Последнее расследование детектива Моро

Как и планировалось, сначала я отнёс архив со всеми документами, собранными мною в ходе почти месячного расследования дела Ларри Итона, в офис компании «Сириус Итон и сыновья». Стэн Бэнфорд в присущей ему выхолощено дружелюбной отстранённой манере любезно принял папку, заверив, что к обеду эта информация уже будет на столе основателя фирмы, однако в то же время безоговорочно отказался принимать часть моего гонорара, ранее выданного мне в качестве предоплаты, сославшись на распоряжения Фрэнсиса Итона:

– Буду с вами откровенен, мистер Моро, моё руководство надеется, что вы, несмотря на, как бы это сказать… несмотря на всю необычность и в некотором роде уникальность сложившихся обстоятельств и возникших сложностей, всё же примите новые условия работы и продолжите поиски.

– Хороший ты мужик, Стэн, поэтому тоже отвечу тебе честно: Генри Моро, будучи в своём уме, ни за какие деньги добровольно в психушку не полезет, – похлопав его по плечу, искренне ответил я и вновь вышел на серые улицы.

Вскоре правильность принятого мною решения касательно этой предлагаемой авантюры подтвердил и мой знакомый, Леон Кёртис, вот уже много лет числящийся старшим медбратом Аркхемской лечебницы для душевнобольных, куда я направился сразу после посещения конторы заказчика для получения дополнительных сведений о клинике Восточной Луизианы и, в конце концов, простого дружеского совета.

– Даже не вздумай, – устало сказал Леон после того, как внимательно выслушал меня. Он ещё не успел уйти домой с ночного дежурства, поэтому мне сказочно повезло поймать и уговорить его зайти вместе со мной в закусочную по соседству, чтобы за чашкой двойного эсперссо со сливками, который он предпочитал всему остальному, поделиться со мной своими соображениями.

– Генри, это самое худшее учреждение в штатах после «Хребтов» в Огайо и «Трентона» Нью-Джерси, – продолжил Кёртис. – Тебе это мало о чём говорит, но уж поверь мне на слово: с «Фермы» не возвращаются. И дело тут не в каких-то особых порядках там, или процедурах, опытах, операциях и прочей дряни, как ты можешь подумать. Этого везде хватает. Здесь вся соль в верхушке, – он замолчал, делая глоток.

– Что ты имеешь в виду?

– Весной 1925 года за два месяца там пропало сорок пациентов, в том числе несколько лечащих врачей, среди которых был аркхемский психиатр Нил Пикард. Конечно, наша администрация тут же подняла шум из-за исчезновения массачусетского интерна! Но в этом-то вся и суть, Генри: всем заткнули рты, а дело спустили на тормозах. Уехал, мол, ждите, объявится. Да вот до сих пор ни слуху, ни духу, – многозначительно развёл руками Леон. – И если порыться в истории, подобных дел, связанных с «Фермой», масса. Это одно из последних. Будешь смеяться, но у нас здесь считают, что их совет директоров связан с кем-то очень могущественным. Кто-то влиятельный им помогает, поэтому и не трогают. Они как бы есть, а, вроде бы, и нет. Вне системы. Ни одно учреждение министерства здравоохранения США не ведёт с ними дел. Странно, не правда ли? Поэтому если твой Итон ручается за то, что легко вытащит тебя оттуда, ставлю своё месячное жалование, что в случае твоей командировки, мы с тобой больше не увидимся, Генри. Либо он как-то связан с этой организацией, что даёт ему исключительные полномочия для подобной уверенности. Так-то.

Далее после серии коротких незначительных вопросов и реплик мы покинули «Ресторанчик Флитвуда», и я, поблагодарив друга и распрощавшись с ним, уже бесповоротно убеждённый в абсурдности предлагаемой мне работы, постоял ещё немного, глядя, как старина Кёртис неспешно бредёт домой вдоль Федерал-стрит в сторону шоссе, ведущего из Ньюберипорта в Инсмут.

