Ни свет ни заря

В общем, Ни свет Ни заря надела свои чуть холодненькие сапожки, хоть и не подходящие под наступившую нынче погоду (а было далеко за двадцать), тёплое и модное пальто, и так далее, там, шапочку с динозаврами, взяла в охпаку разную бытовую технику и пошла как будто погулять. Да, лишним и глупым было бы надеяться, что её не ограбят в таком обличии, но отчаянный человек порою хуже отчаянного медведя, и ещё повезло всем тем, кто на неё в итоге не напал, потому что он мог получить тяжелые рваные раны от ударов микроволновкой. Ну, хорошо хоть, стиральную машину не взяла. А, впрочем, что это я? Человек ведь живет, старается. Ни свет Ни заря решила продать много-много ненужной ей техники, которую накупила так, что из интереса, что по совету дизайнера, но не оценила или не поняла, и понесла сдавать по разным магазинам. По каким? Не парьтесь, Ни свет Ни заря уже взрослая, и знает толк, да и пару своих секретов, и пару своих знакомых в магазинах бытовой техники. Ведь умеют же некоторые мужчины находить свежие цветы цветы даже в ночном, казалось, закрытом городе. Вот и женщины умеют продавать айфоны и бытовую технику. Ни свет Ни заря в итоге продала, и вернулась домой под утро с ароматно пахнующими французскими круассанами, тесто которых было так мягко и свежо, что выглядело точно первосортным и чересчур дорогим. Но ни свет Ни заря больше решила не экономить на здоровье, а так же на подарках своему брату. Ведь братик её, ещё с молодости хотел, когда все вместе, с папой и мамой, да что, даже с дедушкой, ходили по деревне и время от времени толкали тракторы, себе какую-нибудь маши-ину. Но было ему всего двадцать два, и то, что семья их слыла не самой обеспеченной, а скорее просто средней семьей, означало, что он не мог себе позволить такую роскошь. Хоть и зарабатывал уже приличные для Иркутска деньги. Вот Ни свет Ни заря и решила ему позволить машину, тем более что-всё равно ведь уезжать скоро, а там, в Антарктиде, глянь, и нет интернета. А братик вот, порадуется. Бытовой техники продала в сумме примерно на миллион рублей, ещё три миллиона решила взять из своих накоплений в банке. И пора ведь уже открыть тайну, что у Ни свет Ни зари нашелся чрезвычайно состоятельный дедушка, чуть ли не король, папа от первого маминого брака, и вот недавно он умер и оставил ей такое наследство, плюс домик в Дубаи, за счет сдачи которого она и жила. Порою ей становилось старшно. Но деньги-опасная сила, и хоть Ни свет Ни заря и была чуть ли не первой модницей в Париже на своей улице, но понимала, что пустишься в траты-не остановишься, а потому сделала себе достаточно приятные условия для проживания, потратив при том лишь меньшую половину наследства, и старалась теперь жить на прибыль от аренды в Дубаи. Впрочем, пока получалось, и по французским меркам в плюс уходило каждый раз примерно по двести евро, которые бережно переводились на накопительный счет, а после своей частию к семье, в Россию. Впрочем, у Ни свет Ни зари была только одна семья, состоявшая из близкого ей отчима. Мамы же не стало, папеньки тоже, а та хохлушка с накрашенными глазищами, ну… В общем, в таких случаях говорят: «Не сошлись характерами». Короче говоря, брату теперь должно было хватить на приличный автомобиль премиум-класса. Не Порш, конечно, но в том-то и соль: когда поступаешь действительно дорогой автомобиль-все время хочется ещё и ещё больше. Как будто в благотворительной гонке с малышами, ты, будучи малышом на год старше, желаешь приехать не в певрой десятке, а просто первым. Ни свет Ни заря красиво упаковала кредитную карточку и приукрасила это дело всего лишь парочкой круассанов, но так, что у ещё заспанного Женьки потекли слюнки удовольствия, причем если и не изо рта, то из самого сердца. Себе в честь начала новой жизни взяла манговый кофе. Сахара, следя за своей и без того совершенной фигурой, попросила не добавлять. Кстати, часто раньше Ни свет Ни заря снималась на обложках модельных, а иногда и мужских журналов. В общем, была бесстыдница, как сказала бы какая-нибудь подъездная саратовская бабушка. Пусть это и так, но бесстыдство это тоже приносило ей до десяти миллионов рублей в год. Лишь сверху. В общем, если бы не эта пресыщенность, грусть в глазах, то казалось, что жизнь Ни свет Ни зари полность удалась. Оставалось выйти через пару лет замуж, а после в шали, с той лишь нежностью, которая доступна матери, но не девушке, читать колыбельную сыну, спящему в кровати из Икеи и зевающему в икеевский расписной ночник.

Глава 8

Диоисий подлетал к Атланте. Местный аэропорт хоть и сверкал чуть поалевшим, другим пламенем жизни, но был для него почему-то непреодолимо ближе по сердцу, и в то же время дальше по душе. Ну вот как если все время жить на окраине и после переехать в центр. Садились, можно сказать, на честном слове, а ещё на одном крыле и искренном мастерстве коста-риканских пилотов. Когда люди в следующий раз будут спрашивать, что же они делают не так, почему они все ещё не достигли успеха, я им покажу этих пилотов: «Вот, ребятня, учитесь-Деды». Сели и правда чудом. Над Карибским морем в это время начался очередной, сезонный шторм, этакий ураган, уж не знаю, Катрина ли, или Элис, но по русски звучавший просто: «Ядрена-мать, как мне страшно». Кричал один по видимому русский пассажир на борту этого лайнера, видя, как из стороны в сторону, как очень сбившегося с жизненного пути человека, мотает мелькающую то и дело в иллюминаторе пальму. Летели низко, и непонятно ещё было, от чего становилось пилотам больше не по себе: что могут не справиться с управлением, или от того, что выживут и будут громко-громко кричать, ну, как Дмитрий Губерниев после победы наших в биатлонной гонке. Но сели в итоге отлично, так бывает, везёт человеку, занимающемуся своим делом, но под грузом стресса сбавляющему обороты.

