Требуется Сын Человеческий

Требуется Сын Человеческий
Игорь Викторович Умнов

Трилогия Умнова сводится к противостоянию двух европейских литературных архетипов: с одной стороны, хранителем абсолютного знания или зла выступает изрядно романтизированный Голливудом в последние годы директор Ловьяди; с другой стороны, выразителем относительных истин, т.е. добра является современный Сын Человеческий и по совместительству интеллигент с иезуитским образованием – Эжен Версо.Ловьяди с профессорской снисходительностью наблюдает за неуклюжими и невротичными попытками Сына божьего сохранить человеческое достоинство в кипящем страстями Вавилоне. По своему личному опыту он знает, что таким, как Эжен, «рождённым от девственницы в понедельник», ни за что не переделать человеческую природу. Сидящий за решёткой, вечно плетущий интриги, одинокий мятежный ангел, в конечном счёте, не испытывает ни малейшего сомнения в своей победе, ибо в земном мире у него нет конкурентов. Хотя бы потому, что в мире, который сам по себе катится к унификации и самонасыщению, идеалистам места нет.

Игорь Умнов

Требуется Сын Человеческий

Когда Господь благословлял меня на написание этой книги, он говорил: «Будь осторожен, чадо, ибо слыть пророком ты будешь ложно. Не забывай, погружаясь в поиски истины, разум это первое и последнее, что нас с тобой связывает».

Неизвестный христианский автор.

От автора

Эта книга посвящается светлой памяти преподавателя философии Муравьёва Юрия Алексеевича (1938-2010), который в постсоветские годы одним из немногих готовил учеников своих к очередной волне религиозного пришествия. Как истинный марксист, он знал, что наука и религия никогда не примирятся, и эта бесконечная война с переменным успехом для каждой из сторон будет длиться вечно.

Моё знакомство с этим человеком было недолгим: несколько лекций по истории философии, несколько семинаров, но, когда трилогия «Требуется Сын Человеческий» была написана и понадобилось несколько слов, чтобы предварить её, я почему-то вспомнил именно об этом неординарном преподавателе.

По своим воззрениям я никак не могу назвать себя марксистом, как, впрочем, и воинствующим атеистом. По моему глубокому убеждению, бороться с религией также бессмысленно, как, допустим, с порнографией или употреблением алкоголя. Если это лекарство помогает людям, почему нет? Ведь весь вопрос только в количестве, в пресловутой мере…

Как известно, дух в отличие от тела может долго питаться противоречиями, поэтому всё, что меня интересует в религии, – это сам процесс возникновения чистого заблуждения, которое после проникновения в мозг каким-то образом подчиняет себе слабую человеческую волю. И вот дальше начинается самое страшное, самое абсурдное из того, что можно вообразить: к мирному преподавателю или писателю вдруг подходит безумец и, выкрикивая какие-то древние заклинания, намеревается острой саблей отрубить его «богохульную» голову…

По совету Муравьёва Юрия Алексеевича с таким оппонентом не следует вести научных споров, нужно просто смело сказать ему в лицо, что он слуга Сатаны. Саблю это, конечно, не остановит, но определённая польза в словах этих для потомков останется…

Мы давно привыкли, что со страниц старых книг или из глубин многопиксельного экрана к нам являются бесстрашные герои, которые легко справляются с испытанием огнём, водой и медными трубами. Поэтому не скрою: сам образ Сына Человеческого мне глубоко симпатичен, он учит, возможно, главному в жизни – как следует достойно умереть, жертвуя собой ради других. А как следует достойно жить, не обладая божественными способностями? На этот вопрос, на мой взгляд, потомок Давидов не даёт ответа.

В том, что Мессия спустится с небес ещё не раз, я нисколько не сомневаюсь, ибо пока вакансия Спасителя не занята, поиск кандидатов продолжается.

Предчувствие второго пришествия в трёх редакциях:

Редакция первая. Требуется преподаватель…

Всем наставляющим на путь истинный посвящается…

Я ещё раз сверил адрес, записанный синими чернилами на белой новенькой ладони, с металлической табличкой. Было заметно, что её прикрепили к стене на скорую руку, к тому же с правой стороны от массивной дубовой двери, обитой кованым железом. Старинная готическая пропись считывалась с трудом.

