Лабиринты Иитоя

Лабиринты Иитоя
Илья Чистяков

Хэвен-Гейтс, США, 1928 год. Дождливый ненастный день. Окончательно разочарованный собственной жизнью Джон Уинтропп бредёт по улице и случайно встречает свою школьную подругу, с которой не виделся почти 10 лет. Последующая беседа в кафе становится судьбоносной: Джон получает уникальную возможность переиграть жизнь заново и изменить свою судьбу. Для этого ему нужно войти в ворота древнего Лабиринта, пройти по его тёмным запутанным коридорам и найти одну единственную нужную ему дверь.

Илья Чистяков

Лабиринты Иитоя

ГЛАВА 1. Грета Уайтхед

Говорят, что с возрастом становишься сентиментальнее, чувствительнее. Внимание твоё всё чаще концентрируется на мелочах настоящей повседневной жизни, которые иной раз, легонько касаясь твоего сердца, пронзают его тоской воспоминаний о былом и давно минувшем. Среди этого бесконечного вороха разрозненных фрагментов твоей непростой неровной точно вывороченный из доски скрюченный гвоздь судьбы попадаются и счастливые картинки пережитого, которые пускай и вызывают мимолётную улыбку, однако при взгляде на них душа твоя уже успела наполниться грустью от того, что лучшее время всё же ушло, назад ничего не воротишь. Все свои шансы и возможности ты растерял, а что смог таки ухватить, то использовал не самым лучшим образом.

Говорят, что с возрастом становишься сентиментальнее, и другого, скажу я вам, мне не остаётся, как только лишь признать это. Старость настигла меня слишком скоро. Я говорю «слишком», полностью осознавая и понимая всю скоротечность отпущенного человеку времени, но даже с учётом этого осознания жизнь моя чересчур стремительно угасает. Мне горько чувствовать себя дряхлым разваливающимся стариком, который со дня на день испустит дух, хотя на деле же мне всего на всего пятый десяток. Однако что попусту размахивать кулаками и проклинать небо, если именно таким жестоким образом распорядилось само Провидение, или, что точнее, злой неумолимый Рок.

Я знаю, что причина моей близящейся поспешной кончины отнюдь никак не связанна с какими бы то ни было болезнями и недугами, которыми могло бы страдать тело, не будь моё физическое здоровье в хорошей, насколько это допустимо в настоящий момент, форме. Меня не покидает уверенность, что несчастье, поразившее меня, принадлежит к иному нематериальному, духовному миру. Для подобного мнения у меня имеются весьма определённые доказательства, которые я, мой неизвестный читатель, вскоре тебе предоставлю.

Что ж, достаточно пустословия, пора, наконец, поведать тебе о приключившейся со мной истории. Сделаю я это не столько из-за необычайности и фантастичности её характера, но в первую очередь по зову и желанию собственного сердца, вследствие необходимости покаяться и признаться, как в один день с разницей, может, всего в несколько часов я упустил возможность стать и быть счастливым до конца своих дней, вместо чего нашёл своё проклятие, предопределившее, как я смею полагать, моё нынешнее состояние.

Порой в нашей жизни происходят удивительные вещи, в действительной природе которых серьёзный образованный человек, находящийся в здравом уме и не менее здравой памяти, усомнился и счёл бы всё изложенное ниже небылицами, воспользовался бы случаем осмеять вашего покорного слугу и окрестить обманщиком и шарлатаном. На самом деле я сам иногда, возвращаясь в те далёкие дни, начинаю сомневаться в реальности произошедшей чреды событий и, возможно, так и причислил бы тот минувший день к бессчётному числу своих снов и фантазий, с рождения одолевающих меня, если бы не их связь с сегодняшним днём, если бы то страшное происшествие не имело реального отражения сегодня. Эта абсолютно точно видимая и легко устанавливаемая связь, протянувшаяся через десятилетия, по сей день угрожает мне могилой, именно эти фантастические события, как мне думается, повинны в моей горькой судьбе.

Как снег на голову Грета Уайтхед вновь появилась в моей одинокой жизни девятнадцать лет назад, а именно 16 сентября 1928 года в Аквиннаке, столице округа Хэвен-Гейтс, где мы когда-то появились на свет и выросли. В 1916 году после окончания средней школы Берфрайра, которую мы вместе посещали, её родители, разочарованные американской действительностью, обещавшей их бежавшим из Европы предкам золотые горы и лёгкую жизнь, вспомнили о своих европейских корнях и вернулись обратно в Англию, желая поправить своё плачевное материальное положение и обустроить жизнь и дальнейшую судьбу своей единственной дочери.

В тот день, когда она после своего отъезда в Лондон впервые вернулась на архипелаг, в городе было промозгло и ветрено, моросил мелкий дождь, такой характерный для этого времени года на Хэвен-Гейтс. Тогда каждому из нас было немногим больше двадцати пяти. Я после окончания школы с помощью отцовских связей, а никак не благодаря своим знаниям, поступил в Брауновский университет и, окончив тамошний юридический факультет, нехотя вернулся в Аквиннак продолжать дело родителя. Так незаметно в нескончаемых каждодневных хлопотах прошло семь лет. Счастлив ли был я всё это время? Предпочту не отвечать на этот вопрос.