Дионисий шел, долго сопротивляясь Атлантской погоде, по небольшому, но сейчас казавшемуся непреодолимо широким проспекту по направлению в город, ведь автобусы, конечно, сейчас никуда не ходили. А идти было надо, ведь единственное, пожалуй, правило, которого придерживался Дионисий, заключалось в постоянном движении. Он не признавал никаких остановок, собственно, поэтому и поехал зачем-то за Луисианом в далекую даль. "Важен не результат, а постоянная работа»,-говорил он. "Ошибочны суждения всех людей, что работают ради результата. Такие люди, безусловно, добьются того, что желают, быть может, добьются даже быстрее, чем кто-либо другой. Но смысл жизни-не в результате, и человек не умрет, сделав всё, что бы он хотел. А потому встает вопрос: «Как же дальше жить, к примеру, мужчине, который выиграл олимпиаду и испытывает ту самую знаменитую депрессию?" Он работал ради результата-он его получил. А работать на самом деле нужно ради самой работы. Как сказал один бородатый мудрец: важна работа, но ещё важнее-постоянно замечать именно процесс работы. Ставя работу на первое место, ты не станешь ощущать спад после достижения какого бы то ни было результата»,-так думал Дионисий, рассказывая ураганному ветру свои стихи. Погодная ситуация ухудшалась, и, наверное, в городе уже ввели чрезвычайное положение, буквально молясь, чтобы не было сезонного урагана, что часто посещает широты северной Америки. Но Дионисий мог только догадываться об этом, например по тому, что невдалеке пролетела веточка молодой пальмы. Ему было не привыкать, напротив, он не считал свою жизнь жизнью вовсе без того, чтобы не произошло какого-нибудь приключения и чтобы что-нибудь, например, та же палочка, не поранила его голову и не дала ему многовековой опыт. Так что, когда к Атланте подлетал ураган, Дионисий даже порадовался, что будет что-то новенькое. Конечно, он был чуть сумасшедшим и бесстрашным, но был именно таков и этого у него уже никак не отнять. Вспомнить только, как во Франции, ещё во времена его пребывания на родине, Дионисий после института красивым майским днем гулял по цветущим деревьями проспектам, и ничто не предвещало беды… Но уже пару минут спустя он вместе с полицесйким бежал с арбузом на руках, только что ограбив арбузную лавочку. И Дионисий шел, и дождь, этот ливень, переходящий в ураган под кодовым названием «Катюша», словно перетекал плавно из того дождя, который застал его ещё в Коста-Рике, этот дождь был как бы символом всей его жизни, как бы напоминанием о том, что ветра жизни никогда не остановятся, и придется жить и радоваться жизни вместе с ними.

Дионисий шел и думал о странностях своей жизни. Честно говоря, он не понимал, как все эти люди вокруг могут умудряться быть такими несуразными, грузными деревьями, весь характер которых сводится к самокопанию и разборе в самом себе. Он не понимал, хотя в то же время и понимал, как эти люди могут выглядеть- как Коста-Рика и Париж, если их сопоставить рядом. Ведь люди в отличиии от городов имеют сознание… Впрочем, сознание городов строится как раз из людских сознаний. Говорят, в Атланте находится один из самых больших и самых загруженных аэропортов мира. Но, как весь мир после окончания школы кажется ещё юному человеку этаким собранием всего, что отрицалось и преподавалось как неправильное в школе, так и хаос муравейника людей, творившийся во время урагана там, в одном из современнейших строений, показывал, что в мире возможно всё, главное задать лишь правильную установку. Показывал, что большинство людей слабы, как только приходит время сделать что-нибудь неординарное, при том, что однозначно любой человек может всё это сделать. Дорога, по которой шагал сейчас Дионисий, чем-то напоминала новый Голливудский фильм. Всё было так нереально, как будто вот-вот из под заводнившегося асфальта поднимется стая зомби и пойдет здесь жить. Дионисий шагал по настоящему американскому шоссе, шестиполосному, как и положено, и всё это время накрапывал сильнейший дождь и мимо всё ещё летали пальмовые ветки. Как будто кто-то в аэротрубу запустил такую живопись и начал снимать. На шоссе не было ни одной машины, и тем лучше, ведь, кто знает: не зальет ли их в как в последний раз этот дождь? Дионисий шел и не понимал: "как люди могут не добиться чего нибудь, захотев однажды? Ведь в мире воистину возможно всё!» Летал же Юрий Гагарин в космос, выживали ли же люди в войну, так и в мирной жизни, всего лишь начав спать через день, можно за месяц получить больше ста лишних часов цельнозернового рабочего времени. Одно время Дионисию стало даже скучно добиваться чего-либо, потому что он мог добиваться всего, хотя и видел, как его результаты выходят далеко не совершенными, и при всем при этом он всё равно обгоняет всех. Дионисий нашел развлечение и главный приют в жизни сегодняшним днем и буквально в отречении от своей памяти. Ведь это так приятно, друзья, пытаться в шутку о чем нибудь и не вспоминать! У Дионисия было совсем чуть-чуть денег в кармане, и хватило бы их лишь на маленький хостел где-нибудь в центре города и ещё на пару хот-догов с растворимым кофе. Но разве может быть что-нибудь приятнее этого для человека, который приходит погреться в людное теплое место после бури?

Справа от основного движения дороги находился какой-то съезд. Похоже, сверху был центр. Дионисий дошел дотуда примерно за два с половиной часа. И это, конечно, было недолго, но Дионисий как-то собрался, как будто за время своей немного глупой и вынужденной поездки поймал второе дыхание, и вовсе не обратил

внимания на сей факт, ведь он мог дойти до центра и бегом. За такое время пробегают и марафоны, но не стал. В общем, вторым главным правилом Дионисия был факт, осознание факта, что время проходит быстрее, когда ты двигаешься.

***

Прошло время и сейчас.

Дионисий решил двигаться дальше, и отдав талисман Луисиану, собрался осуществить одну свою древнюю мечту-поработать в Росси на стройке. Почему? Дело в том, что первым его детским воспоминанем была картинка, на которой они вместе с папой идут мимо какого-то большого дома, и сверху дядя на кране ест лапшу. Дионисий своими глазами детского острого зрения видел, с каким удовольствием дядя одну за одной глотает макаронины, а в перерывах-глядит, как хозяин самого месяца, начиненный влеикими тайнами ночи, осматривает, казалось, весь город со своей высоты. Дионисий понимал, что жизнь никогда не заканчивается, а потому нужно всё время закрывать какие-то галочки жизни и двигаться, двигаться всё дальше и дальше. Вот и его мечта, хоть и казалась детской и несуразной, была для него чем-то очень-очень новым, пусть и новым в своей несуразности и наивности. Но именно в России (а эта страна всегда привлекала Дионисия своим твроческим беспорядком), на стройке должно было бы быть интереснее всего. Там можно и научиться ремеслу жизни, плавно переведя его в профессионализм искусства, там можно и повидать сильных и интересных людей. Размышляя так, он вкушал горячую детройскую пиццу, фирменную для этого хостела в центре Атланты, потому что хозяин её был настоящим детройдцем и всех угощал. Он выглядел не молодо, а скорее так, как может выглядеть какой-нибудь инструмент после третьего дня тяжелой, но добросовестной работы. И это ему даже подходило, как подходит желтеющим деревьям осень, а поржавевшим машинам их острота черт и бамперов, ведь он был самым настоящим детройтским рабочим с почти двадцатилетним стажем работы. Хозяин сказал Дионисию: «Ты сильный и умный парень. Я не вижу в тебе почти никаких недостатков, а потому, если ты только начнешь, то сможешь достигнуть совершенства. Но тем ты и опасен даже для самого себя. Опасен, как самая большая акула, ведь всегда тяжело быть первым и постоянно, уже с некой скукой, отражать нападки врагов. Будь осторожен, Дионисий, и найди в себе силы встать, если тебя сразит посох перчёной жизни. Порою приходится готовить еду в поддонах. Но порою стоит притвориться такой едой. Это последняя ошибка на пути сильных людей, которые умеют прощать себя, ошибка своей гордости». Несмотря на вечер, светало. В американском городе потихоньку заканчивалась буря жизни.

