Лабиринты Иитоя

– Лабиринт – что-то типа символа жизни у них, понимаете? Твердят, что за последние сто лет лишь двоим удалось найти выход из круга Иитоя: Филиппу Ховарду и господину Фауллеру – он вновь запрокинул бутылку и сделал четыре больших глотка. Почему-то мне показалось, что сама тема разговора толкала его к бутылке, как будто говорить о Меннинге и его доме здравомыслящему человеку с трезвым умом не положено.

– Человек оказывается у входа в лабиринт не по своей воле, – продолжил Джаггер. Его речь стала медленнее, язык перестал слушаться, зато мозг, спущенный с поводка, бродил по широким просторам дотоле недоступных для разговора тем. – Чаще всего обстоятельства жизни или иная неведомая непреодолимая сила извне подводит беднягу к огромным двустворчатым воротам. Неизвестность, тьма, коварные сквозняки, монстры прошлого и чудовища будущего охраняют выход из него. И пускай даже тебе посчастливиться, удача окажется на твоей стороне, и ты сможешь выбраться из самого эпицентра тьмы, из этого сердца ада, ты никогда не будешь прежним. Ежедневные ночные кошмары во снах станут твоими палачами, а днём ты будешь трястись от страха в ожидании тварей из плоти и крови, которые будут мерещиться тебе за каждой дверью, – он уже не говорил со мной. Теперь он сам был собственным собеседником, я перестал быть ему нужен. Он же в свою очередь перестал интересовать меня, поскольку чем чаще он прикладывался к «Ллойгору», тем меньше веры было его словам.

– Что стало с Филиппом Ховардом? – тем временем продолжал Джаггер. – Куда он исчез? А второпях с отплывшим в Европу Роджером Фауллером? А я тебе скажу: их обоих, скорее всего, уже нет, ибо слуги Иитоя могущественны. Они достанут любого, кто играет не по правилам. Говорят, Ховарда лишили жизни в собственном доме, а корабль Фауллера разбился, и бедолага лежит на дне морском. Хотя, может, и живы оба: ведь тела так и не нашли. Боги взбалмошные создания, могли и сохранить им жизни на их горе, чтобы ещё пострадали, – сказал, оскалившись, старик и зашёлся в сильном кашле, что заставило меня брезгливо отвернуться и пойти прочь.

Без пяти минут семь я стоял перед дверью дома Абрахама Меннинга. Меня вновь встретил всё тот же с иголочки одетый слуга, который без единого слова повёл меня в приёмную. Холл, в котором я оказался, переступив порог особняка, поразил меня своим величием: высокие потолки в два-три этажа с атриумом, огромные окна по обеим сторонам от входной двери повторяли её контуры; открытые теперь шторы пропускали слабый серый свет уходящего осеннего дня, который заливал всё пространство зала. Скромный лаконичный интерьер говорил о хорошем вкусе, чувстве меры и стиле, присущем хозяину. Преобладавшие мягкие серые тона всех оттенков располагали к гармонии и спокойствию, пришлись мне по душе и оказались сродни присущей мне в последнее время меланхолии.

Мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж, где в той же мере по стенам, потолку, словом, повсюду была разлита идеальная ничем не запятнанная серость и белизна. Казалось, что всё здесь должно было быть лишено своего истинного смысла и облика: эта дорогая мебель, известные картины, люстры и бра, узорчатые балясины в балюстраде балкона, вычурная лепнина, глядящая на тебя из углов, в наш кричащий пошлостью и безвкусицей век должны были быть яркими пятнами и обращать на себя внимание всякого, должны быть громким свидетельством растущего благосостояния своего владельца. Однако ничего этого нет. Вся роскошь, окружавшая меня, была скрыта строгостью серого, зеленовато-морского и глубоко синего. Всматриваясь в эту безукоризненную чистоту, я чувствовал головокружение, иной раз у меня захватывало дух, а мысли мои зачастую уносились прочь, отчего Родерик, как впоследствии оказалось, звали слугу, несколько раз окликал меня, когда я, застывший на месте, пялился на кусочек стены или всматривался в простые, но от того не менее чарующие изгибы узоров колонн и развешанных по стенам барельефов.

Мне никогда не доводилось находиться в таких удивительных местах. Даже убранство протестантской церкви Аквиннака, казавшееся мне дотоле завораживающим и поразительным своей простотой и изяществом прямых линий, которой я с детства восхищался, не шло ни в какое сравнение с увиденным мною в доме мистера Меннинга, который, я повторюсь, притягивал и пленил взор отнюдь не роскошью, а желанием скрыть и обезличить эту самую роскошь. Таким образом я, ещё не успев познакомиться с хозяином особняка, уже проникся к нему уважением и готов был стать ему другом и приятелем до конца своих дней.

