Наследники земли

– Уго, не отвлекайся, – призвал ученика к порядку генуэзец.

А внимание ученика было приковано к той точке, куда смотрели все: к едва не перевернувшейся лодке и к двум гребцам, которые вывалились за борт. Сумеют ли они забраться обратно?

– Мастер… – взмолился мальчик, не в силах отвести глаз от лодочников, спасавших своих товарищей, а «Санта-Марта» тем временем кренилась набок из-за маневров злосчастной лодки.

Уго дрожал. Он видел в этой сцене отражение той, другой, о которой ему рассказывали моряки: два года назад при таких же обстоятельствах погиб его отец, захлебнувшись в волнах по пути на Сицилию. Генуэзец понял, что происходит с мальчиком: он тоже слышал об отце Уго и сам был захвачен борьбой, происходившей вдали от берега.

Одному из гребцов удалось подобраться к лодке; другой отчаянно барахтался в волнах. Но его не собирались бросать в беде. На лодке перестали тянуть галеру, отпустили канат и подошли к тому месту, где скрылись в волнах руки тонущего. Вскоре обе руки снова показались над водой. Люди на берегу выдохнули почти одновременно. А потом руки снова исчезли. Течение уносило пловца в открытое море. Теперь уже и вторая лодка отвязала канат, ее примеру последовали и лодки, тянувшие галеру с другого борта. На всех четырех суденышках гребцы старались что есть мочи, спеша на помощь товарищу; люди на берегу тоже поддерживали их, всяк по-разному: криками, молитвами, молчанием.

Уго почувствовал, как впились в его плечи руки мастера. Но не издал ни звука.

А пока лодочники спасали товарища, «Санта-Марта», гонимая течением, приближалась к маленькому мысу Сант-Дамья. Если кто-то на секунду и переводил взгляд на галеру, то сразу же возвращался к маневрам четырех лодок. Вот на одной из них подали какой-то знак: кто-то счел его добрым и рухнул на колени, но большинству показалось, что одного сигнала недостаточно. А вдруг это случайность? И наконец сигналы повторились: гребцы на всех лодках вскинули вверх руки со сжатыми кулаками, как будто стремясь поразить само небо. Сомнений больше не оставалось: лодки возвращаются. Гребцы торопились к берегу, а люди на пляже выплескивали свое ликование смехом, объятиями и слезами.

Уго почувствовал, как мастера отпускает напряжение, но сам продолжал дрожать. Его отцу ничем нельзя было помочь, в этом клялись все свидетели. И теперь Уго воображал, как отец вздымает из воды руки, зовет на помощь, как и этот лодочник, упавший за борт.

Стоявший позади генуэзец протянул ладонь и ласково потрепал мальчика по щеке.

– Море умеет быть и нежным, и жестоким, – шепнул mestre d’aixa. – Возможно, сегодня именно твой отец пришел на помощь этому человеку – снизу, из пучины.

А на «Санта-Марту» все это время продолжали накатывать волны, крушившие галеру о скалистый мыс.

– Вот что бывает, если разрешать навигацию в ненадлежащее время, не с апреля по октябрь, – толковал мальчику Арнау Эстаньол.

Они шли по кварталу Рибера; со дня крушения «Санта-Марты» миновали сутки. Рабочие с верфи подбирали обломки галеры, которые море выносило на берег, и старались спасти все, что возможно, с маленького мыса Сант-Дамья. Генуэзец с ядром на ноге не мог работать на мысе, поэтому они с Уго наслаждались свободным днем, и назавтра их тоже ждал праздник, Богоявление, которое в этом году к тому же пришлось на воскресенье.

– Теперь галеры стали лучше, – продолжал рассказывать Арнау, – больше скамей и весел, из лучшего дерева и железа, да и мастера стали опытнее. Накопленные знания усовершенствовали искусство навигации, и некоторые мореплаватели отваживаются бросить вызов зиме. Они забывают, что море не прощает неосмотрительности.

Они возвращались в церковь Святой Марии, чтобы вложить в кассу благотворительного общества «Блюдо стыдящихся бедняков» подаяние, которое собирали от дома к дому. Общество получало щедрые пожертвования и владело виноградниками, домами, мастерскими, рентами…

Однако мисеру Арнау нравилось побуждать людей к милосердию, а хождение от дома к дому являлось для распорядителей общества делом обязательным. С тех пор как Арнау пришел на помощь семье Уго, чтобы от имени Святой Марии у Моря избавить от нищеты, пришедшей вместе со смертью главы семейства, мальчик помогал Эстаньолу со сбором милостыни, которая попадала в руки таких же горемык. Уго знал тех, кто дает, но не знал тех, кто получает.