Да-а-а, старый дремлющий Аркхем, древний тёмный Мискатоник… что тут ещё сказать: с каждым прожитым годом я всё больше и больше подхожу вашей седой престарелой компании. Ещё лет пять-шесть назад я бы принял вызов и с неиссякаемым энтузиазмом отправился выводить на чистую воду правящую шайку этой самой «Фермы», а теперь уже нет, не хочу. Всю свою сознательную и уже почти конченую жизнь я потратил на поиски и обнаружения, поимку и расследования, и теперь по прошествии многих лет и десятков сотен раскрытых дел могу с уверенностью сказать, что скрыть в нашем мире можно практически всё, даже самое чёрное дерьмо, также как и сбежать от любого наказания, правосудия и сыщика. Да-да, я в этом полностью убеждён. Можно, по крайней мере, в нашей стране. Однако при всём при этом на свете есть одна вещь, которая найдёт тебя везде, где бы ты ни скрывался и ни прятался, от него не спастись, оно, в конце концов, прикончит тебя, если не найти компромисс жить с ним мирно. Это – твоё прошлое. Так считала Лили.

Если в какой-то миг внутри поселяться жалость и сожаление о когда-то содеянном, ты пропал. Это скотское чувство будет преследовать тебя и медленно убивать, заглядывая в глаза с потёртого выцветшего от времени фотоснимка. Эти картинки, голоса из прошлого буду сводить с ума, и единственным спасением станет работа, которая исключит любую возможность оставаться наедине с собственными мыслями. Полностью зарывшись в дела, а в оставшееся время с помощью бутылки, тебе кажется, что ты обрёл какое-никакое душевное спокойствие и вывел формулу возможного существования. Однако чёрная дыра внутри растёт, она снедает тебя всё больше и больше, и в один момент добирается до твоих снов, где ни алкоголь, ни работа уже не спасут.

Наша жизнь во снах напрочь лишена какого бы то ни было милосердия: если прошлое изводит разум исключительно воспоминаниями, образами былого, то сны помимо этого рисуют нам фантасмагорические кошмарные картины, как настоящего, так и возможного будущего. Более того отвращение, страх и ужас – далеко не самые худшие чувства, с которыми мне случается просыпаться посреди ночи в липком поту с учащённым сердцебиением. Гораздо хуже этого – грёзы об утерянной гармонии, спокойствии и разменянном недостижимом счастье, исчезнувшее мимолётное видение которых опустошает, выдирает сердце, выворачивает душу наизнанку, после чего ты обращаешься к выпивке.

Количество ошибок, сделанных в прошлом, прямо пропорционально выпиваемому в отпуске алкоголю, не так ли, старина Массачусетс? Ты спрашиваешь, смог бы я выпить море? Знаешь, что, дружище, наверное, я уже его выпил.

– Нужно завязывать, Генри. Иначе эта зараза тебя сожрёт, – с сожалением сказал мне однажды Джори, когда я признался ему в том, что меня постоянно мучает один и тот же кошмар.

– Каждую ночь я вижу мужчину. Лица его невозможно разобрать, он всегда стоит и что-то записывает. Смотрит на меня и записывает в свою тетрадь. Казалось бы, что тут такого, да? – кажется, было раннее утро, и я ещё находился под впечатлением ото сна, поэтому говорил сумбурно, сбивчиво и возбуждённо. – Но это жутко. Я не понимаю, что происходит там, во сне. Иногда он стоит в переполненном людьми баре и смотрит на меня, иногда я встречаю его в гостиной чужого дома, а ещё он может стоять на улице и заглядывать ко мне в окно. В иной раз он разворачивает ко мне свою тетрадь с записями, указывая на что-то. Он хочет, чтобы я прочитал, понимаешь! Но я всегда просыпаюсь в этот момент. Всегда. Смешно, да? Наверное, но всё же это такое неприятно дерьмо, Джори, – безнадёжно признался я.

