Клише участи

– Нет, это у меня с детства так и осталось.

Они уже довольно долго шли по асфальтированной дороге мимо дач, затем справа потянулся темный, хвойный лес, и потом опять с двух сторон дачи. Дом Кольцовых стоял в заросшей лесом низине, найдя себе место вписаться среди высоких деревьев. Дачные участки по эту сторону дороги в тени мрачных мохнатых елей казались запущенными по сравнению с ухоженными, возделанными садами домов напротив, стоявших на голом, открытом пригорке. Щитовой одноэтажный дом выглядел изношенным, крыша давно не чистилась, потемневший со временем шифер местами порос мхом и был усыпан опавшей хвоей. Розовая краска на стенах выцвела, крошился фундамент. Новым был только забор, штакетник еще не успели выкрасить, а по периметру валялись трухлявые остатки прежней ограды.

Хозяев на участке видно не было, но один из обитателей дачи – внушительных размеров эрдельтерьер величаво, как сфинкс, возлежал на крыльце под навесом. Заметив гостей, пес резво вскочил, на секунду замер в нерешительности, в полголоса тявкнул и тут, узнав Лену, в два прыжка очутился перед ней и , встав во весь рост, навалился передними лапами ей на грудь.

– Домби! Сумасшедший, я же упаду! – ей с трудом удалось отпихнуть от себя собаку и, нагнувшись к ней, она с наслажденьем погрузила пальцы в черные завитушки шерсти на спине. – До-о-омби… Собаченция… Ну, здравствуй… Хороший, хороший…

На крыльцо, торопливо вытирая о передник мокрые руки, вышла пожилая, красивая женщина.

– Наконец-то вы посетили нас, молодожены. Здравствуйте. Леночка, – целуя ее в подставленную щеку и продолжая вытирать руки, – а что же мама с папой не приехали? Надо было силком тащить их с собой, вечность у нас не были.

Совсем не по-дачному выглядела приколотая у выреза шелковой, кружевной кофты крупная камея в золотом ободке, и аккуратная прическа, и макияж, но чувствовалось, что это обычный, повседневный стиль.

– У нас же бабушка, мамина мама, сейчас живет, – пояснила Лена с соответствующей этому нерадостному обстоятельству гримаской. – Одну ее не оставишь. Она совершенно невменяемая, ничего не соображает… Вчера папу напугала – забрела к нему в кабинет, когда мамы не было дома, и вообразила, что он – грабитель, проникший в квартиру. Крик подняла на весь дом, еле успокоили. Вот такая у нас обстановка невеселая. Ну, Домби, что же ты рычишь? Хороший…Славный… Тетя Марина, а это мой муж.

Пока он ждал, когда его представят, упоминание о бабке заставило его вспомнить это существо, появившееся в квартире с месяц назад. Ее привезли из Витебска и согласно очереди передали с рук на руки от старшей дочери средней. Ему тоже случалось оставаться с ней наедине, и он тоже опасался этой старухи с болезнью Альцгеймера, с остекленевшим взглядом «пиковой дамы», тяжело шаркающей из комнаты в комнату в сером вязаном кардигане. Она не хотела пребывать в одиночестве и неизменно находя его, садилась где-нибудь напротив, пристально вглядываясь в избранную точку на его лице, беззвучно шевеля губами. Нередко ему казалось, что она только притворяется сумасшедшей. Загипнотизированный ее бесстрастным созерцанием, он пытался понять, что на самом деле скрывается за ее белесыми от запущенной катаракты глазами и ждал, что вот-вот грязно-седая, краснолицая голова доверит ему свои сокровенные мысли, но, посидев так с полчаса, старуха выкрикивала:

– Рая, надо хорошенько спрятать деньги.

И был невыносим сладковатый, прелый запах, исходивший от нее.

На пятом курсе занятия по сенильным психозам на кафедре психиатрии проходили в диспансере на Войнова… К тому времени его уже не могли смутить никакие зловония гнойных перевязочных или прозекторских… Но то, чем был пропитан воздух огромной, коек на тридцать, палаты , заполненной шевелящимися, хихикающими, бормочущими телами… Тошнотворный смрад разлагающейся, безумной старости.

Ужинали на веранде. Окон не открывали, чтоб не докучали комары, да и свежо было вечером после дождя. Конусный пучок света, заданный низко свисающим с потолка абажуром, ярко освещал белую скатерть с расставленным чайным сервизом, оставляя в полутени лица, сидящих за столом. Их с Леной усадили на старый кожаный диван, несколько низковатый и поэтому неудобный, особенно во время первых блюд, но зато сейчас, за чаем, можно было с комфортом откинуться на спинку и неторопливо потягивать никчемный напиток – ликер.

