Восточный ковер

– У вас мятая рубашка. Ее надо погладить, – словно не слыша комплимента, отвечала соседка.

– Не стоит. Все равно останется под пиджаком и не будет видно.

– Как так возможно, Рустам? Такой красивый мужчина и будете ходить неглаженым. Не позволю.

Не получив еще официального разрешения, она поставила чугунный утюг на газовую плиту. Скрипнула дверь. Из комнаты напротив вышел еще один сосед. Личность неприятная. Рустам старался не здороваться с ним, не говоря о том, чтобы пускаться в дружеские беседы. Костлявый, словно перенес дизентерию, в грязной майке, которую Сима никогда бы не взялась стирать, рваных тапках, он мог достойно заменить пугало в огороде. Это не Рустам, а отброс общества, а у отбросов слуг не бывает, поэтому ему некому стирать, а самому неохота. Таких обычно селят с нормальными людьми, чтобы отбросы стучали на соседей в НКВД и передавали властям, о чем народ шепчется на кухне, в коридорах, спальнях. Налаженная система всесоюзного постукивания друг на друга себя оправдывала. Много ценной информации красные комиссары получали от таких пугал. Возможно, даже Привольнов имел беседу и с этим кадром, прежде чем выйти на прямой разговор с Керими. А что он вообще мог сказать про Рустама, если ничего про него не знал? Да черт с ним, лишь бы только не мелькал перед глазами. Несет от него за километр, как от помойки.

– Ты чего, ослеп? – взревела Сима, заметив, что сосед бросил окурок мимо мусорного ведра. Видно, дрожала рука с похмелья. – Не видишь пол чистый. Только убрала.

– Да пошла ты, – огрызнулся мужчина, раскрывая беззубую пасть.

– Подними, кому сказала.

Он хотел было зайти обратно в комнату, но женщина схватила его за шею, пригнув его голову к самому окурку.

– Подними, скот. Ты же меня знаешь, ублюдок, не отстану, пока не поднимешь. Бери свою поганую папироску и в ведерочко. Медленно и в ведерочко. В ведерочко, я сказала. Так-то лучше.

Сосед без имени. Сима его называла Чертиком. Он ее боялся, поэтому, не искушая судьбу, поднял окурок и бросил куда полагается, после чего снова заполз в свою нору.

– Руки помойте, – заулыбался Рустам.

– Да привыкла уже об него мараться. Черт недобитый, никак не подохнет, только гниет и воняет на ходу. Житья нам нет.

Рустам заметил грустный взгляд женщины, у которой вся жизнь прошла в борьбе за поднятие окурков с пола. Он ее понимал, но, к своему сожалению и где-то стыду, ничем ей помочь не мог. Он не любил эту женщину и вообще после своей жены относился к прекрасному полу с определенной настороженностью. Когда его жена-красавица тоже его обхаживала примерным образом, он был на седьмом небе от счастья. Что из этого вышло – только кривое зеркало в руке и добрая соседка, греющая на плите тяжелый утюг.

– Отдайте рубашку, Рустам, пока утюг не остыл.

* * *

Он выбежал на улицу, оглядываясь по сторонам, пытаясь найти машину Привольнова. Ее в ближайшей видимости не оказалось. Зато сам Привольнов стоял за углом и терпеливо его поджидал. Вскоре Рустам тоже его заметил. Яков сделал скрытый жест следовать за ним.

– Пройдемте немного, – офицер заговорил, когда Керими поравнялся с ним. – Машина за следующим зданием. Не стоит привлекать внимание соседей к вашей персоне. Хорошо, что вы не передумали. А то мне было обидно терять время, ожидая вас впустую.

– Не о чем было передумывать, – честно признался насильно завербованный. – Все было решено в первый же день.

– Это говорит о том, что вы мудрый человек, Керими.

Рустам не ответил. Он обещал себе не болтать много, а лишь отвечать на вопросы с людьми подобного рода. Массивный Привольнов был одним из сотен карающих мечей местного НКВД. Ломал он судьбы людские, как и кости. Он собственноручно пытал и расстреливал людей в подвалах ЧК. Это было его работой. Ему не снились кошмары по ночам, с воплями арестованных, не дрожала рука, когда он нажимал на курок. Он всегда был спокоен, как во время беседы с Керими. Если бы ему было приказано расправиться с Рустамом, то он это сделал бы с таким же лицом, как во время их беседы. Эмоции Привольнова были притуплены до уровня бездушной машины. Керими это понимал.

