгляд и улыбка.

Но главная общность, по его мнению, прослеживается как раз в том. что старики –это люди «со стертой позолотой». Все, что в течение жизни откладывало свой отпечаток на личность – профессия, карьера, творчество, жизненный опыт… то есть вся позолота ближе к концу стирается, и остается только некая сущность человека, заложенная при рождении в каждого, которая только в тщедушной старости становится заметной и видимой со всех сторон. Свиная кожа…

Ему настолько понравилось почему-то вспомненное изречение, что он не поленился отыскать в книжном шкафу у внучки потрепанный том Андерсена и перечитал «Старый дом». Забытый сюжет, через много лет заново оживая при прочтении, не вызвал никакого интереса . И не могло быть иначе, конечно. Банальные мысли о неизбежных потерях и глубоком одиночестве старости, о людском равнодушии к чужой прожитой жизни , вероятно, могли бы оставить свой след в воображении чувственного подростка и дать пищу для размышлений, впрочем далеко не у каждого ребенка, но рассчитывать на отклик в душе современного взрослого человека было бы наивным предположить. Это вовсе не означало, что все сказки Андерсена безнадежно устарели и лишились для него своего прежнего обаяния и философского подтекста, на которые он мог бы опереться. Из всех сказок больше других всегда нравился «Гадкий утенок», нравился своей идеей торжества справедливости божьего промысла. Как это здорово – когда кто-то расставит все точки над «и» , и быдло, что властвовало над тобой, останется в итоге с носом. Вторым шедевром он считал сказку о принце, который захотел предстать перед своей возлюбленной в обличье свинопаса, после того как она отвергла его любовь и простые подарки. «Ах, мой милый Августин..». Странно, но те женщины, которые не отвечали на его любовь взаимностью, потом сожалели об этом и считали свой разрыв с ним самой большой своей ошибкой…

Он задал себе вопрос, а в чем собственно состоит его «свиная кожа»? И из чего она вообще может или должна состоять? Поразмыслив, он пришел к выводу, что это понятие не должно включать в себя ничего, что было бы связано с каким-то действием, поступком или с готовностью и умением совершить поступок. Все это относилось к «позолоте». Родившись на свет, человек еще долго будет не в состоянии совершать поступки, но его «свиная кожа» уже будет на нем, начиная с первого крика. Но определив для себя лишь исключение из правила , он затруднялся с определением самого правила. Все больше он склонялся к мысли, что суть «свиной кожи» состоит в совершенно индивидуальной способности каждого воспринимать мир.