Глава 9

От того урагана, что в эти ночи накрыл сначала Америку, а потом и Мексику, и Бразилию, и Аргентину с Коста-Рикой, хижины местных рыбаков, все без исключения, претерпели ряд изменений. Одни стали похожи на перевернутые шхуны после того, как их перевернул Некто Мегалодон, вторые-на груду избушек или даже деревень, что были просто драмматично заброшены, третьи-на стаи перелетных птичек, такими они казались легкими. Но были и те, что вовсе не пострадали. Казалось, сама природа дает людям шанс исправиться, или, кто знает, таким образом выделяет лучших. Хижина Луны и Ночи вовсе не пострадала, хотя и стоящие рядом по левую и правую сторону хижины были сметены в хлам. Казалось, то был искренний знак Луисиану, что он и сам похож на талисман. Луна и Ночи тоже это подтвердила. Ну какой ещё человек своими силами мог бы остановить шторм, буквально, как Ной, спасти от неминуемой смерти? А он смог. Луна и Ночи долго ещё упрашивала его пожить вместе с ними, но Луисиан не стал. Поехал в Париж, ведь кто-то шепнул ему на ушко, что Дионисий прячется именно там. Апофеозом его уезда стал тот факт, что течением и злыми ветрами к избушке Луны и Ночи была пригнана абсолютно целенькая, разве чуть поцарапанная спереди от коста-риканского песка яхта, которую тут же по совету Луисиана было предложено перекрасить и продать. Так и сделали, и уже через неделю Луна и Ночи вместе со своим маленьким мальчиком зажила в столице, помогая булочнику и получая там хоть и половину зарплаты, но на самом деле столько, сколько бы хватало по три раза закончить ремонт новой квартире и прокормить дитя. Именно в этом веселом расположении застал Луисиан Луну и Ночи в последний день, когда уже были куплены билеты в Париж и до рейса оставалась самая малость. Проходя по ступенькам вверх, он стал замечать, как все его впечатления от жизни рушатся и одновременно заменяются новыми, более свежими и искренними, и нет, он не влюбился, а лишь понял, признал ту вещь, которая может стать главным смыслом его жизни. Он лишь видел, как в квартиру, стоящую напротив левой квартиры на двадцать пятом этаже (сын Луны и Ночи любил высоту, и мама изо всех сил хотела его порадовать) заносят настолько красивый и настолько подходящий к тем обоям гладко-зеленого цвета диван, и почти что ахал. Он вдруг подумал: «Но почему бы мне не быть тем волшебником с голубого вертолета, который помогает людям строить золотые дома? И ведь не всё то золото, что блестит, но почти всё-что нравится. Так Луисиан определился со своей будущей профессией, а ему пора бы было стать уже кем-то кроме лучшего итальянского Деда Мороза, хотя и была у него еще одна идейка. Но о ней попозже. А, впрочем, зачем попозже, к тому же, Луна и Ночи приготовила очень вкусный карибский чай с добавлением поп-корна и чего-то сладенького, возможно, настоящей маракуйи. В лучах заходящего коста-риканского солнца, в квартире, где денег на дизайн было отведено ровно столько, чтобы нельзя было сказать, что хоть копеечка ушла в пустую, это зрелище было идеально гармоничным. Луисиан сидел на новеньком белом стуле, с какими-то резными вставочками, но таком, в котором, впрочем, не было ничего особенного, и как будто пил само время из этой квартиры, которое сейчас свернулось в трубочку и, как бы вытекая, как желе, как мед из старой стеклянной банки, в цветах южного берега впадало в океан рта. Да… Бывают в жизни такие моменты, когда твоё тело как-будто заново рождается, или вдруг идеально попадает в ритм жизни, или всё-таки заново рождается, и тебе больше не кажется вовсе, что жизнь когда-либо бывала с тобой несправедлива. Ты лишь представляешь, как пьешь, пьешь это свежее молоко пространства и понимаешь, что никогда-никогда им не насытишься, а ещё то, что можно было бы после такого стремительного и слишком красивого вечера немного поспать.

Луисиан открывал глаза, сидя в каком-то самолете. Сначала не помня ничего вовсе. Потом же вспоминая, что было в гостях, и в каких гостях он вообще был, он было вдавался в краски и в описание деталей, но после брал себя в руки, замечая как-бы на ухо самому себе, что нужно двигаться дальше. Понимал, что всё больше и больше хочет в своей жизни чего-то нового, немного непонятного. Именно того, что выбирают не совсем решительные люди, убедив себя всё же выбрать «да» между «да» и «нет» и договрившись с самим собой выбирать «да» теперь вообще всё время.