Если же вы спросите о наших отношениях с Гретой, спросите прямо: любил ли я её тогда, в школе, то, стоя на промозглой осенней улице Аквиннака 1928 года, я ответил бы, что нет, не любил. Однако подобно всем первым увлечениям юношеского возраста эта девушка была для меня особенной. Мне думается, что такая особенная девушка или юноша есть в отрочестве каждого из нас. Свою первую любовь вы вспомните и через пятьдесят лет, в красках сможете описать свои переживания и волнения, коими была охвачена ваша душа в ту пору.

– Привет, Джон, – раздался позади уже позабытый приятный голос. Это были первые слова, которые произнесла Грета, приметив меня на дождливой улице.

В ту пору жизнь моя неспешно шла своим чередом, но явно не в том направлении, какого я желал себе когда-то. Это вызывало беспокойство, и я подолгу мог предаваться размышлениям над своей нескладной судьбой, чем и занимался в ту минуту, бредя по вторящей настроению души улице. Однако когда я обернулся в сторону назвавшего меня по имени человека, то сразу же позабыл обо всём. Время, скрежеща ржавыми несмазанными шестерёнками, медленно остановилось и затем, вновь разгоняясь, побежало вспять, а я тут же ощутил лёгкость, почувствовал себя молодым и полным надежд. Это была Грета! Чудеса! Рядом с ней я снова почувствовал себя молодым и энергичным жизнерадостным юношей, который заканчивал школу вместе одновременно с этой очаровательной, но временами всё же несносной мисс Уайтхед.

Неожиданно столкнувшись, мы, обрадованные этой нежданной встрече и, казалось, невероятному шансу обратить свои мысли и взор в прошлое, счастливое время нашего общего детства, не преминули воспользоваться возможностью перебраться в близлежащее кафе, чему поспособствовала свобода распоряжаться собственным временем одновременно у обоих из нас.

– А ты не изменилась, только разве что похорошела, – говорил я ей, когда мы с неуютной Атлантик-стрит переместились под крышу закусочной.

– И ты кажешься всё тем же: тот же грустный взгляд, устремлённый вовнутрь, – ответила Грета, разглядывая меня своими блестящими счастливыми глазами. Я же с удовольствием следил за каждым её жестом и движением, наполненными неиссякаемой нежностью и природной грацией, присущей исключительно некоторым чутким и мудрым женским натурам.

– Что с твоим увлечением астрономией? По-прежнему ясными ночами напролёт наблюдаешь за звёздами?

– К несчастью, этому увлечению суждено было угаснуть вместе с одной из миллиона потухших звёзд, – я развёл руками. – А, может быть, оно просто умерло вместе с ушедшим детством. Осталось законсервированным и брошенным на полку кладовой рядом с многовековыми соленьями миссис Пинчон.

Грета улыбнулась.

Мне совсем не хотелось рассказывать ей, как мой отец, узнав о том, что я собираюсь связать свою жизнь с наукой о небесных телах, разбил мой телескоп и навсегда запер для меня чердачную дверь на замок.

Вместо всего этого я спросил:

– А ты? Научилась-таки целоваться?

Вмиг наши лица залила краска, а мы начали смеяться, поскольку каким бы неуместным и грубым несведущему человеку со стороны мог показаться мой вопрос, для нас двоих это была забавная старая шутка со времён взросления и созревания, из тех дальних краёв прошлого, когда вопросов в наших юных головах возникало миллион, а ответов, которые приходилось добывать самим, не было или же было, но намного меньше, чем нам бы тогда хотелось.

– Чем ты живёшь, Грета? – спросил я, нарушая затянувшуюся паузу: в последний раз мы виделись более десяти лет назад, и какими бы близкими не были наши отношения раньше, за время разлуки мы изменились, поэтому можно было начинать знакомиться заново.

– Так сразу и не скажешь, Джон, – она задумалась и на миг улыбка ушла с её лица. – Уж точно не желанием моих родителей в скором времени удачно выдать меня замуж, – сказала она и покачала головой, глядя в окно на пустынную мокрую улицу. – Хочется ещё столько всего успеть, посмотреть, сделать прежде, чем обзаводиться семьёй и заботами.

– Например, воочию увидеть настоящих китов, машущих на прощание своими огромными хвостами?

– Да, – она засмеялась и, кажется, была потрясена. – И выпускаемые ими блестящие на солнце фонтаны! Разве ты помнишь?

Да, я помнил. Все наши детские мечты и грёзы, выдумки и вечерние разговоры на закате. Я помнил всё отчётливо и ясно, как будто бы это было только вчера. Я отлично помнил, что было десять лет назад, однако никак не мог вспомнить то, что было со мной на прошлой неделе. Серость взрослой жизни слишком однообразна, чтобы запоминать её.