– Почему же?.. – робко начал мальчик. Арнау милостивым кивком призвал его продолжать. – Почему такой человек, как вы… ходит и просит подаяния?

Арнау мягко улыбнулся и только потом ответил:

– Просить подаяния для нуждающихся – привилегия, Божья милость, в этом нет ничего зазорного. Никто из тех, к кому мы приходим, не даст ни единой монетки людям, к которым не испытывает доверия. Распорядители должны быть известными в Барселоне людьми, им действительно приходится просить милостыню ради бедняков. И знаешь, что я тебе скажу? – Мальчику даже не пришлось мотать головой, мисер Арнау и не ждал ответа. – Мы, распорядители, не обязаны давать отчет о том, как мы тратим деньги из «Блюда»: не только о собранных нами, но и обо всех деньгах вообще. Никому, даже архидиакону Святой Марии. Даже самому епископу! И таким доверием могут быть облечены только лучшие люди города. Никто не знает, кому или какой семье я передам пожертвования благочестивых горожан.

Уго регулярно сопровождал мисера Арнау в его хождениях, пока Эстаньол не подыскал для паренька работу на верфи, при генуэзце, чтобы его подопечный научился строить корабли и когда-нибудь сделался славным mestre d’aixa. Еще до того, как Уго начал работать на верфи, Арнау приставил к делу и его младшую сестру Арсенду: отправил девочку в услужение к монахине в монастырь Жункерес. Та согласилась одевать, кормить и воспитывать девочку, сделать из нее достойную женщину, а по истечении десяти лет выдать ей двадцать либр в качестве приданого для свадьбы; все это значилось в договоре, который Арнау подписал с монахиней из Жункереса.

Восторг, с каким Уго пришел на верфь и с головой окунулся в корабельное дело (даже притом что единственной его обязанностью было носить ядро за генуэзцем), вскоре омрачили последствия, ударившие по его матери Антонине.

– Жить там? Ночевать там? – испугался мальчик, когда матушка рассказала ему о переменах в его жизни. – Но почему я не могу работать, а потом возвращаться сюда, к вам, как и раньше?

– Потому что я больше не буду здесь жить, – мягко ответила Антонина, приводя свой последний аргумент.

Мальчик замотал головой:

– В нашем доме…

– Уго, я не смогу за него платить. Бедные вдовы с детьми – это как бесполезные старухи: в этом городе нам рассчитывать не на что. И тебе следует это знать.

– Но мисер Арнау…

Антонина снова перебила сына:

– Мисер Арнау нашел для меня работу, за которую мне будут давать одежду, постель, еду и, может быть, даже какие-то деньги. Если твоя сестра в монастыре, а ты на верфи – что мне тут делать одной?

– Нет! – Уго прижался к материнской груди.

Королевская верфь Барселоны выходила прямо к морю. Это было сооружение из восьми пролетов, опирающихся на колонны и покрытых двускатными крышами, а в глубине располагался двор, достаточно просторный, чтобы строить там большие галеры. За двором находилось еще одно сооружение из восьми пролетов – высоких, светлых, приспособленных для строительства, ремонта и хранения каталонских кораблей. Довершали этот грандиозный проект, начатый еще при короле Хайме, а затем поддержанный Педро Третьим Церемонным, четыре башни, по одной на каждом углу.

Рядом с пролетами, башнями и прудами, откуда брали воду, чтобы смачивать древесину, располагались склады, где хранилось все, что потребно для галер: древесина и железо, весла, а также оружие – арбалеты, стрелы, косы, кулебрины, топорики, кувшины с негашеной известью, чтобы ослеплять врага, идущего на абордаж; с мыльной водой, поливать палубу, чтобы враг скользил; или смолой, поджигать его корабли; длинные щиты, которые устанавливали вдоль бортов галеры, чтобы защитить гребцов во время боя; кожи, которыми прикрывали корпус, чтобы враг не поджег корабль; паруса, флаги и гвозди; цепи, якоря, мачты, фонари – одним словом, бесконечное множество деталей и приспособлений.