Остановившись в конце коридора, Родерик открыл передо мною дверь:

– Это комната ожидания, – пояснил он, жестом предлагая мне первому проследовать в неё. – В другом её конце есть ещё одна дверь. Она ведёт в кабинет хозяина. Когда он будет готов вас принять, над дверью загорится Жёлтый знак. Только после этого вы можете войти.

– Жёлтый знак? – переспросил я, немного озадаченный формулировкой.

– Да, в нужное время вы без труда поймёте, что я имел в виду. А сейчас проследуйте в зал ожидания и присядьте. Расслабьтесь и поразмыслите. Перед встречей с мистером Меннингом это может пригодиться.

Немного поколебавшись, сам не знаю почему, под безучастным и безразличным, пустым взглядом Родерика я вошёл внутрь. Дверь за мной бесшумно закрылась.

Я оказался в длинной узкой комнате, похожей на пассажирский вагон паровоза, только лавки здесь стояли не поперёк, а вдоль обеих наиболее протяжённых стен. В остальном это была абсолютно пустая комната с двумя узкими неудобными белыми деревянными скамьями от начала и до конца, от одной двери до другой, которые, к слову, тоже были одинаковыми. Зал ожидания, рассчитанный на внушительную очередь из огромного количества персон, подумалось мне, однако кроме меня здесь никого не было. Разве что только эхо. А ещё мне подумалось, что здесь легко можно потерять ориентацию и перепутать дверь, ведущую в коридор, с дверью, за которой расположен кабинет Меннига. Лишь таинственный Жёлтый знак должен указать мне нужное направление.

Голые стены были выкрашены в белый до боли в глазах цвет. Однако самым необычным в этом месте помимо формы комнаты было то, что пол и потолок представляли собой огромные во всю ширину и длину помещения зеркала, в бесконечности своей отражавшие друг друга. Ступая по зеркалу, я медленно прошёл в центр комнаты. Никогда прежде мне не доводилось видеть ничего подобного: два не имеющих конца пути, один из которых уходил в небеса, а другой спускался в самые недра земли. Я глядел в бездонную даль под собой, потом поднимал глаза наверх, чтобы утонуть в таких же бескрайних глубинах, раскинувшихся над моей головой.

Наконец, насмотревшись и немного привыкнув к странному убранству зала, я опустился на скамью. Тишина. Пустые белые стены. Зеркальная иллюзия вертикального коридора, и настоящие разделённые несколькими десятками шагов вход и выход через две идентичные двери в противоположных концах зала. Бред, похожий на сон, который в данную минуту являлся частью моей реальности. Странное ощущение, прислушавшись к которому начинаешь невольно задумываться над тем, куда ты попал.

Неужели я действительно пришёл сюда по объявлению о работе? Помнится, первое, что сказал Джаггер о газете, в которой я узнал о существовании дома Меннинга, – «Приятель, её не существует!».

Я закрыл глаза и постарался более не думать об этом. Я вернулся мыслями к Грете и своему решению, обещающему перемены и новую жизнь. Интересно, когда я стал таким ограниченным, тем, кем являлся до последней встречи с Гретой? В какой период своей жизни я поставил себе границу, загнал себя в рамки и посадил себя на поводок точно дворнягу? В юности я был иным. Тогда мне казалось, что я полностью свободен, волен делать, что захочу. Мне было всё по плечу, я мог всё, на что бы ни решился. С чего я взял, что заработок в несколько десятков долларов в фирме отца, это то, что мне нужно? С чего я взял, что отдых для меня – недоступен, и я обязан работать из кожи вон? Почему я ограничил себя своим родным городом и решил, что никуда не могу уехать, потому что на это нет и не может быть времени? Почему я, послушав отца, отказался от приобретения автомобиля? Разве я доволен своей маленькой квартиркой? С какого момента своей жизни я смирился со всем этим, позволив кому-то или чему-то обрезать крылья за спиной, которые некогда взращивала во мне моя юная душа, и махнул рукой на свою жизнь? Разве не это ли предательство собственной мечты и себя самого? А главное – в угоду кому? По чьим лекалам текла река моей судьбы последние годы? Вчерашняя кошмарная ночь – это моя малодушная попытка найти компромисс, договориться, но с кем? Лень? Трусость? Желания отца? Кто управляет моей жизнью? Чья рука? С кем, чёрт возьми, я торгуюсь за свою жизнь?