Они были не единственными гостями в тот вечер. Рядом с хозяином сидел капитан первого ранга в распахнутом черном кителе с золотыми галунами. Черноволосый, среднего роста и крепкого телосложения мужчина лет сорока, с широким, лобастым лицом, весело сверкающими глазами и белозубой улыбкой.

– Александр Сергеевич, – представился капитан при знакомстве. – И как ни странно, тоже Пушкин. Увы, не родня, всего лишь наглый однофамилец. Хотя и не чужд сочинительству. Вот с Михаил Георгиевичем дело одно добьем, тогда, пожалуй, можно будет за мемуары взяться.

Хозяин сидел напротив в белой рубашке с расстегнутым воротом, справа от него – тетя Марина. Застекленные соты окон веранды , расплывчато , как мираж , отражали мизансцену дачного чаепития, и почему-то манило посмотреть на застолье еще и снаружи, из шумевшего рядом леса, разглядеть горящий китайский фонарик веранды оттуда, из темноты.

Увидев Кольцова, он не сразу разделил симпатии Лены к этому человеку. Аккуратно зачесанные назад седые волосы, очень высокий лоб с большими залысинами, мякотное, холеное лицо – кинематографический типаж молодящегося служителя муз и все еще преуспевающего ловеласа. Только вот взгляд… редко встретишь такой – не заискивающий, но сразу оценивающий вас, настороженный взгляд человека, которого много раз предавали и теперь готового в любой момент столкнуться с новым предательством или непониманием, и готового в одиночку бороться до конца. Презрительно сжатые тонкие губы. Но голос все ставил на место – добрый, немного усталый, мужской…

– Лес миновали, железная дорога…Когда к насыпи подошли, вдали поезд показался… конвой командует: «На колени!». Прямо в снег плюхаемся, ждем, пока пройдет товарный. Сам думаю : «Неужели в последний раз вот так? Врут. Не верь». Вагоны над головой грохочут… Встали – строй на работы, а меня на станцию. Везли в купе, и я до самой Москвы отсыпался. Совещание в наркомате обороны – в президиуме академики, адмиралы, генералы… Мой доклад шел третьим. Стенографистка подходит : «Как ваша фамилия?». Мне съерничать захотелось, назвал ей свой номер лагерный. Она решила, что я суперзасекреченный, так и проставила его у себя в бумагах.

– Это вы там свои парогазовые турбины защищали? Уже тогда? – осторожно спросил, явно знакомый с сутью работ Кольцова, капитан первого ранга.

– Не только, там и о гидрореактивных ускорителях речь шла. Ладно… Доклад прошел триумфально. Подходили, поздравляли, руки трясли… Ко мне полковник приставлен был, когда в гостиницу возвращались, он в машине мне говорит: «Миша, сегодня твой день. Проси, что хочешь. Хочешь в ресторан?». – Кольцов горько усмехнулся. – Я попросил у ларька остановиться, кружку пива выпить… Сейчас уже можно сказать – если бы не «атомы», на современных лодках стояли бы мои двигатели.

Кольцов пригубил из рюмки водки, которую не разрешил убирать со стола, несмотря на то, что уже перешли к десерту, и, почувствовав, что все хотят слушать его дальше, повиновался

– Но потом все оказалось не таким радужным, через два дня меня вернули назад, потом определили в спецточку МВД, и держали там до пятьдесят второго года. А еще через год, Леночка, я познакомился с твоим папой.

– В Горьком?

– Да. Он тогда вернулся из Германии, где демонтировал заводы, по производству подводных лодок – немецких «Вальтеров» – проект, откуда мы немало почерпнули в свое время. Да ты должна знать. Кто у вас в институте корпуса читает, Вайнштейн? Уж он наверняка упоминал об этом.

Горьковская верфь была для меня последним шансом. Драгоценным шансом. Зосим Александрович ведь тогда и разрешение на проживание в Горьком для меня выбил. В отделах кадров меня до этого встречали примерно так – начальник знакомился с личным делом и в следующий мой визит вел себя подчеркнуто дружелюбно, всячески демонстрируя свое осуждение недавних порядков. Снимал наручные часы и , показывая мне, говорил : « Американские. Точность изумительная, просто фантастика какая-то! А скажи я это пару лет назад, где бы я был, а ?». И прежде, чем промямлить отказ, сокрушенно вздыхал, ссылаясь на первый отдел.

За окнами зашумел ветер и по окнам забарабанили твердые капли дождя, заполняя возникшую паузу в монологе. Перемена в погоде подтолкнула к смене темы разговора.