Верфь стояла на краю Барселоны, вдалеке от церкви Святой Марии у Моря, вблизи монастыря Фраменорс, но если монахи находились под защитой старых городских стен, то верфь дожидалась строительства новой стены, которую приказал возвести вокруг нее Педро Третий. Укрепления до сих пор не было, как не было и денег на продолжение работ по огораживанию нового квартала под названием Раваль.

Антонина не пошла вместе с сыном.

– Ты теперь мужчина. Помни о своем отце.

Мать простилась с ним, гордо выпрямившись, притворяясь спокойной, держась, несмотря на всю свою боль, на расстоянии в два шага и умоляя небеса, чтобы мисер Арнау поскорее увел мальчика, – тогда она наконец сможет выплакать свое горе в одиночку.

Арнау все понял и мягко подтолкнул своего подопечного в спину.

– Вы по-прежнему будете видеться, – пообещал он мальчику, который так и шел, глядя назад.

Через несколько дней Уго уже вполне приспособился к новым обстоятельствам и побежал в город проведать матушку. Мисер Арнау рассказывал, что Антонину устроили служанкой в дом перчаточника, на улице Каналс, что возле канала Комтал, за церковью Святой Марии.

– Ну, раз это твой сынок, так и проваливай с ним! – грубо выкрикнула жена перчаточника в ответ на робкие оправдания Антонины, обнимавшей сына на пороге дома. – Ты же ни на что не годна: только в рыбе и разбираешься! В богатом доме никогда не работала. А ты!.. – Женщина ткнула пальцем в Уго. – Ты вообще убирайся!

Хозяйка ждала, уперев руки в боки. Уго подчинился взгляду матушки, какому-то чужому, и побрел прочь, пораженный скорбью и бессилием в ее глазах, совсем еще недавно лучившихся радостью и надеждой. Антонина посмотрела, как Уго отошел на несколько шагов; потом, когда из-за захлопнутой двери дома по проулку разнеслась ругань хозяйки, он безудержно разрыдался.

Уго все равно продолжал приходить на улицу Каналс в надежде увидеть матушку. В следующий раз мальчик остановился на подходе к дому, ему было негде спрятаться в узком проулке. «Что ты тут забыл, сопляк? – заорала женщина из окна третьего этажа. – Стащить что-то собрался? Пошел отсюда!» Подумав, что крики насторожат жену перчаточника и матушка получит новую взбучку, Уго зашагал быстрее и скрылся за углом.

С тех пор Уго ограничивался прогулками взад и вперед по улице Каналс, как будто направлялся совсем в другое место, при этом он как можно дольше задерживался перед домом перчаточника, мурлыча песенку, которую всегда напевал его отец. Ему ни разу так и не удалось увидеть Антонину.

А когда мальчик уходил прочь, утешая себя надеждой увидеть матушку на воскресной мессе в церкви, он отправлялся в квартал Рибера и искал там мисера Арнау – иногда в Святой Марии, иногда в его доме, прилепившемся к другим моряцким домикам, иногда в конторе, куда Арнау наведывался все реже, переложив дела на своих помощников. Если мисера не было в этих трех местах, Уго принимался бродить по улицам. И, как правило, находил. Люди в квартале хорошо знали Арнау Эстаньола, почти все здесь его уважали. Мальчику было достаточно спросить об Эстаньоле в пекарне на Широкой улице, или в мясной лавке на Морской, или в любой из двух рыбных лавок, или в сыроварне.

В эти дни Уго узнал, что у Арнау есть жена, ее зовут Мар. «Она дочь бастайша», – хвалился супругой старик. А еще есть сын Бернат, чуть постарше самого Уго.

– Так, стало быть, двенадцать? – повторил Арнау, когда Уго в очередной раз назвал ему свой возраст. – Ну а Бернату сравняется шестнадцать. Сейчас он в Александрии, при консульстве, обучается торговому делу и навигации. И надеюсь, уже скоро вернется. Я больше не желаю заниматься никакими делами. Я старик!

– Не говорите так…

– Не спорь со взрослыми, – оборвал Арнау.

Уго так и поступил; старик двинулся дальше, опираясь на его плечо. Мальчику нравилось, когда Арнау так на него опирался. Уго чувствовал себя важным человеком, когда встречные с ними раскланивались; ему очень нравилось отвечать на приветствия – иногда настолько преувеличенно, что это уже выходило за рамки простой вежливости.

– Не следует склоняться так низко ни перед кем, – не выдержал однажды Арнау.