Факультет

– Послушай, давай я пойду к Сомову и подтвержу, что тема была свободна, кода ты ее выбирала? – предлагаю я.

– Не надо, – всхлипывает Маринка. – Сомов скажет, что Цурихина писала невидимыми чернилами, или еще что-нибудь.

Маринке пришлось сдавать «гос», а про народную партию Свазиленда поведала комиссии Инна Цурихина…

66.

Я вывожу в тетрадке: «13 сентября I990 года». Я готовлюсь конспектировать лекцию Смирнова по советской литературе.

– «Тихий Дон» как роман-эпопея, – оглашает Альберт Сергеевич тему очередной лекции.

Я пишу: «Т.Д» – роман-эпоп». По-научному это называется скорописью. Маринка Дуничева рисует на полях моей тетрадки жуткого вида лошадь…

– В центре «Тихого Дона» – социальная и духовная жизнь народа, не только казачества, в переломную, трагическую эпоху революции и гражданской войны, – начинает Смирнов, мерно покачиваясь в такт своей заунывной лекции. – Шолохов показывает, что произошло с народом в целом и что происходит с отдельными человеческими судьбами. То есть, на первом плане у Шолохова – человек. Шолохов старается быть объективным. Картины народной жизни занимают у него центральное место. Они показаны широко и в эволюции, а не в статике.

В начале романа имеется своеобразный эпический зачин. Это предыстория семьи Мелиховых. Шолохов психологически мотивирует необычность характера, темперамента Григория Мелихова, противоречивость его натуры…

– Что это за лошадь, Марина?

– Это конь. Гнедок.

Я начинаю рядом рисовать вторую уродину.

– Так, Григорий не может владеть собой в определенных случаях, не может обуздать себя, – это опять Смирнов. – Вся его жизнь соткана из противоречий. Это восходит к тому, что его бабка была турчанкой. Дед же тоже вел себя, как Григорий. Григорий способен противостоять общепринятому. Он не боится быть «белой вороной». Уже в предыстории автор показывает многие особенности казачьей жизни. Потом Шолохов подробно изображает казачью среду – семьи Мелиховых, Астаховых, Коршуновых. Он показывает их жизнь безо всякой идеализации. Так, он показывает патриархальные отношения в казачьей среде. Автор показывает сословную психологию казачества. Например, плохое отношение к чужакам…

– А это его жена, – говорю я Маринке. – Гнида.

– Все, – заявляет она, бросая вслушиваться в ахинею Смирнова, – давай рисовать «видеоклипы»?

Я хладнокровно киваю…

– Таким образом, – надрывается Смирнов, – Шолохов показывает не только жизнь людей в целом, но и многообразие отдельных личностей. Человек у него – существо не только социальное, но и биологическое. Шолохов показывает, что на судьбу человека влияют не только социальные, но и личностные качества, физические даже…

– Это наездник Гниды, – объясняю я. – Его зовут Разгульдяй.

– А это что у него в руке?

– Это не рука – это нога. Со шпорами.

– Нога со шпорами?

– Сапоги со шпорами. Но они тонкие – их не видно. А шпоры видны.

– А вот тут, на носу, что?

– Это ухо, а не нос!

– Ладно, – криво улыбается Марина. – Сейчас будет наездник и для Гнедка! – и берет в руку ручку…

Мы с Дуничевой рисуем видеоклипы. Текст безразмерного романа пересказывает Альберт Сергеевич Смирнов…

67.

Альберт Сергеевич преподавал нам советскую литературу. Единственным достоинством его лекций было разжевывание содержания никогда нами не читаных книг. Всех этих Бондаревых, Васильевых, Быковых и прочую литературную нечисть мы отвечали по конспектам Альберта Сергеевича и отвечали хорошо.

Он знал море книг, до которых у меня не доходили нервы. Именно нервы. Ибо руки мои были на месте. И эти руки держали эти книги. Но уже к третьей странице нервы мои иссякали… Альберт же Сергеевич прочел их все, запомнил содержание и даже мог доступно пересказать его нам более или менее близко к тексту

Но иногда доступность лекций Смирнова обращалась против нас. Это бывало в те редкие моменты, когда мы проходили писателей хороших, тексты которых мы прекрасно знали. Вот это была мука мученическая!

– И тогда в Москву приехал дьявол, – говорит, раскачиваясь, Альберт Сергеевич. – Там, в романе, он сразу так, правда, не называется. Его фамилия – Воланд. Во-ланд. С «д» на конце. В-о-л-а-н-д. С «д» на конце…

Мы мученически закатываем глаза, зеваем, нервно чешемся во всех местах.

На таких лекциях мы платили за все…

68.

– За сладострастным влечением к России в творчестве Блока появляется город Медного Всадника – Петербург. Это как бы город, расположенный под великим городом Энрофа. И уже не Даймон, а какое-то исчадие Дуггура водит поэта… – эту ахинею я несу на литературной критике.

Мы разбирали доклады. Тема нашего с Дуничевой – «А. Блок. Попытка суда над ним в критике 20 века». Я докладываю по «Розе мира» Даниила Андреева. Уже само название книги мне не понравилось: оно обещало самые мрачные виды на чтение.

– Жанр – видение, – прочел я в аннотации и вздрогнул от предчувствий. Когда же я начал читать, то понял сразу, что Данечку не надо было в тюрьме баловать бумагой и чернилами…

Иванова внимательно вслушивается в наш с Данечкой бред о Дуггуре и Даймоне… Неужели она что-то в этом может понять?

69.

«Иванова не любила Маринку Дуничеву». Запись сделана со слов самой пострадавшей, т.е. Дуничевой. Маринка грешила на случай, столкнувший ее с Ивановой еще на первом курсе под стенами общежития. Что делала Дуничева у оплота студенческой вольницы – понятно: кликала судьбу. Но что там делала Иванова? Это покрыто мраком, единственной светящейся звездочкой в котором является Маринкина сигарета…

Это были старые патриархальные времена, когда курение еще не приветствовалось в среде субтильных первокурсниц. По ее собственным словам, Маринка завидела Иванову слишком поздно, чтобы выбросить окурок. Иванова поздоровалась с Дуничевой и прошла мимо…

– Лучше б я ее сожрала, – людоедски жалилась мне Маринка уже на третьем курсе.

– Иванову?!

– Да нет, сигарету.

– Марин, ты преувеличиваешь, – вразумляю я ее. – Иванова в тебе души не чает…

О, как я ошибаюсь, как я ошибаюсь! Мой годовой план по ошибкам выполнен на одном этом случае. Когда на пятом курсе мы сдавали Людмиле Львовне теорию литературы, Маринка в качестве дополнительного вопроса получила следующий:

– Курить еще не бросили?

Да, не любила Людмила Львовна Иванова Маринку Дуничеву…

70.

В личной жизни Людмилы Львовны чувствовался какой-то надрыв, который один только и способствует занятиям искусством и привлекает к себе, толкая вас навстречу некоему тайному знанию.