– Михаил Георгиевич, а я вашу чеканку в кают-компании собираюсь повесить. – Пущкин размашисто улыбнулся, поворачиваясь всем телом к Кольцову- Ту самую, что вы мне на день рождения подарили.. С видом на Петропалвовку. Мастерская работа. Никто не верит, что автор не профессиональный художник.

– Смотри, лодку не перегрузи, Александр Сергеевич. Сам знаешь какое водоизмещение у нас крохотное.

– Нет, правда – почему бы вам свою персональную выставку не открыть? Даже того, что здесь на даче представлено, вполне хватило бы.

Кольцов пропустил мимо ушей льстивое и явно риторическое предложение.

– А ты, Иван, какую область медицины избрал для себя? Хирургию, конечно? Всегда завидовал хирургам, особенно кардиохирургам.

Он отвечал, что еще не определился, и хотя занимается в СНО по торакальной хирургии, но сейчас все больше склоняется к мысли, что общая хирургия интересней, разнообразней, там больше простора для рук. В конце концов, сердце – это только мышца.

– Кстати, Миша, ты давно не делал кардиограмму. Глотаешь валидол горстями, вместо того, чтоб к врачу сходить.

– Ну, мало ли чего я давно не делал, – Кольцов выразительно посмотрел на жену, пытаясь вызвать ее смущение, но это ему не удалось.

– Лена, я вижу пора убирать бутылки.

– Время убирать и время собирать… бутылки. А главное – время сдавать. Когда-то это помогало дотянуть до зарплаты. Я иногда с ужасом думаю, сколько же денег прошло через мои руки! Не буду говорить насколько мы их оправдали, думаю, что все-таки оправдали… Но с возрастом люди становятся скупы, и сейчас я далеко не так просто воспринимаю миллионные бюджеты моего КБ. «Жигули» можно было бы каждому подбирать под цвет глаз.

Пушкин тяжело вздохнул и солидно покачал головой, демонстративно подтверждая свое согласие с таким выводом.

– А что, если нам перебраться в гостиную и разжечь камин? Но перед этим предлагаю выпить за ваш союз, молодые люди. Достаточно беглого взгляда, чтоб понять – вы пара, и поверьте, я редко кому это говорил.

Потом Пушкин заспешил на электричку, пришлось выпить еще на посошок. Последняя порция водки оказалась лишней. Какое-то время он заставил себя сидеть, как ни в чем не бывало, улыбаться, выдавить из себя : «Конечно, с удовольствием» в ответ на предложение послушать Вертинского, но скоро понял, что сопротивление бесполезно и , стараясь избегать резких движений, встал и вышел прочь. Не замечая дождя, медленно, словно за ним могли наблюдать, прошел по заросшему участку к задней калитке и, пройдя еще несколько метров, очутился в лесу, где его уже никто не мог видеть.

Потом, когда стало легче, с благодарностью оттолкнулся от мощного ствола ели, корни которой только что осквернил, и вышел под дождь. Надеясь протрезветь, он не торопился уходить из-под холодных капель льющейся с неба воды. Одновременно он испытывал облегчение, что на время покинул общество Кольцова. Он понимал, что на его фоне сам выглядел невзрачно. Глупо, конечно, так думать – Кольцов в три раза старше… и все-таки там, на веранде, он не мог побороть в себе зависть к этому человеку, который даже легко перепил его, молодого, не говоря уже о всем остальном.

Пред глазами мокли в темноте серые задники соседских дач: сарайчики, поленницы, грядки под целлофановыми пленками, будки уборных… Задворки… тоже среда обитания.

Вернувшись в дом, он понял, что никто не обратил внимания на его отсутствие.

«Где-то возле Огненной Земли,

Плавают в сиреневом тумане,

Мертвые, седые корабли…» Ни на что не похожие, и слова, и голос, и музыка.

– Журфикс в разгаре, – ехидно шепнул он, подсев к Лене. – Сейчас полагалось бы свечи зажечь, в лото сыграть, а лучше в настольный крокет. Ты умеешь, надеюсь?

Тонкие, иконописные брови досадно дернулись

– Не мешай.

Кольцов наслаждался пением, но слушать до конца не стал – поздно. Провел шутливую параллель между героиней в «голубях пижамах» и своей секретаршей, откланялся и покинул общество. Следом вышла тетя Марина.

… Им постелили на чердаке, где была оборудована маленькая спальная комнатка для гостей. Разложенная тахта стояла изголовьем к фронтону с квадратным окошком. Свежее, накрахмаленное белье добавляло света в несколько мрачноватое помещенье.