Петербургский сыск. 1870 – 1874

Иван Дмитриевич уже не слушал доктора, а рассматривал голову девочки, потом обернулся что—то прикинул, сделал два шага к трупу Прасковьи, опять вернулся к кровати девочки. Нахмурился, почесывая щеку.

– Вполне, может, быть, вполне, хотя… – и направился к выходу из комнаты.

У двери стоял Жуков. Он не решился мешать начальнику, а еще более его испугал смотрящий среди кровавого месива на лице глаз Прасковьи. Казалось, он молил, чтобы сыскные агенты нашли злодея, покусившегося на жизни несчастных женщин.

Уже у двери Иван Дмитриевич обернулся и осмотрел комнату внимательным взглядом. В комнате не было беспорядка, обычно остающегося после вора, которому помешали хозяева. все вроде бы стояло на своих местах.

«Значит, залез кто—то свой, знавший где, что может лежать, – мелькнуло в голове и засело занозой. – значит, свой. Надо бы мужа проверить, хотя… Здесь что—то не сходится? Своих детей, что ли?»

– Иван Дмитрич, – произнёс почти шепотом, видимо, боялся нарушить смертельный покой Жуков, – там Шамов, будете его расспрашивать?

– Непременно. Миша, непременно, – сказал, не выходя из задумчивости, – каков он из себя?

– Маленький, щуплый, лет двадцати с гаком.

– Ладно, Миша, пошли, – и с иронией добавил, – расспрашивать твоего Шамова.

Луке Шамову была двадцать два, в этом Жуков не ошибся. Он на самом деле оказался невысокого роста, слегка сутулился и, казался из—за этого ниже ростом. Ивану Дмитриевичу сразу не понравились бегающие глаза трактирного слуги, словно он напакостил и теперь боится, чтобы не вышло наружу.

У открытой двери в комнату Шамова стоял полицейский. Сам же хозяин сидел на незастеленной кровати, сложив руки на коленях и смотрел в одну точку, словно был занят размышлениями о чем—то важном и одному ему ведомом, когда вошел Иван Дмитриевич, Лука сразу в нем определил самого главного, хотя на 3 участке Спасской части главнее его благородия господина Галатова быть не могло.

Шамов чуть ли не вдвое сложился и, смотря взглядом преданной собаки, смотрел на Путилина откуда—то снизу с едкой улыбкой на бледных губах.

– Здравствуй, Шамов! – Ивану Дмитриевичу никогда не нравились вот такие субъекты, в глаза улыбающиеся и стремившиеся угодить во всем, но стоит повернуться к ним спиной, а еще лучше не поворачиваться.

– Здравия желаем, Ваше Превосходительство!

«Что им так „Превосходительство“ хочется мне приклеить? Далеко еще!»

Путилин осмотрелся. Комната была небольшой, что в длину, что в ширину, сажень с аршином. Веяло уютом, кровать, правда, сейчас не застеленная, сундук, деревянная табуретка возле стола.

– Давно в столице?

– Третий год.

– Да, садись, – махнул рукой Путилин, – меня тоже ноги не держат, – и опустился на табурет, – тебе—то после той крови, – он кивнул куда—то за спину, – не сладко. Видно. Перед глазами хозяйка и стоит?

– Ваша правда, – Лука вслед за начальником сыскной полиции присел на край кровати, словно птица на ветку, – не перенесть такого. – он перекрестился. – чур меня от такой беды. Бедный Иван Палыч, как бы разума не лишился или того хуже, руки на себя не наложил. Любил он Прасковью и детишек.

– А что уехал он?

– Дак, хозяйство у них там, пригляд нужен.

– Значит, хозяйкой Прасковью оставил?

– Так точно, Прасковью.

– Сможешь посмотреть, что пропало из хозяйской комнаты?

– Никак невозможно, – покачал головой Шамов, – мы туда ни ногой.

– Понятно. Когда Ашихин уезжал, деньги хозяйке оставил?

– Не могу знать.

– А может краем уха слыхал?

– Ваше Превосходительство, звиняйте, но под дверями не стоял, не слушал.

– А сам, как думаешь?

Шамов на миг задумался и по лицу скользнула тень, не иначе начал припоминать.

– Дак, Иван Палыч, не в первый раз домой ездит, тогда триста рублей оставил, а нынче… Не знаю, может, столько же, не знаю. – и покачал головой.

– Скажи, сам ты спал, когда хозяйку убивали?

– Совершенная правда.

– И ничего не слышал?

– Истинный крест. – и он торопливо перекрестился, – не слышал устал больно за вчерашний день.

– Когда Прасковья спать отправилась?

– Ближе к двенадцати, дите малое грудью покормила и спать легла.

Иван Дмитриевич отметил слова Шамова.

– Сам—то в родные края не собираешься?

– В корень зрите, Ваше Превосходительство, мне на днях письмо пришло, – Лука робко поднялся и подошел к сундуку, скользнул незаметным взглядом по Ивану Дмитриевичу и только после этого открыл крышку, покопался в глубине и вытащил руку со сложенным листом бумаги, посмотрел на него и протянул Путилину.

Иван Дмитриевич развернул сложенное письмо и углубился в чтение.

– Значит, тебе следует явиться домой для явки к отбытию воинской повинности?

– Так точно, жребий на меня указал.

– И когда собирался?

– Дак, на днях. Вот и хозяйку предупредил, бедная Прасковья, – посетовал Лука и покачал в головой, мало что языком не цокнул.

– Ты понимаешь. Что преступление зверское, поэтому вынуждены обыск учинять во всей чайной.

– Так точно, – Шамов вжал голову в плечи, – ежели надо, то разве ж я против, – и украдкой посмотрел на сундук, Иван Дмитриевич заметил этот взгляд.

Обыск в чайной ничего не дал, никаких следов присутствия посторонних людей. Миша то ли по наитию, то ли от того, что ничего существенного не найдено. заглядывал в чаны для кипятка и в одном из них нашел утюг со следами крови. За образом Спасителя нашлись и деньги – двести девяносто три рубля. Оставленные Ашихиным жене. В сундуке же Шамова, на самом дне найдены были две пары серег, три кольца и цепочка, все золотые, завернутые в чистую тряпицу, следов крови ни в сундуке, ни рядом, ни на одежде обнаружено не было.