Особняк Салема Уэйтли

Особняк Салема Уэйтли
Илья Чистяков

Молодая супружеская пара перебирается в Йоханнесфельд – небольшой городок в азиатской части России – и начинает замечать, как в их жизнь вторгаются фантастические события и – существа.

Илья Чистяков

Особняк Салема Уэйтли

Если нашему глазу невидим воздух,

то это не значит, что его не существует.

Абдул Альхазред, «Аль-Азиф»

Предисловие издателя

Данная рукопись была обнаружена 2 марта 2023 года Александром Василевским, прорабом строительной компании ООО «АНИТА СТРОЙ», в настоящее время выполняющей работы по сносу Уэйтливского особняка в Йоханнесфельде.

Несмотря на тот факт, что Елизавета и Виктор Раух, реально жившие напротив старой богадельни, признаны пропавшими без вести весной 2013 года, а результаты недавней экспертизы полностью подтвердили принадлежность почерка в рукописи гражданину Рауху, йоханнесфльдская полиция посчитала это послание чьим-то искусным и неуместным розыгрышем и не стала включать её в список улик по делу исчезновения вышеупомянутой супружеской четы.

Не найдя находке лучшего применения, Василевский передал её в один из немногих ныне здравствующих литературных журналов для публикации отрывка в качестве самостоятельного художественного произведения, за что я ему безмерно благодарен и признателен. Редакция надеется, что этот рассказ доставит удовольствие нашим читателям.

Однако прежде, чем вы приступите к чтению, мы особо обращаем ваше внимание на то, что данный текст – полностью вымышлен неизвестным нам сочинителем и является литературным художественным произведением. Название рассказа, как и эпиграф, – выдумка издательства и не имеют никакого отношения к автору этой рукописи. Имена героев и второстепенных персонажей издательством также предусмотрительно изменены, и любое совпадение не что иное, как случайность.

Скажу сразу: никакой я не писатель, а эта рукопись – не сказки дядюшки Сэма. Если хотите выдумок, возьмите Свечина или Кузечкина: они развлекут вас куда больше меня. А на этих страницах, исписанных моим скорым неряшливым почерком в приступе крайнего отчаяния на грани самой глубокой и мрачной бездны, вы найдёте лишь безумие и смерть. Все сказки – в прошлом. Нам нужны учебники. Новые честные учебники жизни. Как оказалось, существующие науки с их бессвязными книжками никуда не годятся. Они пригодны лишь для разведения огня в камине. Все наши знания об окружающем мире в мгновение обернулись сплошным заблуждением. Вы поймёте это, как понял это я, когда столкнулся с тем, о чём попытаюсь внятно рассказать на этих страницах.

У меня мало времени. Ужас следует за мной. Я слышу, как он осторожно шаркает и скребётся за дверью. Аккуратно налегает на неё всем своим неуклюжим богомерзким телом, примеряясь к ней, и вот я воочию вижу, как медленно почти бесшумно и робко опускается ручка двери в мою комнату. Но н-е-е-е-т, не так быстро, тварь. Я украду у этой жизни ещё несколько мгновений, ведь я предусмотрительно закрыл и забаррикадировал все выходы и входы.

Я прошу лишь ещё немного времени у Великого Случая, единственного милостивого бога нашего немилосердного мира, чтобы зафиксировать явившийся мне наяву кошмар.

Однако, скажите прежде, действительно ли всякое знание лучше неведения и спасительной глупости? Нужны ли человечеству истины, которые грозят раз и навсегда лишить нас уверенности, душевного спокойствия, а иногда и жизни?

Каким бы ни был ответ на этот вопрос, я всё же открою людям горькую правду, чем бы это ни грозило в дальнейшем. Лишь бы замки и скрепы не подвели. Я знаю, что им не под силу остановить древнее зло, но надеюсь, что успею всё изложить.

Чтобы вы поверили мне и не решили, что я окончательно выжил из ума, следует начать с того периода, когда моё существование ничем не отличалось от подавляющего большинства серых безликих жизней многих тысяч жителей Йоханнесфельда – небольшого городка, основанного немецкими переселенцами в четырнадцатом веке и затерявшегося в азиатской части России. Ещё почти год назад у меня была неплохая работа и пара добрых друзей, с которыми я позволял себе пару кружек пива по выходным. У меня была красивая и любящая жена, которую ещё не начали мучить кошмарные сновидения, превратившие её в параноика, а меня не успели посетить мысли о вызове психиатра на дом. Наконец, я ещё не приобрёл тот лихорадочный страх и те постоянные тревоги о собственной безопасности, которые породили непроходящее желание заливать сжигающие душу и сердце предположения алкоголем.