Машина Привольнова стояла под тенью чинара около старого, покосившегося жилого дома. Они быстро сели в машину и направились в сторону здания госбезопасности на проспекте Ленина.

– Степан Федорович изучал ваше дело, – начал Привольнов. – И очень вами заинтересовался. Возможно, он будет задавать вопросы о вашем прошлом и родственных связях в Иране. Будьте предельно откровенны.

Завернув налево, Привольнов остановил машину неподалеку от клуба Джержинского, где часто проходили собрания и иные мероприятия подобного рода. Они перешли дорогу и оказались перед главным входом Наркомата внутренних дел. Рустаму стало немного не по себе. Ему повезло в жизни, что он не оказывался здесь раньше и по причинам более тяжким, чем сегодня. Стены отдавали холодом и безразличием, как будто в них закаменели души прошедших через следственные отделы арестованных. Сейчас Рустам был им нужен. Значит, выворачивать руки ему сегодня не будут. Офицер соблюдал все процедуры, которых требовали строгие правила учреждения. Были тщательно проверены документы – его, а тем более новоприбывшего. Керими также проверили на наличие холодного и огнестрельного оружия. Привольнов все это время сохранял безмолвие айсберга.

– Подождите, – наконец выговорил Яков и исчез из поля зрения Рустама. Он вернулся минут через десять, сообщив, что его ждут.

* * *

Между ними не было ничего общего. Жизнь кидала их из одной крайности в другую. Рустама Керими, сына зажиточного торговца и текстильного фабриканта, злой рок, испытывая на прочность, тянул за ноги вниз всеми силами, будто хотел определить самую низшую точку, на которой он сможет выдержать натиск неудач и горечь потерь. Мальчика из татарского села Ташлияр, Степана Емельянова, наоборот, судьба, постегиваемая революционным смерчем, вытаскивала из нищеты вверх по социальной лестнице, где на одной из ступенек в его руках оказывались тысячи других судеб. Возможно, на каком-то жизненном отрезке социальное положение и благосостояние Керими и Емельянова были равны. Они столкнулись в некой точке, как в арифметической задаче про пукты А и Б. Но встреча была недолгой. Революционная и послереволюционная лихорадка сметала на своем пути все логическое и закономерное. Богатые нищали, «никто становился всем». Впоследствии судьба выкинет новые фортели как в отношении Рустама, так и Степана Емельянова, чьи генеральские звездочки пока что нежились и искрились в лучах утреннего, бакинского солнца, проникающего через окно в кабинет комиссара. Емельянов поздоровался, положив карандаш на страницах досье Керими как закладку.

– Яков Сергеевич объяснил примерную причину вашего визита к нам? – Емельянов скрестил ладони.

– Слегка.

– Можно и подробней, – глаза Емеьянова смотрели прямо в лицо Керими. – Мы изучали вашу биографию и решили, что такие люди, как вы, могут нам очень пригодиться. Полагаю, и вы будете не прочь с нами сотрудничать, – генерал сверил свои записи. – Стало быть, так. Керими Рустам Шафи оглу. Родился в 1911 году в иранском городе Тебризе. Отец Шафи Саид оглу Керими – фабрикант, владелец многих торговых магазинов в Тебризе, а также Ардебиле и даже в самом Тегеране. Ваш отец был богатым человеком, товарищ Керими, – слова «товарищ» и «богатый» в интонации Емельянова звучали как не соответствующие друг другу субстанции. – Вы согласны со мной?

– Вполне, – к горлу Рустама подкатил комок, но он справился. Прочь радостные воспоминания детства. Детского счастья не было. Приснился сладкий сон, но настал черед горького пробуждения.

– Так, идем дальше. В 1921 году ваш отец решил эмигрировать в Советский Союз. Он пересек границу в районе Астары и перебрался вместе с вами в столицу Советского Азербайджана город Баку. Зачем он это сделал? Ведь он был обеспеченным человеком. У него все было. С какой целью человек, обладающий всеми благами жизни, вдруг собирается с насиженного места и держит путь-дорогу в неизвестность? У вас же тогда в Баку не проживало никаких родственников. Проясните ситуацию.