***

Так станем же готовить счастье, друзья! Ни свет Ни заря проснулась, заварив себе и своему брату индийский чай, и отправилась мыть посуду в таком настроении, как если бы знала, что сейчас пойдет в магазин и выиграет в бесплатной лотерее, проводимой из года в год некоторым производителем. За окном было так, как бывает наверное в горах Сочи в полночь, под Новый год: немного холодно, боязно, жутко темно, но непреодолимо красиво, как если бы ты знал, что вон там, за холмом, а ещё за большой городской елкой, которую собираются снимать, точно стоит горная праздничная деревня. С другой стороны-дома было почти непреодолимо холодно. В это время Париж посетили настоящие русские крещенские морозы, но только не Ни свет Ни зарю-её пол с подогревом на все сто справлялся со своими обязанностями. Брат, как это обычно и бывает в семье, состоящей из сестры и брата, хоть и был главным, умным и более отсветсвенным за свою нерадивую родственницу, но почему-то постоянно спал, и, как бы ни настало утро, всегда просыпался позже Ни свет Ни зари минут на десять, пятнадцать. В чем секрет этого тайного действа? Всё очень просто-когда Женька уже безвозвратно ложился спать (а он всегда засыпал и просыпался стремительно. Как говориться, любить, так любить!), Ни свет Ни заря с мурлыканием себе под нос пробиралась к его кровати, аккуратно переворачивала его на другой бок, тем самым отводя тело от стены и боковой подушки, а после, чуть нагнувшись и вытянувшсь смотрела на будильник. Она засекала, сколько было времени и где стояла стрелка, а после сама шла в душ, чистила зубы электрической, по последнему слову медицины, правильной щеткой, и ставила свой будульник ровно настолько раньше, чтобы снова с утра застать брата с чашечкой кофе в руках и игривой полухитрой, полусочуствующей улыбкой. Так и мы с вами, дорогие друзья. Если мы хотим добиться чего-либо, ну, скажем, например-хотим научиться рисовать, то мы делаем этот чуть некрасивый, но правильный шаг. Мы сначала просто входим в класс, не обязательно в класс, как в комнату, это может быть и абстрактное понятие, и втираемся в доверие этому сословию жизни. Мы знакомимся с учителем классса, с уважением смотрим на всех ребят, которые здесь уже были и которые, кажется, чего-то знают, некоторые даже больше, чем надо. Это видно по блестящим от радости и оживления глазам учителя. Мы картинно радуемся и сами, когда у нас что-то получается, картинно и огорчаемся в ином случае, а после делаем этакой пируэт жизни, как сама Ни свет Ни заря, разведываем, как много делает и как сильно работает над собой и над навыками самый сильный ученик в этом классе, а после запоминаем информацию и так же картинно удаляемся. Нам больше не нужна школа, как живительная часть жизни и вкуснейшая часть влаги. Это уже наверняка. Ну вот как не нужен человеку больше фильтр воды, если он подглядел, где находится родник или колодец артезианской скважины. Радость в том, что в жизни всегда можно определить этот родник. Ведь он и не хочет скрываться. После, узнав о силах самого высокого ученика, мы дома, ночью ли, ранним утром, или после обеда, когда все спят, организовываем свою деятельность так, чтобы делать в два, в три раза больше него, и начинаем радоваться жизни. Как если бы то была лыжная гонка, и вы всё время ехали где-то в серединке, но всё-таки ближе к лидерам, чем к отстающим, и вам нужно было бы кровь из носу опередить всех, и вы наконец поняли, как это сделать. Левая лыжня почему-то стала много быстрее правой и этого никто не заметил, а вы поехали уже наращивая темпы, но с каким-то душевным спокойтвием, успевая в перерывах между вдохом и выдохом мембранами носа наслаждаться природой. А когда вы наконец доедете до финиша, что ж, не переживайте-будет немного грустно от того, что закончился лес, но это как раз ничего, ведь если вы успевали делать между вдохом и выдохом паузы, в которые сохранили всю ту атмосферу, то лес навсегда останется с вами. А вы успевали делать такие паузы, если использовали это хитрое правило жизни. Вот и Ни свет Ни заря снова, проснувшись и уже отшедши ото сна, хитро глядела на дергающиеся от скорого пробуждения, в такт будильнику, глаза брата. Ни свет Ни заря была из того типа женщин, которым не нужен вовсе мейк-ап, ведь их лицо скорее само могло бы стать чьим-то марафетом, например марафетом влюбленного в них создания, и всё же она часто не лишала себя приятности по утрам, вытянув губки этак, как лебедь, в два-три чуть небрежных штриха накраситься помадой или изрисовать свои ресницы. Когда Женька наконец проснулся, она заканчивала последние штрихи в своем творчестве, и похоже ей в такт с неба уходила Луна, перемеящаясь в свою гримерочную комнату, для того, чтобы выйти на финальное представление со сногсшибательной красотой, и звезды заволакивало тучами дыма, или пара, который исходил из стаканов свежего индийского чая, вынесенных на балконы.

И насколько же приятно, скажу я вам, вот так вот, в середине января, когда на улице стремительно холодно для Парижа, и он уже больше похож на Москву, чем на Париж, всё же выйти на балкон резного старинного дома с чашечкой чая и убедиться, что гламурные женщины и любознательные туристы, а вместе с ними и башня, никуда ещё не уехали или по карйней мере хотят дождаться вас. Тогда ты как бы смотришь, чуть покачивась от волнения, на всё это и спраишваешь у него: «Стоишь?» И оно отвечает, глядя на тебя, как на неживую гирлянду, что вдруг заговорила: «Да, вы знаете, если взять вот этот пакет и добавить к нему зимний, поискать, есть ли на складе зелёный цвет, то можно уже прямо сейчас по факту оплаты забирать машинку». машинку.»

«Да, вы знаете, если взять вот этот пакет и добавить к нему зимний, поискать, есть ли на складе зелёный цвет, то можно уже прямо сейчас по факту оплаты забирать машинку». Женя и Ни свет Ни заря уже, казалось, третий час стояли в автосалоне и договаривались о покупке нового автомобиля. И дело было не в том, что что-то шло не так или что кто-то решительно не мог выбрать, но скорее просто в том, что они с Ни свет Ни зарей подошли к этому действию, как к приключению, как бы репетируя свой будщий выезд в Антарктиду. Для начала они долго ходили по автосалону, садясь по очереди в самые большие и самые маленькие автомобили и пробуя играть прятки, то есть натурально-один прятался спереди, а другой в это время считал сзади а после искал, и, что самое интересное, не всегда находил сразу. Потом наконец определились с моделью, и долго-долго ходили вокруг неё с целью узнать: а какие вообще бывают цвета? Это очень сильно интересовало Ни свет Ни зарю, ведь, со своей бледно-красной помадой на губах она была настоящей эстеткой. После договирилсь с главным менеджером, почуявшим крупного клиента, о тест-драйве, и, как водится, сначала попали в пробку, а после надо было ехать на заправку на другой конец города-закончился бензин. Зато покатались вдоволь, и даже Ни свет Ни заря сделала круг почета перед автосалоном, иммитируя, как она в ночи, просыпаясь на пятнадцать минут раньше брата, ну, как сегодня, будет пыткой выгадывать, где у того лежат ключи и делать круг почета вокруг башни… Потом долго оформляли документы и выбирали диски для автомобиля: Ни свет Ни заря хотела побольше, а Женька-попрактичнее. Но в итоге всё же нашли компромисс, и когда начались вечерние сумерки, взору мира предстал новенький темно-оранжевый, казалось, цвета камина, автомобиль. Выкрутив руль вправо, Женька буквально выскочил из-за руля и припал на Землю перед ликом своей машины и сестры-так они ему обе нравились. После стали снова играть в прятки. Ни свет Ни заря спряталась в багажнике, хоть они и договорились там не прятаться, и Женька, чтобы её проучить, решил пойти и просто прогуляться.