Пока же он твердо знал, что за свиную кожу платить ему никто не будет. Как не платили за нее всю жизнь. Никому и никогда. Свиная кожа не может выступать товаром, ее нельзя продать, как почку для трансплантации. Вот, где проявилась бы абсолютная несовместимость донора и реципиента. Так что – единственным источником денег для него остается пенсия. Те несколько тысяч долларов, что он скопил, работая в последние годы за границей вплоть до выхода на пенсию, растают быстро, и он это прекрасно понимал. Какими бы значительными не были накопления, их не удержать на приемлемом уровне сальдо. Нужны новые поступления, все время, постоянно. Раньше он провозглашал, что мужчина должен работать до глубокой старости, в идеале – до самой смерти. Именно так поступили и его отец, и оба тестя. Первые два проработали почти до восьмидесяти лет, а Б.П. умер не дожив до пенсионного возраста. Отцу, когда он вышел в отставку, было пятьдесят. Военная пенсия полковника, участника войны, позволяла жить безбедно, но сидеть в таком возрасте без дела отец не мог. Он устроился инженером в свой родной штаб Ленинградского военного округа, что на Дворцовой, и проработал там без малого еще тридцать лет. Семья жила тогда в Веселом поселке, на правом берегу Невы, и до работы отцу приходилось добираться на общественном транспорте, с пересадками, наравне со всеми штурмуя переполненные вагоны метро и салоны троллейбусов в часы пик, что с годами становилось все тяжелей и тяжелей, особенно, когда стал прогрессировать его паркинсонизм, и начали отказывать ноги, не говоря уже о постоянной трясучке правой руки. Но он упрямо продолжал работать, и нельзя сказать, что его терпели на работе и не выгоняли из-за прошлых заслуг. Очевидно, его огромный опыт, налаженные связи и доскональное знание дела, оставались востребованными долгое время. И начальство закрывало глаза на его возраст и физическую немощь. Конечно, он работал и ради денег тоже, и даже ради «заказов» – дефицитных продуктов, которые по существующей льготе распределялись среди офицеров штаба. И, вообще, кажется не было дня, чтоб возвращаясь с работы, папа не приносил с собой авоську с продуктами, купленными или по своей инициативе, или , выполняя мамины поручения, чего прежде, до выхода в отставку, никогда не делал. Равно, как никогда лично не занимался домашними, хозяйственными делами и любую сумку в руках офицера считал позором. Все это давало основание маме с полным правом говорить, что «мужика в доме нет, гвоздь забить некому». Несколько раз отец назначал ему встречу у одного из подъездов штаба, чаще всего у «третьего», выходящего на Дворцовую площадь, чтоб передать какой-нибудь «заказ», предназначенный уже для его собственной семьи, для любимой невестки, и однажды, всего только раз, он встретил отца после работы, чтоб просто вместе пройтись пешком до метро, просто так. По пути они посидели за кружкой пива в каком-то заведении «Старый мельник», прямо на улице, под зеленым тентом, на Конюшенной. Накрапывал дождь. Они сидели за длинным, деревянным столом напротив друг друга и говорили о каких-то пустяках. Они никогда не говорили между собой о чем-то серьезном, глобальном, стесняясь откровенничать друг перед другом, и оба не видели в том необходимости, они все знали друг о друге «по умолчанию». Потому что искренне любили друг друга. И гордились друг другом. И, вообще, они впервые сидели вдвоем в кафе, как вообще редко беседовали “тет а тет». Сейчас, на вскидку, он смог вспомнить только одну такую беседу – это было давным – давно, когда он сообщил о своем решении жениться, на пятом курсе. Они сидели на кухне их старой квартиры Родители хорошо знали его избранницу, еще по школьным временам, и само решение было для них в принципе ожидаемым. «Ну. И как вы собираетесь жить?» . « Мы оба получаем повышенные стипендии… Вы, наверное, будете нам помогать…» – промямлил он, стараясь не глядеть в глаза отцу. «Хорошо помогать, когда коренной везет» – сказал отец, но уже внутренне смирясь, что помогать придется и по всей видимости долго..

Осенний ветер продувал открытый со все сторон павильон; на отце был темно-серый плащ и кашне в крупную клетку, а головного убора не было. В последние годы он предпочитал носить дешевенький черный берет, который легко можно было запихнуть в карман плаща, но сейчас голова его была не прикрыта, и это придавало ему моложавый вид. Сам-то он уже давно весь седой. В деда. А у отца волосы до глубокой старости оставались черными и густыми, лишь слегка тронутые сединой на висках. Вообще, он был похож на Жана Марэ. Особенно в профиль. Он не был таким же широкоплечим и широколицым, но тоже высоким и с прямой спиной. Женщины считали его красавцем и на работе у него всегда были добрые, приятельские отношения с сотрудницами, бывшими конечно значительно моложе его, но отдававшими дань его мужской привлекательности. Он вспомнил, как однажды привел отца на консультацию к своим кардиологам, и Регина Ароновна , найдя какие-то изменения на кардиограмме, сначала с озабоченным видом стала говорить о выявленной экстрасистолии, но потом спросила, а сколько твоему отцу лет, и когда услышала, что семьдесят пять, сердито махнула рукой и сказала: «Иди, гуляй. Я думала шестьдесят».

Они пили пиво, возмущаясь совершенно непомерными наценками в такого рода заведениях, и говорили о пустяках. Он глядел на отца, сидевшего напротив, и чувствовал, как тому было приятно сейчас оказаться наедине с взрослым сыном в уличном кафе, и вместе с ним ощутить, что это может быть не только в первый, но и в последний раз. Они оба, как знали…Как знали, пропади оно все пропадом! Он не припомнит такого, совсем незаметного, но ему-то понятного, ласкового взгляда у отца, каким он смотрел на него в тот день, сидя напротив за столом. А еще его глаза были веселыми и радостными. И взгляд словно говорил: «Сын, сын, какой ты молодец, что затащил меня сюда попить пива». Даже крохотный невус, величиной с зернышко, ниже правого глаза не портил его лица, придавая какой-то дополнительный шарм. Они оба знали, что , как всегда , ничего не скажут друг другу такого, что могло бы выдать их взаимную любовь, но в отличие от него, отец знал, что в этой жизни им за все уже заплачено..