– У одной монеты одна проблема, у тысячи – в тысячи раз больше. И с каждой новой монетой в кошельке друзей становится меньше, а врагов больше. Только враги эти в личине друзей, волки в овечьей шкуре. К сожалению, мой отец не смог их сразу распознать. Давал в долг большие суммы, которые не возвращались, имел дела с нечистыми на руку людьми. Такие волчары и подожгли текстильную фабрику отца, разворовали несколько его магазинов. Потом начались угрозы. Обещали расправиться с ним и с его семьей, то есть с нами. Это были очень нелегкие времена, Степан Федорович. Моя мама скончалась именно в этот период. Не выдержало сердце.

– Ваш отец занимался текстилем?

– Не только. Да, фабрика приносила хороший доход. Там выпускались головные платки для женщин, молитвенные коврики, рубашки, скатерти и многое другое. Он реализовывал их через посредников, а иногда напрямую через свои торговые точки. Еще у него были ковровые и ювелирные магазины.

– Сладко, – почесал подбородок Емельянов, вспоминая свое голодное детство. – И что же дальше?

– К нему часто приходили непонятные люди с угрозами. Я даже видел, как отец спорил с этими бандитами на улице. Я слышал, как он резко разговаривал с ними и требовал, чтобы вернули его деньги.

– Долг платежом красен.

– Мне было страшно, что его могут убить.

– Но пришлось убить ему, не так ли? Или я что-то путаю?

– Если вам все известно…, – опешил Керими.

– Не все. Вы продолжайте рассказ. Я слушаю.

– Я толком не знаю, что тогда произошло. Убили. Кого и где…, – Рустам сильно занервничал, стал заикаться. Смутные детские воспоминания стали окатывать его холодной волной. – Отец приходил домой очень поздно. В последнее время он ходил очень раздраженный. Мог прикрикнуть на меня и на мою малолетнюю сестру. Я не знал, что происходит. Но однажды, случайно, я подслушал его разговор с моей мамой, когда она была еще жива. Он говорил, что его дело хотят придушить, и это очень влиятельные люди. Многие из недругов отца имели сильные связи в окружении шаха и нового премьер-министра Ирана. Началась травля. Отчетливо помню тот день, когда он решился уехать из страны. Он оставил дочь своей сестре и сказал, чтобы я собрал все свои вещи. Я не знал, что он убил человека. Он рассказал об этом позднее, когда я уже был взрослым человеком и преподавал в институте.

– Причины убийства он вам не раскрыл? – спросил комиссар.

– Отец рассказывал, что сделал это, защищаясь, но понимал, что спуску ему не дадут. У него отнимут все и посадят, если не казнят. Так лучше хотя бы жить свободным, чем унижаться перед шахскими шавками.

– Что стало со всем вашим имуществом?

– Признаюсь: кое-что он смог с собой перевезти в Баку. Это помогло встать здесь на ноги, а потом…, – Рустам замолк. Перехватило дыхание.

– А потом, – Емельянов решил прийти на помощь, – указ наркома НКВД Ежова от 18 января 1938 года «Об арестах и выдворении иранских граждан из Азербайджана», а еще через день Постановление ЦК ВКП(б) «О принятии советского подданства подданными Ирана» с приложением справки о наличии иранцев в Азербайджане. Цитирую постановление: «Всех тех граждан иранцев, которые оформят советское подданство, переселить в месячный срок в Казахстан. Все те граждане иранцы, которые откажутся от перехода в советское подданство и пожелают остаться подданными Ирана, подлежат немедленному выселению в Иран, и в случае отказа – аресту».

– Все, что мы имели, было конфисковано, – Керими хриплым голосом рассказывал историю почти трехгодичной давности. – Этот день тоже трудно забыть. Отцу дали еще месяц, чтобы он одумался и не шел против государства. Почему-то они решили, что отказ покидать свой очаг означает идти против государства. Наутро я нашел его мертвым с предсмертной запиской.

– Почему Шафи Керими не хотел отказываться от иранского подданства? Ведь его там притесняли.

– Он надеялся, что когда-нибудь он снова вернется в Тебриз. Отец мечтал увидиться с дочерью и родными. Всегда представлял, какой взрослой она стала. К тому же зачем отказываться от иранского гражданства, если советское подданство сулит тебе ссылку в Казахстан? Мы все-таки азербайджанцы и хотели жить на азербайджанской земле, хотя это бывает труднее сделать, чем на чужбине.