Глава 10

***

Он сидел и смотрел на костер, не замечая, как полыхает закат на том берегу моря. Рядом лежали какие-то чуть поржавевшие ключи из такого крупного, твердого материала, что казалось-они сделаны не меньше, чем из чугуна. На самом же деле это было олово. Кричали чайки. На одном из сквозных окон, ну, точнее, недалеко от одного из них, висел какой-то магнитик из Черногории. В лучах закатного солнца закат, не местный, более теплый и более твердый, как желток в яйце, которое чуть передержали на сковородке, подсвечивался бликами и казалось, с вероятностью в десять-пятнадцать процентов, что там, за этим бликом скрывается тайна. Быть может-инопланетяне, или и сам смысл жизни. Такой засвет часто делают на фотографиях в суде, особенно делали раньше, когда всё-всё зависело от проявления пленки, чтобы скрыть аргументы и доказательства. Но прошло уже время, заколосилась рожь, и нечего скрывать больше этот песочный цвет жизни, ведь всё равно не скроешь. К тому же, победителей не судят, а значит и пляж нам-не суд, а скорее лишь место описания. Описания чего? Что ж, основных приключений героев. Слева, чуть в далеке, так, что казалось, будто это в Голландии, стояла ветряная мельница и то и дело ворочала свои лепестки, как натрудившийся за день шмель, грузный, ленивый и быть может умирающий, но упорно двигающийся к своей цели.

Долго ли шёл Женька вперед, подальше от Парижа, играя в прятки с Ни свет Ни зарей? Как оказался он здесь, у берегов Голландии? А может, он был здесь не один, а уже успел перепрятаться, поспать, и, захватив свою сестру в новую машину, ночью, нарушая все правила, за один перегон доехать до сюда? А может, это вовсе не Голландия? Так часто бывает, когда человек начинает сомневаться в себе. Тогда "нет" у него становится, как "да", а «да"-как "нет", и нет в мире естественных сил, чтобы переубедить такого человека. Вот и Женька (не знаю, почему вы подумали, что он в Нидерландах), был сейчас у морских берегов Франции, где тоже иногда бывают мельницы, как вольные кони, забежавшие порой не за ту границу, где тоже можно на своей новенькой машине с большими литыми дисками заехать на белоснежный песок и вот так вот, как они сейчас, сидеть у костра в ожидании парома. Женьке и Ни свет Ни заре для своего путешествия всё равно надо было как-то попасть на Бермудские острова, и они решили: почему бы не прокатиться? И у Женьки ведь всегда была веселая фантазия, не даром же он поставил пунктом отправления именно острова. Возможно, потому что всё их будущее путешествие было авантюрной тайной.

***

Бренчала гитара. Волны накатывали с той ненавязчивой периодичностью, с какой это бывает в чуть замедленной плёнке фильма. Туда-сюда. Туда-сюда. С каждым разом языки их голубого, возможно, вечного пламени подбирались всё ближе и ближе к чуть размякшим от непривычной тишины ступням. Песок был довольно белым, даже сказочно белым, и чуть более крупным, чем, если бы вы вдруг уменьшились в размере раз в сто и упали в муку первого сорта. На фоне такого песка, на фоне почерневшего, как может почернеть только в теплых январских странах, зарева заката лучше всего смотрелся полыхающий некрасивыми, неровными, но увесистыми и долгоиграющими бревнами лик костра. Да. Обычно море им представляется по-другому. Во первых, это почти всегда точно лето. Ну вот не привыкли пока что русские люди к тому, что где-то там, далеко-далеко, в тех самых теплых январских странах, греющих лучше, чем шерсть белого медвядя, бывает теплое море даже зимой. Во вторых, что бы там ни говорили люди о ценности и признаке вкуса белоснежных пляжей, в первую очередь лишь желтый мелкий-мелкий песок способен создать атмосферу пляжа. Такой песок может быть прерываем иногда даже кучами мусора, иногда даже чем-то довольно острым, неприятным, консервной банкой, но все равно не перестанет казаться для большинства людей на Земле самым родным песком. Дальше-больше. Чем здоровее лица, тем, говорят, должен быть свежее и сам воздух в помещении или в пространстве вокруг, но лишь у маленькой горсточки людей, да и то после долгого раздумья появится желание назвать завывающий от ветра и тучек почти нормандский пляж пляжем для хорошего купанья. Скорее уж-пляжем для выживанья. Пляж должен быть теплым. И даже более теплым, чем бывают обычно пляжи зимой в январских странах. Тут что то не так. Значит, надо искать более теплые страны. Возможно, это конечно не главное, но это, знаете, как украшения без последней капельки, как глазурь без последней песчинки сиропа, если на море не виден закат. И закат-это такое условие, которое должно быть непременно. Вот как человек ходит на работу и идет туда, даже если несильно заболел, так и солнце должно дежурить у горизонта и прогонять всякую тученическую шпану, чтобы людям можно было банально помечтать, глядя на идеальный шар персиковой формы, а не на кулисные загромождения. На настоящем курортном море должен быть чистый горизонт. Это как дважды два, как если тебе сказал учитель, что, покуда ты не наденешь форму, в школе можешь больше не появляться. И буран, небольшой буран, знаете, такой вот маленький буранчик, которого приручили специально, как будто внука крокодильчика, и как один из своих козырей показывают туристам. Но не полный штиль или полный разгром. Совсем немножечко пикантности и экстрима так, чтобы было что-то вроде американских горок. С одной стороны думаешь: "Французский леший! Вот это чееерррт!!!", а с другой всё же краем уха или глаза понимаешь, что всё не так страшно. И ещё морская звезда, выплывшая ненароком на берег, ведь это самый необходимый, хотя бы уже потому, что самый маленький шаг. Она должна обязательно, время от времени, как в игре, выплывать в виде какой-то декорации. Чтобы одни люди на неё смотрели и её не замечали, символизируя то, что делают повсеместно со своей жизнью. Чтобы иные люди посвящали ей целые стихи, писали по ней картины тысячелетия, а третьи, дети, сначала непроизвольно тыкали детской лопаткой, а после, узнав, что тыкают саму жизнь, долго и от чистого сердца искали бы у этой морской звезды лобик, чтобы поцеловать. Дети, думающие, больше того, что звездочка обиделась, вот как собака, если ей вдруг наступить на хвост, и специально не показывает свой лобик, или, что вообще страшно, он уже как-то отломался. Ради одного этого должна быть морская звезда на любом пляже. Ради одного этого. Ведь что это за пляж, на котором нет ничего красочного и шипастого, но красивого, как роза? Что за пейзаж моря без царицы его полей-какой-нибудь пресноусой медузы? Впрочем, с другой стороны, именно такие пейзажи-самые мудрые. Хоть и довольно циничные. Но если бы я покупал себе дорогую картину в свой новый дом, то скорее взял бы «Девятый вал», нежели чем «Мона Лизу». Хотя, согласитесь, «Мона Лазу» мне никто так просто и не отдаст. Хм, да и «Девятый вал" тоже…