В 2013 году мы переехали в этот город. Если попробовать представить улицу, на которой нам не посчастливилось жить в ту пору, вам покажется, что она как будто застряла в прошлом, некогда величественном и помпезном, а ныне – пугающем и отталкивающем, и что ей никак не удаётся из него выбраться.

Я небольшой любитель старины и архитектурных причуд предшествующих веков, мне чужды трепет и ликование при виде московского Кремля или Дворцовой площади в Петербурге. Я ничего не смыслю в живописи и музыке, потому что я простой российский обыватель и работяга, который не покладая рук и не поднимая головы должен трудиться всю свою жизнь, чтобы прокормить семью, а после – отправиться в могилу вслед за своими отцами, так ничего и не оставив после себя.

Однако даже я, будучи последней деревенщиной и недалёким колхозником, как в шутку называла меня моя жена, ощутил некое волнение перед древними старинными городскими домами и мрачными деревьями многовекового парка, когда вышел из дверей своего нового маленького деревянного жилища, в который только что заселился. Я взглянул на дома из почерневшего, местами обвалившегося и поросшего мхом красного кирпича, на их во многих случаях тёмные, наверняка, уже несколько сотен лет не знающие света окна и на всю улицу Старых производственников, медленно и как будто лениво убегающую вдаль и скрывавшуюся за поворотом в том месте, где чернела заброшенная громада некогда великолепного и ослепительного дворца культуры имени Владимира Ильича Ленина. Странно, но именно в тот самый момент я, наконец, осознал, куда попал и где оказался. Возможно, я бы забежал обратно в дом и стал бы судорожно упаковывать вещи в свой чемодан, желая всё переиграть и убраться отсюда, но всё уже было решено и сделано. В конечно счёте, я сам по воле какого-то злого рока уговаривал жену поселиться именно здесь, в этом доме.

Она всегда хотела перебраться из деревни в город, и вот я уступил ей, собрав все свои пожитки и оставив свою малую родину и могилы праотцев, и перебрался сюда – в Йоханнесфельд. Скопленных денег у нас было мало, мне ещё предстояло найти работу, поэтому, как ни была против переселения на северную окраину этого города в один из самых неблагополучных его районов, моя жена, всё же ей пришлось уступить. Иных вариантов на то время у нас не существовало.

Йоханнесфельд – портовый город. Река Иййоки делит его пополам, и этим двум половинкам не дают развалиться три соединяющих их моста: Привокзальный, Южный и Портовый. Пассажирский речной вокзал располагается в старой части Йоханнесфельда в его историческом центре, а грузовой порт, принимающий и отправляющий крупногабаритные товары, южнее по течению Иййоки.

Туда меня и приняли. Я – высокий плотно сложенный юноша всегда отличался недюжинной силой, поэтому легко нашёл там себе работу. Я не стесняюсь любого труда: грузчик, дворник, разнорабочий – мне безразлично. Я с уважением отношусь к любому занятию и всегда стараюсь выполнять свои обязанности усердно и в срок.

Ещё в сельской глуши, где я прожил первые двадцать пять лет своей жизни, я привязался к воде. Реки, озёра, любые водоёмы давно имели надо мной какую-то необъяснимую власть, поэтому то, что первым делом я направился в здешний порт, не оказалось случайностью. Несмотря на ветхость его доков, помостов, гнилье и смердящую вонь развалившихся и местами затопленных дебаркадеров, мне сразу понравилась дурманяще спокойная и чистая гладь местной реки, это таинственное молчание и фантастическое умиротворение.

С развитием других видов транспорта, портовая жизнь год от года увядала и уже не была такой насыщенной и активной, как в предыдущие столетия. Поэтому легко объяснить увиденное мною запустение, которое расползалось от здания к зданию, от пристани к пристани, захватывая погрузочные краны, склады и проложенные здесь когда-то, но сегодня уже никому не нужные железнодорожные пути.

Иногда человеку свойственно романтизировать предмет своего обожания и видеть то, что он желает видеть, вместо того, что есть на самом деле. Наше воображение рисует нам картины, грядущего счастливого семейного быта, или стремительного взлёта карьеры, или ещё чего-нибудь такого. Однако вскоре мы убеждаемся, что дела обстоят не столь идеально и радужно в действительной окружающей нас жизни. Тогда, летом 2013-го, во времена нашего переезда в Йоханнесфельд, этот город, его широко раскинувшийся порт и старинная улица Старых производственников казались нам отличным продолжением или даже началом нового лучшего этапа жизни нашей семьи. Но вскоре всё изменилось.