Бросил ли я пить? Конечно, нет. Будучи регулярным посетителем спикизи и всех подпольных заведений, где можно раздобыть спиртное, примерно, с месяц назад в руки мне попалась бутылочка нового вина, которое я ни разу до этого не видел и к которому из-за его уникального вкуса и доставляемых ощущений тут же пристрастился и начал регулярно покупать. Это был «Ллойгор», батарея пустых снарядов которого на полу моего кабинета красноречивее всего остального расскажет о моём пристрастии к нему.

Поэтому, поставив точку в деле семьи Итонов и обзаведясь свободным временем, я решил-таки утолить свой интерес касаемо обнаруженных вчера непереводимых загадочных символов на оборотной стороне этикетки, и направился в университет, где рассчитывал получить перевод оставшихся неизвестными мне слов и, может быть, любой другой вспомогательный культурологический комментарий об их происхождении.

Скорее всего, я бы даже не вспомнил о своей давешней находке, если бы не один беспокоивший меня факт: мне не давало покоя это неуместное «сдохни» на бутылке с жидкостью, которая распространяется с целью употребления и приёма внутрь. Какой вменяемый производитель товара станет наносить подобное пусть и почти незаметное слово, явно не способствующее повышению популярности и росту продаж, на свою продукцию? В этом нет смысла. Промелькнула мысль, что к этому могли приложить руку сторонники сухого закона, однако я отмёл это предположение, поскольку такой метод борьбы с распространением спиртного показался мне чересчур изощрённым. Может быть, смысл кроется в остальных фразах, и в контексте это самое «сдохни» будет звучать как-то более уместно?

Одним словом, случай вырисовывался занятный и довольно странный, поэтому я решил прояснить его, тем более что это не представляло сложности: лет десять назад я уберёг одного талантливого юношу от тюремной камеры, и теперь Анджей Химич является одним из лучших студентов Мискатоникского университета и получает степень магистра на факультете гуманитарных наук. Этот русский иммигрант с польскими корнями отлично владеет несколькими иностранными языками, и, когда в моей работе требуется мнение профессионального лингвиста, я всегда обращаюсь к нему и в большинстве таких случаев получаю квалифицированную помощь.

Вскоре в тумане начали медленно проступать очертания нужного мне корпуса, и, по традиции бегло окинув взглядом внушительный барельеф, расположенный прямо над парадной дверью и изображающий герб Мискатоникского университета, я вошёл внутрь. Встретившая меня в вестибюле тишина объяснялась наступившими летними каникулами, однако, несмотря на это весь административный и преподавательский персонал, к коим относился и мой знакомый, был на рабочем месте.

– Где ты это нашёл? – наконец, после долгих обменов приветствиями и новостями, спросил Анджей, разглядывая протянутый мною листок.

– Не спрашивай, иначе придётся с тобой разделаться, – отшутился я, не найдя лучшего ответа.

– Ну, с русским, французским, немецким, я думаю, ты сам разобрался? – он взглянул на меня, и прочёл ответ на моей физиономии. – Это одно и то же слово: что-то вроде «умри» или «сдохни». Примерно то же самое написано на албанском и греческом. А вот это что такое интересное, я даже не знаю, – произнёс он, переворачивая бумагу то так, то эдак. – Как будто даже не индоевропейская языковая семья. Откуда ты перерисовал эти элементы? Это определённо какое-то письмо, язык, в смысле. Но, наверное, уже не ностратическая ветвь евразийского языка… Видишь вот эти линии? Похоже на шумерскую клинопись, или что-то из семитохамитских групп, – задумчиво проговорил он и засмеялся. – Я, я не знаю, Генри. Ты же не мог это выдумать? Или во сне нарисовать? Это какие-то реальные, но уже несуществующие языки.

– Разглядел эти завитушки на этикетке дешёвого вина, – честно и совершенно серьёзно ответил я.

– Всё с тобой понятно, детектив, – сказал Анджей и покачал головой. – Ничего нового. С тобой невозможно разговаривать. Подожди меня здесь, пойду, покажу профессору Райсу: он знаток древних языков.