И первый тесть – Зосим Александрович, работал до самых преклонных лет. Даже после операции по поводу рака толстой кишки, которую ему делал покойный Ганичкин. Все продолжал ходить в свое конструкторское бюро, которое сам и создал в тридцатых годах. Он стоял у истоков строительства отечественного подводного флота и был весьма почитаемой личностью в своем мире.

Что же случилось? Почему он изменил своим взглядам? При желании он мог бы устроиться каким-нибудь консультантом в страховую медицинскую компанию, или пойти хирургом в поликлинику поблизости от дома, да и для работы в стационаре сил еще хватает.

Но он не хотел возвращаться в медицину. Как отрезало. Он тридцать восемь лет проработал хирургом и в своей профессии достиг всего, о чем мечтал когда-то. Он стал хорошим общим хирургом, владеющим техникой выполнения самых сложных операций прежде всего в области брюшной хирургии. Таким, что не было стыдно перед своими сокурсниками, ставшими профессорами и заведовавшими кафедрами. Ему всегда нравилась именно практическая медицина, лечебная работа, и он никогда не считал науку и преподавание своим призванием, хотя и защитил диссертацию в свое время и двенадцать лет проработал на кафедре, но это было из области насилия над собой. Последние семь лет он проработал за границей, заведуя небольшой хирургической клиникой, и это время он считает самым комфортным за всю свою карьеру. Впервые он ни от кого не зависел, над ним не стояло медицинского начальства, от отчитывался только за финансы и был волен управлять клиникой так, как считал нужным. И он был рад, что пусть хоть и на излете карьеры, но ему представилась возможность ощутить себя хозяином своего дела, сообразно своим взглядам, принципам, опыту и своей совести. Окончание срока командировки совпало с его шестидесятилетием, и это не было проводами на пенсию в общепринятом смысле. Просто – кончился срок заграничной командировки, а дальше – по его усмотрению. Но вернувшись домой, он понял, что не хочет возвращаться в медицину. Причин было много. Его пугала набиравшая обороты коммерциализация медицины. Когда пациенту за все предлагалось платить, словно обязательного медицинского страхования вовсе и не существовало. Когда во главе лечебных учреждений, институтов, академий, здравотделов становились люди, главным достоинством которых было умение из всего получать прибыль, это было в духе времени, но не в духе самой медицины. Ему не хотелось идти под начало какого-нибудь менеджера от медицины и участвовать в процессе выколачивания денег из пациентов, зная при этом, как будут распределены доходы, кто получит львиную долю и что от этих доходов перепадет лечащему врачу. Он слишком привык за последние годы к свободе в своей профессии, чтоб снова превратиться в исполнителя. И что нового могло принести ему возвращение ? Свои амбиции по части оперативной хирургии он удовлетворил полностью уже давно, а считать себя незаменимым специалистом было глупо; новые, молодые хирурги справятся не хуже его и не хуже его будут лечить, ставить диагнозы, спасать жизни… Хватит. Вот в Германии – железный закон – подошел возраст, и будь ты хоть семи пядей во лбу, изволь на пенсию. Правда, там существует такая организация, как “Senior servis”, где вышедшим на пенсию специалистам предлагается работа консультантами в развивающихся странах. Его большой друг Кениг – главный врач больницы в Раштатте , выйдя на пенсию, два года проработал в Парагвае, строил там клинику. Кениг показывал ему списки этой организации, кого там только нет – архитекторы, врачи, инженеры, менеджеры, фермеры… Но то – Германия, у нас такого нет и , вряд ли, когда-нибудь будет. Кроме того, он все-таки боялся, что не сможет полноценно работать из-за проблем со своим здоровьем. Его одолевали боли в ногах. Он не мог пройти без отдыха и двухсот метров, был вынужден обязательно присесть, чтоб боли уменьшились; просто остановка облегчения не приносила – обязательно посидеть. Причиной мог быть диабет, облитерирующий атеросклероз. Он курил всю жизнь, ни разу не пытаясь бросить. Да и сердце… два года он на нитратах, на бета-блокатарах, на маниниле от диабета, а что толку – сахар все равно ползет вверх. Так что, похоже, он свое уже отработал. Лена уговаривает поехать в Германию на обследование – Андрей сказал, что все расходы возьмет на себя… Но как-то неудобно напрягать своими проблемами шурина, который к тому же моложе его на десять лет.