Теперь я понимаю, что отправной точкой всех наших несчастий стал переезд. Или даже нет. Началом конца явилось желание моей жены устроиться в студию неклассической йоги «Йог-Сотот», в которую требовался администратор. Поначалу я не придал этому большого значения и поддержал её после того, как ей сообщили, что она успешно прошла собеседование.

– И находится недалеко от дома! – радостно говорила она. – Правда, я чуть с ума не сошла, пока искала нужный адрес на этом огромном заводе!

То был хороший день, и нам казалось, что мы были счастливы.

Студия находилась на территории прекратившего свою деятельность огромного автомобильного холдинга, здания и склады которого частью пришли в негодность, а немногочисленные наиболее сохранившиеся – были отданы в аренду. Но, скажите на милость, кому захочется вести дела на задворках худшего района города да ещё и на территории развалившегося советского завода? Чего хорошего можно было ожидать от места со странным названием «Йог-Сотот»?

Но тогда ни она, ни я не думали о подобных вещах.

К осени 2013 года я стал больше проводить времени в одиночестве. Дело в том, что помимо пятидневной работы в студии моя жена начала посещать тамошние занятия йогой. Я ничего не смыслю в подобных вещах и всегда скептически относился ко всему для меня непонятному, однако и на этот раз не стал ей перечить. Казалось, что она довольна жизнью, да и наше существование в большом городе в целом постепенно налаживалось.

По субботам и воскресеньям в часы её занятий я гулял по серым унылым утратившим свою былую яркость улицам Йоханнесфельда и разглядывал старинные дома и скверы, памятники неизвестным людям и разросшиеся неухоженные вековые парки. Маршрут всех моих путешествий всегда кончался лавочкой рядом с нашим домом, на которую я усаживался и отдыхал после долгой прогулки.

В этом положении мой взгляд всегда упирался в теряющийся в ещё густых, но уже поредевших тёмно-жёлтых кронах клёнов и каштанов большой двухэтажный особняк на противоположной стороне дороги. Его самого и весь внутренний двор окаймлял забор из разрушающихся под властью времени каменных колонн и искусно выкованных, но уже ржавых металлических узоров между ними. За высокими полукруглыми входными воротами, которые всегда были закрыты, раскинулся небольшой парк. Сквозь него к величественному дому вела широкая, некогда асфальтированная, а ныне вся потрескавшаяся от проросшего сорняка и засыпанная листьями вытоптанная ногами ушедших поколений дорожка. За деревьями проступали таинственные очертания, казалось, вот уже много лет покинутого всеми жилья. Красный кирпич, из которого был сложен дом, уже потемнел и постепенно зарастал мхом. Высокие окна, ассиметричный фасад и витиеватая лепнина, украшающая второй этаж левого крыла и делающая его похожим на храм, просачивались из-за деревьев и увлекали меня своим неопределённым происхождением и древностью.

Шло время, и к концу года мои ощущения перемены настроения и душевного состояния моей жены уже достаточно окрепли, а я окончательно убедился, что с ней что-то происходит. Хотя внешне она была по-прежнему спокойна и на мои вопросы о делах на работе и её занятиях йогой отвечала в своей обычной пространной манере, что всё хорошо, и мне не о чем беспокоиться, я чувствовал, что она стала другой. Всегда открытая и жизнерадостная, немного упёртая, но непременно прислушивающаяся к моим советам и желаниям, теперь она отличалась сдержанностью и холодностью, порой граничащими со скрытностью и нежеланием рассказывать и делиться своими новостями. С ней стало невозможно договориться и тем более переубедить её, если она единолично принимала какое-то решение. Кроме того сделалась рассеянной и отстранённой: когда мы были вместе, ужинали или занимались домашними делами, она словно находилась не здесь. Я задавал ей вопросы, но она будто бы не слышала. Тогда я повторял снова: где мои книги, или что у нас на обед, или что-то ещё в этом роде, однако она смотрела на меня и не понимала моих слов. Потом говорила, как будто очнувшись: о чём ты, милый? И я начинал сначала.

В редкие минуты нашей близости, когда мне всё-таки удавалось разрушать этот неясный вдруг образовавшийся барьер между нами, словно отогревать всю её от наступивших вдруг и сковавших Йоханнесфельд сильных зимних морозов, она немногословно рассказывала о своей студии и занятиях, которые посещала.