Вот и этот пляж опустел, и остались на нем следы лишь чего-то крупного, стойкого, наверное, чайкиных лапок, колеи от колес машины и тот невыносимо приятный, но до боли терпкий запах пребывания человека, или двух людей, которые только-только догадались о чем-то гениальном и живут ещё этим. Как живет малый ребенок, когда ему говорят, что дед с бородой-это главный волшебник. Такое ощущение, что у Ни свет Ни зари с Женькой во время их чуть скудного пикника родилась какая-то небольшая идея. Что ж, вызовем кинологов, чуть подождем, и, быть может, собаки выведут нас на след истины.

Глава 11

Дело в том, что ребята достали свою карту. Это не была карта, которую достают матерые туристы, заблудившись в горах Норвегии. Это была карта иного характера. Она скорее походила на рисунок копировальной бумагой, когда будущие новосельцы рисуют план своих апартаментов. Ни свет Ни заря и Женька достаточно сильно заморочились над изображением своей карты. Ведь они и вправду перенесли, ещё в квартире, будущий дизайн поездки, сравнивая его с созвездием Большой Медведицы и делая параллельный перенос. И то, из скольких звезд состоит мишка и означало, сколько остановок будет у ребят по дороге до Антарктиды. Совпало так, что первой звездой при переносе оказались Бермудские острова. Идея, которую столь сладко распевали, глядя на волны прибоя, обещающего им принести паром, ребята, состояла в том, что, возможно, Ни свет Ни заре, да и Женьке, если согласится его семья, следует переменить климат и поехать жить на Бермуды. Ну а если не на Бермуды, то точно на какие-нибудь другие (чем хуже остров Святой Елены или Мадейра), ведь много приятнее грустить там, при желтом песке и теплом море, чем здесь, во Франции, при белом, холодненьком, и одинокой мельнице на фоне экономического подъема страны. Попивая мате, который так же, как и доминиканский кофе, продавали в магазинчике на углу Парижа, Ни свет Ни заря до того замечталась, что готова уже была натурально продать свой исторически-ценный дом во Франции и переезжать. «Но-но-ответил ей Женька-а ты обо мне не подумала? Что скажут мои нервные клетки, когда узнают, что я больше не смогу радовать их видами Эйфелевой башни из окна?» И Ни свет Ни заря отвечала: "Но ничего, мой милый друг, ты сможешь их радовать видом настоящего моря, порой даже щекотать, купаясь и уплывая от очередной акулы или всплывшего вдруг самолета, желающего тебя съесть».

Так, за разговорами и прибаутками, то бросая камешки в пучину мирового океана, то на спор собираясь за ними плыть, то напротив отговаривая друг друга от каких-нибудь глупых действий, которые хотелось бы совершить ради наживы, ведь деньги-не главное, они дождались наконец своего парома на Бермуды. Пункт погружения на паром был не здесь, а чуть вдалеке, быть может, километрах в пяти от этого места. Сначала засобиравшись, потом-долго и поочередно выталкивая автомобиль из песочного плена, в который он умудрился попасть, потом ещё объясняясь с пограничником, ребята в итоге затянули так, что еле-еле успели на корабль. Причем успели последними, как это бывает в хороших голливудских фильмах, где машина разгоняется, и в полете, сходу, залетает на закрывающуюся стоянку. Ни Ни свет Ни заря, ни Женька давно не испытывали таких сильных, ярких и положительных эмоций, наверное с того самого момента, как кончилось их иркутское детство. И эта проблема встает одиночной пальмой в сосновом лесу интересных проблем, которые случаются с нами в жизни и которые мы замечаем, сажая их там. Почему, будучи детьми, мы все имеем определенные планы на светлое будущее, и буквально знаем наперед, что бы мы делали, будь взрослость с нами завтра: стали бы космонавтами, полицейскими, пожарными? И при этом по вечерам так же с Колькой из соседнего двора и Машенькой, таинственной незнакомкой из скверика выходили бы поиграть на детской площадке. Почему, становясь взрослыми, мы перестаем думать об этом вовсе? Почему, становясь взрослыми, мы впускаем в голову всю эту политику, споры, ссоры? Быть может, проблема вовсе не в том, что дети по обыкновению своему слишком наивны и глупы, а как раз наоборот, в том, что мы с вами по мере роста претерпеваем какие-то не совсем понятные изощрения и начинаем мыслить цинично и предвзято? Вы скажите, что то сами уроки жизни влияют на нас. Конечно, куда уж нам быть веселыми, когда мы похоронили не один десяток человек и сменили пару-тройку работок! Но ведь дело в восприятии. Ведь если умирает какой-то человек, ребенок, конечно, как и все грустит и плачет, но разве после этого он не перестаёт сторить куличи в песочнице? Не перестаёт. Просто почему-то стало так принято, что со временем, в прямой пропорциональности от того, насколько много бед уже стряслось, мы должны всё глубже и глубже меняться. Не должны. МЫ сами это придумали.

Ни свет Ни заря и Женька сидели на палубе уходящего почти вникуда парома, ведь так нечасто в нашей жизни мы получаем действительно стоящие шансы на то, что бы переехать. И жизнь, как порция сладкого арбуза, которую выставили на стол не для нас, ведь она не является чем-то одним. В это же самое время она является и дыней, и тыквой, и хлебом с молоком. В это же самое время она не является только стремлением к деньгам, междуусобицей в военном положении, мечтанием, путешествием, контрольной. И жизнь никогда не перестанет штормить, именно потому постоянное счастье в нашем его понимании никогда не возможно. Нужно привыкать жить с ветрами, с постоянным осознанием того, что чего-то не успевается, ломается, и даже если именно сейчас все хорошо, то с пониманием, что все может измениться.