Но не это было главным в его нежелании возвращаться к делу. Он решил дать себе год передышки, отдыха, живя на сбережения и пенсию, и за это время попытаться… разобраться в себе, понять, что же это такое – его свиная кожа? Как в фигурном катании – есть обязательная программа, есть произвольная, и оценка складывается из двух. Свою обязательную программу в жизни от откатал, теперь надо откатать произвольную. Пожалуй, один год он может позволить себе потратить на это.

3.

День для посещения зоопарка они выбрали неудачный, с утра дул холодный ветер, нагнавший туч, так что Верку пришлось впихивать в теплую куртку, которая была ей несколько мала, и запасаться зонтами. Но у Даши этот вторник был единственным на неделе днем, когда она была свободна и от преподавания испанского языка на кафедре романской филологии в Университете, и от частных уроков. Насытив свою жизнь интеллектуальными запросами, его дочь не хотела отказываться и от мирских радостей, что привело к тому, что четыре года назад она родила Верочку от какого-то студента индуса, став матерью-одиночкой. О своей беременности Даша сообщила родителям по телефону, позвонив им в деревню, где они проводили свой летний отпуск. Новость вызвала мгновенный, безоговорочный восторг только у «бабы Нины» – хранительнице домашнего очага, которую пятьдесят лет назад, сиротой, в отроческом возрасте, взяли в свою семью в качестве прислуги Борис Петрович и Мария Иосифовна и у которой на руках выросли и их младший сын – Андрюша, и внучка – Даша, и вот теперь растет правнучка – Вера. Родители же – он и Лена, поставленные перед фактом, разумно смирились со своими, разбитыми в прах патриархальными иллюзиями в отношении замужества дочери и не стали метать гром и молнии, и выгонять из дома заблудшую дочь, готовую принести в подоле дите. Тем более не стали отговаривать Дашу от намерения родить. Все понимали, что, когда ребенок родится, он будет необходим всем им, и безусловно будет любим ими. Смешение таких далеких по расовому признаку кровей обещало появление на свет ребенка здорового, талантливого, с недюжинными способностями.

Верка родилась темнокожей, с черными, как уголь, волосами. Доминантные гены одержали верх над рецессивными носителями наследственных признаков темно-рыжей, белокожей Даши. Первые, самые ранние годы веркиной жизни прошли в его отсутствии, за это время они общались, только когда он приезжал в отпуск или по телефону. Естественно, что сейчас он не мог рассчитывать на веркину привязанность к нему, на ее любовь, но не огорчался. Он знал, что его время впереди. Сейчас он малоинтересен ей, окруженной мамой, бабушкой, прабабушкой и бабой Ниной, но придет время и он сумеет заслужить ее внимание и вызвать к себе интерес. Чем? Своей свиной кожей, больше нечем. Конечно, он не сможет стать для Верки таким дедом, каким был Борис Петрович для Даши. Тот обожал ее, все свое свободное время уделял ей, устроил домашний кинотеатр, в те времена еще не было видеомагнитофонов, и сам крутил мультики на кинопроекторе, привозил из своих заграничных командировок детскую одежду, игрушки, книги.. И постоянно занимался ее образованием, он хотел, чтоб Даша все время находилась при нем, даже брал ее на свои научные конференции, в Москву, в Одессу. Он очень гордился ей и хвастался своей внучкой перед коллегами. Очень сожалел, что не может взять ее с собой в Швецию, где его лаборатория совместно со шведской Королевской академией разрабатывала проект получения плазмы в магнитном поле, альтернативный «Токамаку». К слову сказать и его дед по маминой линии тоже был помешан на своем внуке. Мама всегда говорила, что только деду могла доверить своего ребенка. Ни бабушка, ни отец такого доверия не внушали ей. Но за собой он не чувствовал никакой такой особой страсти по отношению к своей внучке. Он не заслуживал звания – «сумасшедший дед», свидетельствовавшее о крайней степени заботы и внимания к внукам. Поэтому, чтоб реабилитировать себя в глазах домочадцев, охотно откликнулся на просьбу Даши отвезти их в зоопарк.