– А ты, Джон? Обзавёлся семьёй? Или у тебя есть невеста?

– Нет, – коротко ответил я и, видя на её лице удивление, пояснил. – Понимаешь, всё дело в моих больших ушах, похожих на слоновьи, или же напоминающих крылья большой отвратительной летучей мыши: редким девчонкам нравится подобная экзотика!

Грета вновь засмеялась, а я был рад, что смог отшутиться и обойти стороной столь щекотливый для меня вопрос.

Время шло. Мы то безостановочно болтали, радостно гуляя рука об руку по нашим общим воспоминаниям, то смущённо молчали, поглядывая друг на друга. Однако секунды и даже минуты тишины не были неловкими или тягостными, ведь нам было хорошо в обществе друг друга на свидании с нашим беззаботным детством.

– Поедем со мной, Джон? – неожиданно сказала Грета, когда я, вертя в руках свою давно опустевшую чашку, взглянул ей в глаза. Казалось, она ждала этого мгновения, ловила мой взгляд.

Я с недоумением смотрел на неё, не веря своим ушам. Грета, заметив моё смятение, продолжила:

– Брось всё, оставь здесь. Уплывём вместе отсюда! Как в наших детских мечтах! – сказала она и, вдохновившись этой неожиданно пришедшей ей в голову идей, стала рисовать возможности, которые откроются перед нами, по сути главной из которых была та, что Грета и Джон вновь смогут быть вместе. Спустя десятилетие вновь смогут обрести друг друга, обманув жестокую судьбу и гнусную взрослую жизнь, которые когда-то посмели разлучить их.

«Что такое она говорит!? Она что, сошла с ума?», – думал я про себя, а вслух произнёс:

– Куда ты предлагаешь мне бежать? Ты, наверное, шутишь, Грета? Ведь столь неожиданным и несерьёзным мне кажется твоё предложение!

– Нет-нет! Мы поедем в Старый Свет! Сейчас я живу в Англии, но позже мы вместе решим, что делать дальше и куда потом направиться! Мы можем делать всё, что захотим!

– Я могу поехать куда угодно, и в то же время не могу поехать никуда, – в противовес её громким эмоциональным речам ответил я.

– Но почему? Ты же сам сказал, что тебя здесь ничего не держит, разве не так? – не отступала девушка. В этот момент воодушевления и возбуждения грудь её чаще обычного вздымалась и опускалась, и в этой своей немного наивной настойчивости она была прекрасна.

– Худший груз, что может держать тебя на одном месте – привычка. Разве можно отказаться от своей жизни в один миг, пусть даже если она невыносима?

Решиться на подобное непросто, немыслимо, рассуждал я, всё больше ощущая себя в ловушке, в замкнутом круге, в границах которого с самого своего рождения обречён существовать. Могу ли я разорвать его в надежде отыскать ту единственную дверь, которая откроет путь к простому человеческому счастью? Кажется, я свободен в своём выборе. Но действительно ли свободен? Или, может быть, я просто трус, ищущий отговорку, который не в силах плыть против течения, несущего тебя в сточные воды канализации?

Мисс Уайтхед должна была успеть совершить ещё несколько визитов в Аквиннаке, поэтому вскоре нам нужно было распрощаться. Её корабль послезавтра отплывал из Кингспорта, что в Эссексе, штат Массачусетс. На её предложение в корне изменить свою жизнь и отправиться вместе с ней я так и не смог ответить ничего вразумительного.

– Спасибо тебе, Грета. Я подумаю. До отплытия ещё куча времени! – сказал я, хотя мы оба понимали, что решение никуда не уезжать я уже принял.

Расставание было неохотным, время пролетело, и казалось, что мы толком и не поговорили вовсе, ведь сколько всего хотелось ещё рассказать, расспросить и вспомнить. Насмотреться друг на друга, в конце концов.

Остаток дня и последующая ночь явились для меня тяжким испытанием. Сомнения и метания из крайности в крайность гоняли и одолевали меня. В итоге, промучившись до самого рассвета, чувствуя себя прескверно всю первую половину следующего дня, я решил отправиться с Гретой Уайтхед туда, куда она скажет: хоть в самый ад.

После обеда, наскоро собрав чемодан, с островов Хэвен-Гейтс я переправился на материк и уже оттуда с маленькой прибрежной автостанции на ближайшем рейсовом автобусе направился сначала в Фолл-Ривер, а потом через Этлборо в Бостон. Там, уже поздним вечером, прождав несколько часов, минуя Салем, я помчался в Кингспорт.

Мысленно я уже простился со своей прошлой жизнью, с её пустотой и бессмысленностью. С давно поглотившей меня серостью сравнимой с безразлично засасывающей в себя всё живое и разумное трясиной. Перспектив в таком существовании не было. Это было похоже на отбывание отпущенного тебе срока, бесцельное прожигание дней, где успехом, по сути, являлось не опуститься до беспробудного пьянства или не умереть от случайного туберкулёза. Жить в гармонии с собой и быть счастливым? Забудьте, об этом не может быть и речи.