***

Они пили холодный кофе глясе, глядя вслед уходящим волнам, глядя вслед всему своему прошлому. Так, наверное, кроманьонцы глядели на обезьян перед тем, как начать эволюционировать. Машины на автомобильной палубе за счет брызг уже успели приобрести тот морской характер, который принимает всякая машина, освежаясь, если её пронести через шторм и при этом не потопить. Новенький Рейндж Ровер в своих отблесках цвета Солнца казался только лучше оттого, что его окружали уймы брызг. Женька отошел к панорамной палубе. Он встал, глядя на ещё не севший в небе кусок солнышка. У Женьки была такая привычка: ещё в армии, когда все его сослуживцы собирались идти курить, он никогда не следовал их привычке, а отправлялся на пробежку по живописным местам Иркутска. Ведь никотин-в первую очередь наркотик. Так и для Женьки пробежка была своего рода дурманом. Вот и сейчас он встал на панорамной палубе, чуть вдали от всех тех, кто курил. Но Женька рос, и однажды он перестал именно бегать. Он стал бегать все больше глазами, как какой-нибудь новенький дрон, которому дали боевое задание. Он тренировал зоркость, ведь даже в армии его прозвищем было «Ястреб», и он лучше всех стрелял из ружья. Он не перестал бегать, но хотя бы то, что жизнь, за неимением больше свободного времени, заставила его переключится, как раз и было главным доказательством бытия ветров. Женька смотрел, как засыпает закат, и напевал ему под нос колыбельную. Закат укрывался одеялом, переворачиваясь с бока на бок, и был сильно благодарен Женьке. К нашему герою подошел какой-то морячок. Как оказалось позже, то был капитан корабля. Он тоже, как и все вокруг, достал сигарету. Вообще, человек-существо стадное. И как только я понял, отчего зевают люди, меня уже стало в этом не переубедить. Придумай вместо сигарет кто-нибудь в прошлом другое развлечение-игру на губной гармошке, люди бы дружно стали в перерывах между работой бегать и играть. Морячок достал сигарету:

-Хорошая погода, друг. Пожалуй, в этот раз доедем спокойно.

Женька посомтрел чуть стремительно, со своей уже привычной другим, но ещё непривычной моряку остротой ястреба. Женька не то что бы не был настроен сейчас на разговоры, но испытывал скорее такое чувство, какое испытывает человек, когда думает-спать ему или нет, и в итоге соглашается остаться и смотреть фильм еще два часа.

-Хорошая мина при плохой игре, товарищ. Что у тебя случилось?

Капитан, конечно, не привык к этой стремительности, а потому даже поперхнулся незаметно для других (всё же он капитан) порохом. Но он был в первую очерердь моряк, к тому же человек суровый, чего, быть может, и нельзя было сказать по первому впечатлению, но на что нам эти ложные первые впечатления, а потому ответил все, как есть.

-В последнее время я стал чаще присматриваться к морю. Говорят, так старцы всматриваются в облака, пытаясь узнать перед смертью, есть ли там рай или это враки. Но я капитан, и я уже смирился, больше того, успел сродниться со знанием, что умру вместе со своим кораблем. Так и я стал всматриваться в волны моря. Я стал чаще видеть разных рыб: дельфинов, акул, ненарочито-выкаршенных в малину спрутов. Они мне все напоминали какую-то одну вещь, и я долго думал: «Какую?» То мне на ум приходило, что это, должно быть, тяга к искусству, то, что старческая депрессия, если не маразм, то ещё что-то. Но в итоге я просто понял-это стремление оставить след после себя. Я понял: ведь ещё со школьных времен, когда я успел закончить коста-рикансую школу, живя в семье простых рыбаков и плотников, я всегда мечтал построить подводный город. Теперь я понимаю, что, как человек, откладывающий что-то на лето, видит, как его ужалила первя июньская оса, так и я, ужален безвозвратно своими годами. Мне больше некуда отступать. Я, как медведь, которого жизнь загнала к самому краю. До пропасти мне остался один шаг. Но я долго шел к этой пропасти, сражаясь за каждый сантиметр своих побед. Я многому научился за это время, и, как загнанный медведь порою делает уму непостижимые вещи, так и я для жизни сейчас опасней всего. Но мне нужно многому научиться.

-Продолжай капитан, мне интересно. Порою я нахожу в строчках твоих фраз самого себя.

И капитан продолжал, закуривая уже если не третью, то точно четвертую сигарету.

-Я понимаю, что мне надо многому учиться. Но я сделал корабль своей семьей, а семья, как водится, всегда занимает всё свободное пространство и время. У меня просто не хватает часов на то, чтобы одновременно заниматься спортом, плавать и нырять по утрам, учить английский, для того чтобы поехать в престижное училище, писать книгу, которую я оставлю для жителей своего будущего города, и любить корабль. И я уже в сотый раз срываюсь, а время всё идет и идет, и скоро, похоже, уже не будет возможным мне, только если я не помолодею, достигнуть мечты моего прошлого. Что мне делать?

И Женька отвечал, перед тем долго изучая первые краски ночных звезд, расположение Юпитера, Сатурна, Марса, различных созвездий… Он говорил:

-Ты видишь звезды? Они стоят, развалившись в своем величии и великолепии, и уж, конечно, ничего не делают, кроме того, чтобы появиться на свет ночью, посветить и после усвистать домой. А между тем, скольких людей именно они вдохновили на самые светлые поступки в жизни? А вот летит китайский фонарик. Уж и не знаю, кто его запустил, зачем, но скорее всего для того, чтобы порадовать близкого. Быть может, как раз вдохновить такого, как ты, на эти благородные поступки. А между тем, именно над фонариком ты возьмешь и просто посмеешься, удивляясь нелепости потраченных на ветер денег. Так и в жизни: никогда не стремись к финальной цели своего мечтания, как к финальной цели. Тебе нужно поставить другую цель, чтобы стремиться к ней, и тогда ты достигнешь первой. Конечно, Марс и Венера далеко не такие жирные разгильдяи, коими я их описал, но у них просто другие, быть может, более глобальные цели. Может, они приходят сюда, чтобы их детям звездное небо не казалось слишком пустым, чтобы они не плакали. Они делают благое деяние, а результатом, как по цепочке, является ещё череда таких деяний. И в итоге человек радуется лишь оттого, что ему светит Марс, и пишет гениальную поэму…

Глава 12

Кораблю предстояло идти четверо суток. Ни свет Ни заря, а после и Женька пообвыклись уже с тем, что погода в это знойное январское время не перестанет радовать своими проливными дождями и штормами. Пока ещё ни за один день не случилось такого, чтобы солнце светило постоянно, с утра и до вечера, лишь, быть может, уходя на перерыв на обед. Хороша сила полуденного сна, и я буду возвращаться к этому снова и снова. Как не надоест человеку смотреть на снег после первого зимнего снегопада, так и я, пожалуй, уже всегда, приходя домой буду неизменно ложиться спать на часок.