Желающих попасть в зоопарк и в будний день было немало, но они приехали рано, почти к открытию, и смогли найти место для парковки возле «Великана». У кассы он повздорил с билетершей, не желавшей признавать в нем пенсионера; она не верила ему на слово и требовала предъявить документ, который он еще не успел оформить. По традиции осмотр начали с белых медведей. Место их содержания не менялось со времен его собственного детства. Только ограждение было иным. Решетку заменили высокими панелями из прозрачного пластика; конечно, это было, и безопасней, и удобней для детей. Теперь отпала необходимость брать ребенка на руки, чтоб он смог что-то увидеть. Говорят, раньше были случаи, когда дети падали за решетку в воду. Да… в остальном все было прежним. Такая же мутная вода, вызывающая отвращение, ( и совершенно непонятно, почему нельзя сделать нормальный бассейн с чистой водой), точно такие же медведи с въевшейся в белый мех желтизной, неприкаянно снующие по голой, каменной площадке, такое же потомство, безрадостно ныряющее в постылую воду среди плавающих пластиковых бочек, внесенных сюда для оживления морского пейзажа. Интересно, служители зоопарка полагают, что медвежата в Арктике растут, играя с такого рода предметами?

Ряд клеток, предназначенных для хищников, был практически пуст. Оставалось надеяться, что звери в такую прохладную погоду предпочли находиться в помещении. Но и там клетки большей частью пустовали. Одинокий и какой-то уж очень замшелый лев сидел спиной к публике, прижавшись исхудалым хребтом к прутьям решетки в углу клетки. Двадцать пять лет назад в этой же клетке тоже сидел лев. Когда лев разинул пасть, Даша, которую держал на руках, плотнее обхватила его за шею и запричитала : «Папа, давай уйдем из этого зоопарка!». Оказывается прожитую жизнь можно мерить вехами посещений зоосада. Когда-то сам ребенком. Потом с дочкой, теперь вот с внучкой. И до чего же жаль, что ничего не изменилось к лучшему. Обидно. Значит никакого прогресса за прожитую жизнь не произошло. Да какой-там прогресс… В его детские года в зоопарке были слоны! Он помнит, как они степенно расхаживали за ограждением из металлических, острых пирамидок, не позволяющих на них наступать. Был бегемот, носорог, тюлени, несколько семейств львов, тигров. Шимпанзе, жившие в застекленной клетке. Площадка молодняка… Куда все подевалось? Ведь зоопарк это показатель не экономического развития нации, но духовного. Как был зверинцем из рассказов Бианки о царских временах, так зверинцем и остался. Только теперь вместо дикой фауны на обозрение выставляют домашний скот и птицу. Курицу желаете посмотреть или козу? А где-то малышня разгуливает по сказочным Дисней-лендам, по зоопаркам, в которых нет клеток и решеток. А может это нам претит – содержать в неволе диких животных, вот и нет их в нашем зоопарке… так закройте его совсем. Сколько он себя помнит, на территории зоопарка все время велись какие-то строительные работы, что-то пытаются модернизировать, улучшить.. И ничего не улучшается. Ровным счетом ничего. Правда возвели новый серпентарий. Собственно по всей стране так – улучшаем, улучшаем, модернизируем. Вкладываем деньги… и ничего не улучшается. Что, в твоей медицине иначе? «Мы построим тринадцать кардио-хирургических центров!». Браво! И никто не говорит, что в стране с населением 150 миллионов человек надо иметь не тринадцать, а сто тридцать таких центров. «Наш центр оборудован самой современной аппаратурой!». И никто не афиширует – где произведена эта аппаратура? В России? Как бы не так – в США, в Германии, в Японии, в Швейцарии… «Такая операция, которую мы проводим в нашем центре бесплатно, за границей стоит десятки тысяч долларов». Для кого? И никто не говорит, что за границей даже трансплантация сердца производится бесплатно. Естественно для застрахованных пациентов. Платят только те, у которых нет медицинской страховки, а таких там просто нет, вот если вы приедете, то да, придется платить. Звон, звон, звон. Вся наша медицинская наука держится на достижениях и открытиях, сделанных на Западе. Вся современная фармакология, эндовидеохирургия, коронарная хирургия, сосудистая… А ведь у истоков многих передовых технологий стояли мы. Кто открыл эффект магнитно-ядерного резонанса – советский физик Гинзбург, а томографы покупаем на Западе. Кто впервые стал использовать волоконную оптику – мы в войну, в шифровальных машинах, а эндоскопы покупаем у японцев…