Молодой учёный вернулся спустя около получаса и рассказал, что его преподаватель очень заинтересовался моей находкой и чуть позже он обязательно встретится со мной, чтобы прояснить несколько моментов. Уоррен Райс также попросил оставить листок у себя с целью проверки нескольких символов и рисунков, которые с ходу не поддались его расшифровке. Особо профессора взволновали переписанные моею рукой непереводимые и неизвестные ему слова, принадлежащие мёртвым языкам, о которых знает только узкий круг специалистов по всему миру. Вдобавок ко всему учёный разглядел некоторое сходство между несколькими фрагментами «записей Моро», как окрестил мою находку Райс, с некоторыми элементами загадочного и до сих пор нерасшифрованного «Манускрипта Войнича».

Если же опустить всю необычайность и невероятность такого одновременного соседства на крошечном клочке бумаги разношёрстных языковых фрагментов разных культур, эпох и рас, то в общем и целом можно сказать, что большинство переписанных мною слов имеет, примерно, одно и то же значение, а именно – «не живи», «умри», причём именно в повелительной форме, а где-то в форме прямого приказа или напутствия.

Занятное пожелание, думал я, покидая университет, раздосадованный и ещё больше запутанный: быстро решить вдруг возникшую задачку не получится. Стало ясно, что у, на первый взгляд, разрозненных посланий общий смысл, который не сулит ничего хорошего обладателю бутылки этого вина. С другой стороны мне до сих пор непонятно: зачем писать такое на всевозможных существующих и несуществующих языках к тому же так, чтобы никто не заметил написанное? Что-то вроде скрытого кода? Шифра? Пророчества для тех, кто будет пить «Ллойгор»?

Бред какой-то, однако после пронёсшихся вихрем в голове мыслей пить это пойло на какое-то мгновение мне дальше расхотелось. Но только на краткий миг, поскольку, вспомнив его необычный непередаваемый вкус и притягательный запах, я сглотнул тут же скопившуюся во рту слюну от жуткого желания поскорее откупорить очередную пинту этого напитка. Вот дьявол! Я почувствовал, как меня охватила неимоверная тяга вновь забыться в его дурманящем пьянящем водовороте, дарящем непередаваемые ощущения и отрывающем тебя от тошнотворной реальности и гнили обыденной жизни.

Отрывающем тебя от реальности.

Пробираясь сквозь заполнивший все аркхемские улицы густой белый кисель, я думал о том, что воздействие «Ллойгора» на сознание не похоже на обычное опьянение, которое мы испытываем от любого другого алкоголя. Да, он точно также расслабляет, помогает отстраниться и отрешиться от окружающего пространства и проблем, при этом как будто бы забирает что-то, уносит какую-то часть тебя безвозвратно, и в это же время дарит что-то абсолютно новое и оставляет это взамен. Иначе описать своё состояние от употребления этого вина у меня не получится, возможно, поэтому напиток имеет особую притягательность и привыкание. К тому же, сколько бы я не выпил, у меня ни разу не было похмелья! Осознание этого факта поразило меня, ведь вкус спирта в напитке наличествует достаточно ярко, его ни с чем не спутать! Насколько я помню, крепость «Ллойгора» составляет 20%. За вечер я могу выпить 2-3 бутылки, и на утро чувствовать себя превосходно, хотя в то же время являюсь мертвецом без сил подняться после пяти-шести порций бурбона.

Взглянуть бы на состав, так, ради интереса, вдруг подумалось мне, и я, резко развернувшись, зашагал в обратном направлении, где на Мейн стрит 45 находилась аптека мистера Бауэра, у которого с наступлением сухого закона вот уже восемь лет подряд я втихую из-под полы незаконно покупаю алкоголь.

Глава 3. Аптекарь

Колокольчик на входной двери предупредил хозяина, скрывавшегося где-то в лабиринте внутренних помещений аптеки, о прибытии нового покупателя, коим оказался я. Могу поклясться, что после моего последнего визита товара у Гарольда Бауэра на полках прибавилось: повсюду, куда бы ни падал взгляд, стояли колбы и пробирки, свёртки и бутылочки, мази и порошки, которыми были заполнены все горизонтальные поверхности без исключения.

– Одну минуту, пожалуйста, – донёсся до меня голос продавца.