Клише участи

– Мы не предполагали оставаться на ночь, – присев на тахту, обескуражено сказала Лена жене Кольцова, – и я ничего с собой не взяла.

– Подожди, у меня была где-то старенькая ночнушка, из которой я давно выросла , сейчас принесу.

Воспользовавшись ее уходом, он разделся и забрался под одеяло, с удовольствием потянувшись в хрустящей белизне простыней. После принятого в лесу дождевого душа и стакана чая с лимоном он чувствовал себя заново родившимся, и теперь все ему нравилось здесь.

– Шикарный ночлег! – Лежа на спине, он широко раскинул руки на подушках.

– Кого-то ты мне напоминаешь, – усмехнулась Лена, взглянув на него.

– Ты хочешь сказать, что принять позу распятья еще не означает быть распятым. – Его, как ударило. – Успокойся, я отдаю себе в этом отчет. Сегодня меня весь вечер невольно подводят к этой мысли. Я знаю, что моя поза – это поза эмбриона. Кстати, обычно на дачах шумно от маленьких детей, и здесь их отсутствие сразу бросается в глаза.

– Ты проницателен. Своих детей у них не было, и они усыновили мальчика из детдома, в силу известных обстоятельств произошло это в позднем возрасте. Им обоим за шестьдесят, а сын Павлик – наш ровесник, и что интересно – копия дяди Миши: рот, нос, подбородок… Бывает же так.

– Вам прочили венцы?

– Ревнуешь заочно? Павлик недавно женился, и надо думать вопли внуков скоро огласят эту тихую обитель. А дядя Миша тебе понравился?

– За что его посадили?

Она пожала плечами и, достав расческу, принялась рассеяно и плавно водить ею по ниспадающим волосам.

– Господи, да тогда за одну фамилию могли расстрелять – Кольцов.

– Это верно. Моего деда звали Николаев Леонид Павлович, точно также, как убийцу Кирова, полный тезка. Бабушка вспоминала, как они боялись тогда каждого звонка в дверь…

– У него неприятности с последним «заказом». Послезавтра улетает в Северодвинск. Нервничает…

– А что он делает?

– Лодку.

– Я понимаю, какую?

– Много будешь знать, скоро состаришься. Откуда мне знать? Краем уха от папы слышала, что нечто уникальное – полностью автоматизирована, экипаж целиком офицерский… Пушкин – командир. Слушай, меня комары сожрали совсем. – пожаловалась она, принявшись свирепо расчесывать ногу у лодыжки.

Внизу заскрипели ступеньки винтовой лестницы, и Лена пошла навстречу хозяйке дома. Вернувшись, сложила рубашку на спинке стула и выключила свет. В комнате не стало совсем темно; все, что в ней находилось, сохранило различимые очертания, приобретя одинаковый серый полутон, который, наверное, имеют в виду, говоря : « ночью все кошки серы».

– Не смотри.

Зряшная просьба. Ему именно сейчас страстно захотелось ее. Она показалась ему очаровательной в старомодной, простенькой рубашке до пят с цветочками по полотну. Они впервые ночевали вне родительского дома, там «кора» никогда не отключалась полностью, и приходилось постоянно прислушиваться к квартирным шумам, и он подумал, что сейчас у них появилась возможность стать раскованней.

– Даже не думай. В чужом доме, воды нет, половицы скрипят… Нет, – залезая в постель, она старалась, чтоб он не видел ее ног. – Все. Спим. Ну, не сердись, – и, чмокнув в щеку, отвернулась от него.

Он не принял примирения. Знакомое опустошение принялось за свою грызущую работу. Он совсем иначе представлял себе ту, во всем абсолютную близость, что по его мнению должна существовать между мужчиной и женщиной в любви. В эту близость должны были перерасти их добрачные, юношеские отношения, но этого не произошло, и его все больше пугала и оскорбляла все уменьшающаяся вероятность этого перевоплощения. Он допускал, что для достижения такой близости ему самому не доставало многого – он не был самостоятелен, не был мужчиной в полном смысле этого слова, у него не было опыта и силы, но он был уверен, что главная причина кроется в другом. Ему по-прежнему было интересно с ней, он видел, что она старается, заботится о нем…

Тогда , что же исчезло? В том-то и дело, что ничего не исчезло. Никуда не исчез зимний вечер в мороженице, куда они зашли гуляя на Островах. На ней было черное пальто с узким, белым воротником из песцового меха , они пили шампанское из «общепитовских» стаканов и ему было странно ощущать себя избранником семнадцатилетней одноклассницы, ответившей на его ухаживание, на чье лицо он мог смотреть весь урок, не отрываясь. Играла музыка – «The House of the Rising Sun». А у них , через стеклянную стену мороженицы был виден закат – раскаленное за день, багровое солнце, как в черный снег, садилось в тучи у горизонта, но несовпадение с текстом нисколько не нарушало созвучия пронзительных струнных аккордов с чувствами, с которыми они тогда смотрели друг на друга в полумраке кафе. Во всей атмосфере было что-то непривычно взрослое. С ними была ее подруга, бойкая и некрасивая, тоже из их класса. Разговор зашел о избрании будущей профессии, кто кем станет. «Ну, Иван, конечно, будет хирургом. Достаточно на его руку взглянуть» – неожиданно произнесла она. – Посмотри, какая красивая, тонкая рука». Для него это было первым признанием, что он ей не безразличен.

Никуда не исчезла память о первом телесном прикосновении, когда в темноте кинозала ощутил через одежду ее дыхание. Не исчезло, но и не получило развития. Почему?

– Ты не спишь?

– Нет. Я жду, когда звезда Аль-Гафр, означающая покрывало женщины, займет благоприятное положение относительно звезды Аль-Иклиль, и тогда нам ничего не сможет помешать.