– Вроде бы, ошибки нет, – подсказал я самому себе, всё ещё не в силах окончательно и бесповоротно решиться на кардинальные изменения в своей юной и уже такой незавидной судьбе.

Кнопки звонка нигде не было видно, ничего такого, кроме отполированного латунного кольца, привинченного к двери. Опытным путём, то есть путём проб и ошибок, я наконец догадался, что с его помощью можно легко возвестить тем, кто меня ещё ждал, о своём приходе.

– Нелепость какая! – проворчал ещё кто-то внутри меня, точно оторванный от приятного сна.

Я огляделся и, убедившись, что поблизости нет ни души, постучал. Ответа не последовало. Несколько секунд пришлось прислушиваться, до предела напрягая свой безобразный с музыкальной точки зрения слух, – безрезультатно. Затем постучал ещё раз с тем же глухим эффектом. Видимо, информация оказалась непроверенной, и меня никто здесь не ждал. Попробовал отойти от двери и задрать голову… Надежда увидеть какие-нибудь окна не оправдалась: все стены древнего строения, выходившие на улицу, оказались такими же «глухими», как и всё остальное.

Я огляделся, рассчитывая на помощь прохожих, теперь-то они мне, естественно, понадобились, но по странному стечению обстоятельств никого возле меня не нарисовалось. Пейзаж оставался прежним, серым и безлюдным, пока к нему не присоединился такой же одинокий ветер, пригнавший к моим босым и дрожавшим от нетерпения ногам сухие листья из соседнего парка, с огромными мёртвыми деревьями. Вслед за ветром прилетел громогласный чёрный ворон, предвестник всякого несчастья, чтобы, как и полагается в подобных случаях, прокаркать над самой головой. Я вздрогнул, а суеверный страх покрыл мою кожу под сутаной колючими мурашками.

– Бр-р, нелепость какая! – повторил внутренний голос. – Странное место, пустынное, зловещее, собственно, такое и должно быть на окраине города, стоило ли удивляться? По всей видимости, кто-то уже готовит тебе ловушку, очередные страсти, заветное искушение…

Аккуратно на слове «искушение» тяжёлая дверь лязгнула ржавыми скрипучими затворами и приоткрылась, из коридорной темноты послышался мужской голос:

– Чем могу служить, молодой человек?

– Меня зовут Эжен Версо, – быстро и сбивчиво начал я, после долгого перерыва язык меня слушался с большой неохотой. – Вот прочитал Ваше объявление о найме на работу…

– Какой предмет Вы хотели бы преподавать? – перебил скрывающийся во мраке привратник.

Вопрос показался мне странным, так как в объявлении конкретно указывалось, что требуется преподаватель Всемирной истории желательно со знанием мёртвых классических языков, и настоятельно добавлялось: соискателям прочих учебных дисциплин не беспокоить работодателя понапрасну.

– Всемирная история, – едва справившись с волнением, ответил я, постаравшись хотя бы с помощью двух вышеуказанных слов предать себе как можно больше значительности.

– Хорошо, проходите, – последовал ответ из неприветливой коридорной промежности. – Ваша вакансия ещё не занята.

– Благодарю, – обрадовался я и вошёл внутрь, испокон веков следуя преимущественно врождённому инстинкту повиноваться, нежели трезвому анализу последствий каждого необдуманно, но при этом твёрдо сделанного мною шага.

Когда дверь за спиной сама по себе закрылась, я машинально обернулся на звук, но не увидел позади себя абсолютно ничего. Кромешная тьма.

– Следуйте за мной, – вновь услышал я голос, и одновременно электрическая лампочка зажглась по ходу движения, тут же погасла, всего лишь на краткий миг осветив коридор. За ней вспыхнула другая лампочка и тоже быстро умерла, за второй – третья, и так далее побежал вперёд блуждающий огонёк, указывая мне спину быстро удаляющегося вперёд неизвестного господина. Складывалось впечатление, что на каждый его шаг лампочка впереди зажигается, а позади – гаснет.

