Кукольная лавка для импресарио

Кукольная лавка для импресарио
Илья Асриев

Романтический герой, прибыв в город, обнаруживает кукольную лавку. Куклы, выставленные на продажу, заменяют любовниц – обычная трансгуманистическая история недалекого будущего. Чувствительность и воображение терзают героя ретроспекциями и аллюзиями из прошлого. Страсти, воспоминания и надежды сплетаются в клубок противоречий, и история приобретает детективный оттенок.

Кукольная лавка для импресарио

Илья Асриев

Редактор Наталия Анатольевна Новикова

Модель на обложке Виктория Крылова

© Илья Асриев, 2022

ISBN 978-5-0056-2147-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сущность, именуемая игрой, ощутима

каждым… игру отрицать нельзя.

Й. Хёйзинга, профессор

пролог. Salve ludum![1 - Привет, игра! (лат.)]

Вы очень проницательны, г-н профессор! Игра повсюду!

Толпы актёров ежесекундно ангажируются на проходные роли, сценаристы разбрасывают свежеотпечатанные листки с проплывающего облака, режиссёр строго смотрит откуда-то сверху – одним словом, суета сует! Но!

Либретто, партитура и хореография и всё прочее представлены расплывчато, и полно досадных ограничений. Время и пространство держат игру в узде – смертный мерит клетку годами, и на это уходит жизнь. Игрок бьётся о решетку, а игра подкрадывается к границе смысла – тут и пригодится импресарио.

Кто этот герой? Это атлант, держащий игру на плаву. Именно он превращает замысел в реальность – весёлый канкан и слезливая трагедия произрастают из одного трепетного корешка. Творческие замыслы провидения хороши сами по себе, но не они определяют игру – волшебство представления порождается дерзостью и воображением импресарио. Сюжет, декорации, амбиции актёров и режиссерская фанаберия – колода оживает в голове импресарио, и ловкие пальцы раскладывают пасьянс игры. Игра великолепна, вечна и вообще не поддается осмыслению – но не существует сама по себе. Напрасно вы не упомянули импресарио, г-н профессор – придется дать ему слово для представления.

Тук-тук, стучат колеса. Декорации ветшают, трясутся, и уловить опасность призван инстинкт – лукавый дар игры, омрачающий беспечную повседневность.

Я бежал при первых раскатах обрушения – выбор цели вышел случайным.

Под колёсный стук лязгал капкан прошлого, и по ночам в купе заглядывали неостывшие призраки – я плохо спал в пути. В перронных буфетах я курил, пил поддельную дрянь и развлекался чтением местных газет.

Вы зря тратите деньги на это вино, сказала буфетная девица, нависая грудью, я могла бы научить кое-кого манерам, будь у вас деньги на столик в приличном заведении.

Сомелье рифмуется с декольте, но в жизни это редко совместимо, сказал я, и симпатичный зад искательницы развлечений обиженно завилял к стойке.

Упоминание о деньгах вернуло меня к газете – так из ничего, вопреки драматургическим законам, возникает нечто.

В недавней хронике, гримасничая сквозь табачный дым, солидный горожанин из ревности к приезжему проходимцу убил молодую жену и возился с её механической копией – скучная провинциальная история. Тело жертвы, впрочем, обнаружено не было. Хроникёр путался в технических терминах – перипетии сюжета касались качества изготовления копии, и автор, уставший от выявления подробностей подделки, вынес в заголовок оригинал Лауры.

В скучных историях разбросаны жемчужины, цена которых выявляется со временем. Бойкий ревнивец был осужден обществом и судом, и то, что состоявшаяся казнь была задета вскользь, вызвало сочувствие к убийце.

Хроника упоминала невостребованное наследство – французские романы научили меня практичности, и я насторожился. Среди смутных бенефициаров назывались отдельные лица и учреждения – но предположительно убитая вдова не была упомянута вовсе.