С другой стороны, не будет ли эгоизмом желание жить лишь в своё удовольствие? Господи, как я устал от этих метаний…

Наконец, я увидел Жёлтый знак. Только он появился не над дверью, как говорил Родерик, а прямо на ней, или лучше сказать внутри её самой. Не знаю, сколько времени я молча просидел, погружённый в собственные думы, прежде чем на одном из входов-выходов начала медленно проступать полоса жёлтого цвета. Сначала тускло и еле заметно, потом всё явственнее и ярче. Казалось, что светилось само дверное полотно, как будто кто-то невидимый вычерчивал краской прямо на нём какой-то замысловатый узор. Через мгновение символ проступил целиком, ярко вспыхнул, приглушив белизну стен и блеск зеркал, и исчез.

Я подошёл к двери и осмотрел её: никаких следов только что произошедшего видения. Ни хитрых встроенных в панель ламп, ни иных фантастических механизмов. Дверь, как дверь. У меня возникло ощущение, что, может, всё это мне померещилось, и ничего не было? А потом резко, ни с того ни с сего я ощутил, что всё происходящее со мной сейчас – реально, а вот газеты в порту никакой не было. Мысль, неожиданно поразившая меня, пришла и ушла. Но в том, что она верная, я не сомневался. Раздумывать над тем, как такое могло произойти, времени у меня не осталось.

Я обернулся и окинул взглядом пустую комнату ожидания. Что это было? Стараясь не раскручивать нить размышлений, я отвернулся и почувствовал сильное желание как можно скорее покинуть это место, и, не теряя времени, подошёл и открыл дверь, противоположную той, где несколько секунд назад был начертан Жёлтый знак.

ГЛАВА 3. Абрахам Меннинг

– Что-то мне подсказывает, что не сюда ты хотел попасть из того коридора, убегая от предначертанного тебе Жёлтого знака, – проговорил кто-то, кого я не видел. – Ничего, не переживай. В этом нет твоей вины. Иной раз мы сами не знаем, чего хотим. Со мной тоже иногда такое случается. Только я в отличие от вас эту нашу слабость знаю, а ведь осознание существования проблемы позволяет кардинальным образом пересмотреть пути её решения!

Поначалу после яркого света зала ожидания кабинет мистера Меннинга, в котором мне каким-то фантастическим образом всё же не посчастливилось очутиться, несмотря на желание поскорее убраться отсюда, показался мне сосредоточием и центром тьмы. Глаза блуждали в потёмках, и только шесть маленьких тусклых ламп, расположенных на стене позади хозяина дома, отбрасывали бледный слабый свет, из-за чего я видел лишь силуэт говорящего, который в вольготной позе сидел за большим письменным столом.

– Признайся, тебя тоже, как и меня, мучает вопрос постоянной ежедневной, ежеминутной необходимости выбора, – нисколько не смущаясь и не переживая о моём неудобстве, продолжал тем временем Абрахам Меннинг. – Порой самые заурядные решения оборачиваются личной катастрофой, однако случается и такое, что чей-то глупейший поворот не туда, становиться фатальным для всего человечества! Меня, например, не перестаёт волновать вопрос: ну, зачем ей понадобилось это дурацкое яблоко? Вежливо же попросили: не трогать! Или вот ещё: почему именно красная таблетка? Господи, да возьми ты синюю! – в сердцах восклицает он, но потом уже спокойнее продолжает. – Таким образом, личный выбор оборачивается катастрофой для миллионов. Как жить, когда каждое твоё решение может стать эсхатологическим? Стоит только это представить, как жизнь превращается в сущий ад! Но, слава Богу, большинство об этом не задумывается: они слепо коротают свой век на ощупь, наугад. Не так ли?

– Ведь никакой газеты не было? – спросил я невпопад, желая разобраться, в какой именно момент привычная почва стала уходить у меня из-под ног, а я начал проваливаться в бездонную яму.

– А это так важно? Не знаю. Наверное, нет. Могу лишь утверждать, что никаких объявлений мы не издаём: ни о работе, ни о выставках, ни о похоронах, ни о продаже чего бы то ни было, – ответил тёмный силуэт таким тоном, как будто эта беседа уже успела ему наскучить. – Все попадают сюда по-разному, но самостоятельно, и, собственно, причина появления каждый раз всегда одна и та же: «Я заблудился в сумрачном лесу, земную жизнь пройдя до половины», – излишне наигранно продекламировал он. – Не многим выпадает шанс искать ответы на свои вопросы в Лабиринте Иитоя. Одному на миллион, быть может. Так что считай, что в каком-то смысле тебе повезло!