Несмотря на всю загадочность происходящего, мы шли, молча, пока длинный коридор не закончился просторным залом с резной деревянной мебелью, какой-то странной позднесредневековой эпохи. Вместо привычного электрического освещения повсюду горели свечи в бронзовых подсвечниках, а со стен смотрели большие фамильные портреты уродливых вырожденцев аристократов, находившихся как будто на последней стадии заболевания сифилисом. Среди этих дегенератов были как мужские, так и женские особи. Некоторые представляли себя сидящими на лошадях…

В основном из-за неприятных видений, а ещё спёртого со всех сторон воздуха и вообще мрачной атмосферы, в которую я неожиданно угодил, к горлу подступила противная тошнота.

– У Вас все документы с собой? – не оборачиваясь, спросила мужская фигура, подведя меня к широкому старинному столу на массивных резных ножках, в форме хищных когтистых лап, впрочем, абсолютно пустому. На нём не было ни письменных принадлежностей, ни бумаг, ни любой другой канцелярской определённости. Ничего. Ни порождающей печатные буквы машинки, ни точилки для карандашей.

– Разумеется, – то и дело сглатывая сухую слюну, ответил я. Мне уже было не до учтивости.

– Давайте, я посмотрю, – протянул руку голос, наконец обретя человеческую оболочку лысоватого и полноватого мужчины средних лет, одетого в строгий и торжественный костюм похоронного распорядителя.

Нельзя было не подчиниться этому скользкому неприятному типу с пухлыми белыми ручонками, лоснящимися от душистого вазелина. Он буквально заставил меня вложить в эти неестественно ухоженные пальцы только что выданный мне иезуитский диплом и липовый сертификат, дающие, однако, «предъявителю сего» полное право преподавать вышеназванные дисциплины. Странный «незнакомец» сделал вид, будто не заметил подвоха и продолжал стоять предо мной, как сюзерен пред своим будущим вассалом. Сила его была столь велика, что мне пришлось долго бороться с непреодолимым желанием опереться в своём умалении хотя бы на одно колено.

Дешёвый фигляр, которого я уже презирал всеми фибрами своей юной души и плоти, всё никак не мог оставить свои балаганные фокусы в прошлом. В настоящем же он, вальяжно расположившись за столом в кресле, больше похожем на царский престол, целую вечность изучал полученные от меня официальные бумаги. Я в свою очередь раздумывал о том, как бы сделать так, чтобы убраться отсюда восвояси, вернуться в тёплый покой умиротворения и уже больше никогда не покидать его, несмотря ни на какие пророчества.

«Я их видеть больше не могу, тошнит», – попытка моя отпроситься по болезни не возымела обратного действия. Мало того, мне сразу дали понять, что едва не расценили её как проявление слабости. Боже, неужели опять всё сначала?

Самые сокровенные мечты растаяли, как дым, едва вновь раздался этот противный голос:

– Меня зовут господин Ловьяди, я – здешний директор, – он поднялся из-за стола и зачем-то протянул мне свою гладкую навазелиненную и оттого ещё более мерзкую ладошку. – Заранее прошу простить меня за неучтивость. Признаться, я порядком утомился принимать здесь вашего брата.

– Я Вас понимаю, – превозмогая приступы тошноты, мне ничего не оставалось, как только пожать эту скользкую руку.

Сам гладковыбритый хозяин сложившегося положения с укором уставился на мою неопрятную юношескую бородку.

– Да ничего Вы не понимаете! – В тон его навязчивой снисходительности ему бы не помешало махнуть на меня рукой, но он сдержался. Терпения этому господину было не занимать, впрочем, как и мне. – Я уже целую вечность пытаюсь организовать в этом проклятом месте школу, но никак не могу подобрать коллектив. У каждого преподавателя какие-то свои претензии, или, как сейчас принято говорить, нюансы. То одно его не устраивает, то другое.

– Напротив, это вполне понятно, – я отвечал машинально в надежде поскорее покончить с официальной частью, – где мне нужно расписаться?

Директор притих и впервые взглянул на меня с уважительным подозрением. Над внешностью моей он размышлял недолго и, придумав план очередного обольщения, как ни в чём не бывало продолжил затуманивать мне не до конца сформировавшиеся мозги:

– Если Вы, молодой человек, полагаете, что дело только в заработной плате, то глубоко заблуждаетесь! Я плачу учителям огромные деньги, баснословные деньги, они у меня ни в чём не нуждаются и всё равно уходят, чёрт бы их всех побрал! Не понимаю, чего им ещё-то надо?!