То, что убийство не считается доказанным, пока не найдено тело, не смущало ни репортёра, ни редактора. Я увидел нотариальную контору, в какой поддельная вдова, скрипя пикантными деталями, подписывает наследственный акт – и то, как хорошо выполнена механическая подделка, становилось столь же важным, сколь велико было наследство.

Я задержал вздох и осмотрелся – к счастью, читать мысли в вокзальном буфете было некому.

Ассоциации путались с предположениями, и я принялся насвистывать лёгкую песенку в ми бемоль мажор, и сложная рулада вышла с первой попытки.

Милая песенка, сказала отходчивая девица, но какая-то старомодная.

Я был молод и называл себя импресарио, сказал я, и девица рассмеялась.

Импресарио – это вроде карманного воришки, сказала она сквозь смех, и вы не слишком старый, и напрасно отказали бедной девушке.

Импресарио – это вроде заклинателя змей, и мадемуазель неправильно меня поняла, сказал я через буфетный зал, пара уроков мне не повредит.

Вы обманщик, сказала девица поезд отчаливает через минуту.

В купе ждал саквояж – полезные дорожные мелочи вперемешку с артефактами бесполезного прошлого.

Я остаюсь, сказал я, деньги найдутся. У вас есть сестра по имени Лаура?

Хватит с вас одной, сказала девица, я не работаю в воскресные вечера – отличное время, если захотите поболтать под музыку.

Я найду вас, сказал я, и мы поболтаем.

В буфетном окне дёрнулся поезд, и я отвернулся – выбор был сделан. Я из упрямства допил вино, послал воздушный поцелуй за буфетную стойку и покинул вокзал.

Город был шумным, как и его дутая репутация – на площади вовсю играли из Брамса. Ожидания сменились предчувствиями, сотканная из аллюзий музыка смолкла, и город начался.

Ленивые проклятия торговки, скачущие по площади жёлтые яблоки, вязкая неопределённость мыслей и страх перед будущим – с этого предстояло начинать игру. Устройство декораций было на мне, и я взялся за дело с серьёзностью обученного квартирьера.

Я бродил по улицам, глазел на дома, и пытался наметить образ будущих декораций, используя алхимическую реторту воображения и чертёжные инструменты памяти. Для закрепления декораторских находок я обсуждал их вслух приличным шёпотом, незаметным в городском шуме.

Я был внимателен к мелочам, и разменял пару монет на беглый взгляд местного менестреля, тянущего рифмованный стон под разболтанную музыку улицы – скромная дань отдавала стыдливым привкусом отвергнутой взятки.

И они хищные налетели стаей, потому что принимали меня за падаль, а я во сне танцевал с Данаей, летал над миром и никогда не падал, т. д.

Я повторил печальную песню с первого раза, не сбившись даже в конце, где попрошайка присваивал демона – на мой вкус, это была творческая фанаберия.

Я повторил стихи почти вслух – подозрительное для встречных бормотание было предварительным торгом, то есть попыткой договориться с городом и игрой на сходных условиях.

Кроме практической, была и мнимая цель – я заметал следы. Внутри этих прогулок я признал город удачной заготовкой для игры – в смысле его пригодности к возведению простых декораций и сложной машинерии.

Декорации, предвестники представления, были готовы к сроку. Я снял комнаты в приличном квартале и стал ждать. Я ждал в одиночестве, но в паутину измирского мрамора попались два бокала – невинная галлюцинация пугливого воображения или намёк упорхнувшей буфетчицы на неоплаченный счёт.

От скуки я наряжал шалунью в куклу, и вечерами в моих комнатах разыгрывались жанровые сценки – свежеиспечённая кукла, изощренно вертя фотогеничным задом, изображала приличную даму, предающуюся пороку из нужды, и заламывала руки излишне призывно, и кукольные наряды страдали от приливов вечерней страсти.

Я платил за недорогие платья и подозрительное французское бельё в укромной лавке, найденной по случаю в десятке кварталов от квартиры. Трогательное кокетство распутной буфетчицы в контрабандных кружевах усыпляло воспоминания и будило страсти, приводящие к истощению сил.