– Помнишь, как я напугалась льва?

– Я уже вспомнил об этом. Тебе было столько же, сколько сейчас Верке. В отличии от тебя она не боится.

– Нет, мне было на год меньше.

– Лев какой-то забитый, заморенный. Тот был страшнее. У меня был клинический ординатор Андрей Анварыч, из Пскова, как потом оказалось – сын моих однокурсников. Он рассказывал, что однажды оперировал укус льва. Страшная рана. Лев цапнул за руку какого-то ротозея в зоопарке, артерию сшивать пришлось.

Снаружи накрапывал дождь. Возле забора несколько рабочих вспарывали асфальт отбойными молотками. Даша предложила спрятаться в серпентарии, там на первом этаже -кафе, где можно купить поп-корн, Верка его любит. Но начали все же с осмотра пресмыкающихся на втором этаже. Вот змеям здесь, наверное, неплохо в своих отдельных квартирках за стеклом. Тепло, чисто, никто не мешает. Для них, наверное, лишение свободы не так важно. Свобода это когда что-то меняется вокруг тебя, а в пустыне хоть сто километров проползи – ничего кроме песка не увидишь, так какая разница там или здесь, в ящике с песком. Как в России. Ну, перестань… В какой-то год родители сняли дачу под Сестрорецком на берегу Разлива. И однажды дед повел все семейство в лес за грибами. В руках у деда всегда была палка, когда он ходил по лесу, большая, суковатая, как дубинка. Он ее использовал, как посох, и рыскал ею по траве, по кустам, ловко выковыривал мелкий гриб из земли. Зашли в лес, впереди дед идет по тропе, и вдруг начинает с криком лупить палкой по траве. Оказалось – гадюка, грелась на солнце. Дед перебил ей хребет, и змеиная голова до этого высоко поднятая, осматривая вас напоследок, медленно опустилась на свернутые, пестрые кольца. Прошли еще метров сто, и снова та же картина – дед яростно бьет палкой по траве. Там тоже змея. После этого повернули назад и поспешили выбраться из леса. Не до грибов, когда кругом змеи.

– Вера, запомни – змея никогда не нападает первой на человека и никогда не преследует его, если он уходит от нее или убегает. Она может укусить, только если ты сама наступишь на нее, не разглядев ее в траве. Так что в лесу всегда смотри себе под ноги и будь внимательна.

– Дедушка, а у нас в садике Павлик змею вылепил из пластилина.

– А ты кого можешь вылепить?

– Я могу черепаху и рыбу.

– Молодец.

Странно слышать обращение «дедушка» по отношению к себе. Но он ничего не имеет против. А Борис Петрович, например, терпеть не мог называться дедом, и требовал, чтоб маленькая Даша обращалась к нему : «Боба». И Верка знает, что ее прадедушку звали «Боба».

Вот с чем в зоопарке дело обстояло сравнительно неплохо, так это с детскими аттракционами Карусели нескольких видов, качели, катание верхом на лошадях– были призваны компенсировать скудность фауны, представленной на обозрение. Даша последовательно провела Веру чуть ли не по всем каруселям, и пока он ждал их, сидя на скамейке, он сильно продрог.

Обратно возвращались по набережной Фонтанки. Пересекая Невский он сказал –