***

Существует в жизни определенная истина. И она достижима. Как Луисиан сейчас был по дороге в Москву, до чертиков наплевав на то, что остался без талисмана, так и Дионисий вдруг озарил самого себя неожиданным Солнцем:  "А собственно говоря, зачем это мне бежать за чудиком на край света и отдавать ему его дурацкий талисман? Скорее, пусть это послужит ему хорошим уроком на будущее. Быть может, тогда он наконец повзрослеет и перестанет связывать всю свою жизнь с талисманом.." У вас, дороиге читатели, наверное возникнет вопрос: "Куда это там намылился Луисиан?" Тем более, что все мы с вами вобщем-то и забыли, что сущетсвуют помимо наших основных героев ещё и второстепенные, уже точно забыли то место, где мы с вами оставили Луисиана. Но ончеловек пробивной, и, несмотря на свои немного странные ценности жизни, имеет одно правило: постоянно улучшаться. Вот как если бы вы работали дворником и понимали: повышение оклада уже всё равно не грозит, максимум-отправят в какие-нибудь более благополучное по светским меркам место, где, впрочем, мусора бывает ещё больше этого, но всё равно под конец рабочего дня видели кучу мусора у подъезда и бережно её убирали. То есть, Луисиан понимал, что смысл жизни во многом находится именно в работе. И именно когда человек начинает испытывать грусть, легкую тоску, или просто то невесомое состояние, когда хочется повесится в лучах собственного бесславия, то это лишь означает, что, продолжая делать всё прежнее чуть больше, чем до степени, когда из груди отчаянно вырвется полный истощения крик: «Не могу", всё наладится. Больше того, человек просто станет счастлив.

А Луисиану, в тот день, когад мы его оставили, было довольно плохо. Чего стоит только тот факт, что он напрочь запутался в себе и при вопросе: «Что ты любишь больше: право или лево» начинал уже думать над самим вопросом, прежде чем четко понимал, что стоит думать скорее над его целесообразностью. Но большинству поступков, что мы совершили в жизни, уже не суждено будет вернуться. И, похоже, в этом и есть наслаждение. А потому на вопрос: «Что ты любишь больше: право или лево?», Луисиан в этот раз ответил тому мелкому торговцу чем-то непонятным, крошечным и просто ярмарочным, что скорее любит, когда, куда бы ты ни пошел-направо ли, налево, всё равно придешь ровно к своей поставленной цели и жизнь с тобой сделает такой замкнутый круг, что… Ну что ты как бы попадешь по спиральному серпантину на вершину горы и оттуда увидишь её подножие. Ровно на том же самом месте, где ты стоишь и сейчас, но, пожалуй, тысяч на пять метров выше. Если вообще увидишь. Но при таком желании уивидеть возможно всё. Торговец, как это бы сделал любой человек, услышавший подобную ересь на парижском базаре, но желающий всё же продать товар, ответил не менее скрытным и завораживающим тоном: «Не поплыви, друже, против течения. Оно, конечно, хорошо, когда ты работаешь, пока все вокруг плачут, но плохо, ой, будет плохо тому, кто станет лечить твоё заштопанное сердце. Иди лучше знаешь куда. Иди в Кари-ибы.» Луисиан подумал: «Они, что, сговорились тут все что ли?»

Дело в том, что ещё недавно, совсем, совсем ещё как будто вчера, когда он слыл ещё самым высокооплачиваемым Дедом морозом Италии, Луисиан, сидя после очередного выезда на работу в предутреннем кафе, на самой веранде, смотрел на идеально гладкую, чуть золотистую пленку бархатного моря и слышал: «По результатам последнего опроса все жители Земли, имей они такую возможность, из мировых морей отдали бы предпочтение Карибскому". А между тем, вот он, Луисиан, свесив свою чуть порусевшую от палящего солнца бороду вниз под тесненый металлический столик, сидел в Италии, совершенно один, как будто гигансктий спрут, котрый переел всех на свете и теперь осматривает плоды своего труда, и буквально вместе с чаем, хоть и глазами, выпивал холодное Средиземное море. Так Луисиан познакомился с Петрупавиусом.

***

Петрупавиус, или лучше просто-Петри, сразу, как только Луисиан вставил замечание про итальянское море, развел руки в стороны, как это умеют делать только итальянцы и нашел в Луисиане почти что земляка, почти что брата и чуть ли не Папу Римского. Так Луисиан и Петри начали заниматься мастеровым делом где-то в недрах парижского рынка а так же продавать тесненые столики, диваны из какого-то меха, персидскую ткань… Петри был рад, потому что нашел себе нового напарника, а Луисиан-потому, что сможет вновь перестать скучать. Все-таки, в первую очередь, Луисиан был рабочим человеком, и что уж и говорить, сколько удовольствия он получал бы, работая тем же самым дворником, хоть бы даже и автомобильным дворником, видя, как много сегодня он убрал воды и при этом не устал. Ни капельки:)

Всё у них стало хорошо. Луисиан наконец осел, чего он так долго добивался в жизни, не находя себе раньше места и дома в поисках своего отца. Он стал жить на какой-то мансарде под крышей главного здания. Летом там было бы хорошо встречать рассветы и кормить голубей. На удивление зимой там можно было просто хоршо встречать рассветы. Почему-то в этот январь все парижские голуби полностью исчезли, куда-то запропастились. Они как будто принялись переезжать вслед за своей хозяйкой, Ни свет Ни зарей, которая так часто по утрам кормила их у подножия Эйфелевой башни. И это не игра слов и не игра мыслей. Ведь и действительно, даже когда мы не знаем, что мы кого-то вдохновляем на жизнь, мы всё ещё вдохновляем его, быть может, даже больше, чем когда бы то ни было прежде. Вот прямо как Марс и Венера. Всё стало идти у Луисиана хорошо. Вот только одно чувство не покидало его чуть разморившуюся от странных мыслей голову: он всё время вспоминал Дионисия, как будто тот переселился к нему в мозг, как будто он что-то ему хотел сказать или как-то помочь, или просто он не смог что-то сделать и попросил Луисиана о помощи. Что-то таранное, какая-то тяга к Москве всё время знобила в пылкости чувств Луисиана. Хотя он никогда не бывал в Москве, больше того, в отличии от Аргентины и тех милых пастбищ, о которых он мечтал, ещё будучи ребеночком, он никогда не мечтал так о куполах московских соборов. Но раз надо, значит-надо. И Луисиан стал продолжать жить там, на мансарде, по утрам встречаяя рассветы, а после долго рабочего дня провожая закаты за прочтением какой-нибудь здоровской книги о Земле. Он жил и постепенно смирялся с мыслью, что ему предстоит поездка в Москву, как и с той мыслью, что ему больше никогда не увидеть своего талисмана. Но смирение это было приятным, ведь в жизни вообще любое смирение, только если оно не слишком тяжело для души или сердца, приятно. Хотя бы оттого, что смирение позволяет понять: можно всю жизнь прожить на едином клочке земли, ничего не ведая, и быть счастливым.

Глава 13