“Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, – вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. – Мало того, что я знаю все то, что есть во мне, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы не жили они так, как эта девочка, независимо от моей жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!”»
Дуб здесь – двойник князя Андрея. И язык, на котором дерево обращается к герою, – двойнический. Сообщение передается при помощи знака, который сам по себе является двойником-антиподом: дуб с листвой – дуб без листвы. Дуб словно подмигивает князю Андрею.
Дао во времени хорошо чувствовал Гёте. Вот что записывает Эккерман в книге «Разговоры с Гёте»:
«Обедал с Гете. <…> Гете сказал мне, что его “Метаморфоза растений” хорошо продвигается благодаря переводу Сорэ и что теперь при дополнительной обработке предмета, прежде всего спиральной тенденции растений, ему неожиданно пришли на помощь новые труды некоторых ученых.
– Мы, как вам известно, – продолжал он, – занимаемся этим переводом уже больше года, тысячи препятствий вставали на нашем пути, временами вся эта затея казалась безнадежной, и я в душе не раз проклинал ее. Но теперь я благодарю Бога за эти препятствия, ибо, покуда мы медлили, другие достойные люди сделали интереснейшие открытия, которые не только льют воду на мою мельницу, но дают мне возможность неимоверно продвинуться вперед и завершить мой труд так, как год назад я еще и мечтать не смел. Подобное уже не раз со мной случалось, так что поневоле начинаешь верить во вмешательство высших сил, демонического начала, перед коим ты благоговеешь, не дерзая даже пытаться его себе объяснить».
Териоморфный двойник в романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго»[1 - Доклад, сделанный в Доме-музее Бориса Пастернака в Переделкине в октябре 2014 года.]
Шаг первый. Хозяйка зверей
Когда поэт говорит, что ему явилась Муза, что это, просто образное выражение, означающее, что он пришел в особое настроение, способствующее написанию стихов? Или же ему на самом деле явилось некое живое существо? Например, Пушкин в романе «Евгений Онегин» рассказывает:
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться Муза стала мне.
Мы привыкли думать, что это просто образность, что это говорится для красоты. «Являться Муза стала мне», конечно, красивее, чем, например, «Стихи писаться стали мне» или что-нибудь подобное. Но что если Муза действительно существует? Как существо, связанное с поэтом, но не совпадающее с ним полностью, существо отдельное, являющееся поэту не только изнутри, но и извне?
И еще один важный вопрос: является Муза именно тому, кто пишет стихи, или же она может явиться и человеку, который стихов не пишет и никогда не будет писать, но который художественно воспринимает и проживает свою жизнь?
Чтобы на эти вопросы ответить, нужно найти такие описания появления Музы, из которых будет ясно, что она упомянута не «ради красного словца». Нужно найти настоящие признания о встрече с ней.
Предлагаю вам посмотреть на два таких описания: первое – из повести Джеймса Джойса «Портрет художника в юности», второе – из романа «Доктор Живаго».
Стивен, герой автобиографической повести Джеймса Джойса «Портрет художника в юности» (опубликована в 1914 году), видит как-то на берегу моря девушку. Это реальная девушка, не сновидение. Но вдруг он начинает грезить наяву и сквозь эту девушку прозревает нечто иное. Некая «волшебная сила» превращает девушку «в существо, подобное невиданной прекрасной морской птице». И это существо изменяет, как бы деформирует весь мир, который видит Стивен. Он падает «в этот новый мир, мир фантастический, туманный, неясный, словно мир подводных глубин».
Стивен узнает в девушке «кликнувшую его жизнь». Коротко говоря, в ее образе Стивену является сама жизнь – как глядящее на него, окликающее его живое существо. Вот этот отрывок полностью:
«Он был один. Отрешенный, счастливый, коснувшийся пьяного средоточия жизни. Один – юный, дерзновенный, неистовый, один среди пустыни пьянящего воздуха, соленых волн, выброшенных морем раковин и водорослей, и дымчато-серого солнечного света, и весело и радостно одетых фигур детей и девушек, и звучащих в воздухе детских и девичьих голосов.
Перед ним посреди ручья стояла девушка, она стояла одна, не двигаясь, глядела на море. Казалось, какая-то волшебная сила превратила ее в существо, подобное невиданной прекрасной морской птице. Ее длинные, стройные, обнаженные ноги, точеные, словно ноги цапли – белее белого, только прилипшая к ним изумрудная полоска водорослей метила их как знак. Ноги повыше колен чуть полнее, мягкого оттенка слоновой кости, обнажены почти до бедер, где белые оборки панталон белели, как пушистое оперение. Подол серо-синего платья, подобранный без стеснения спереди до талии, спускался сзади голубиным хвостом. Грудь – как у птицы, мягкая и нежная, нежная и мягкая, как грудь темнокрылой голубки. Но ее длинные светлые волосы были девичьи, и девичьим, осененным чудом смертной красы, было ее лицо.
Девушка стояла одна, не двигаясь, и глядела на море, но когда она почувствовала его присутствие и благоговение его взгляда, глаза ее обратились к нему спокойно и встретили его взгляд без смущения и вызова. Долго, долго выдерживала она этот взгляд, а потом спокойно отвела глаза и стала смотреть вниз на ручей, тихо плеская воду ногой – туда, сюда. Первый легкий звук тихо плещущейся воды разбудил тишину, чуть слышный, легкий, шепчущий, легкий, как звон во сне, – туда, сюда, туда, сюда, – и легкий румянец задрожал на ее щеках.
“Боже милосердный!” – воскликнула душа Стивена в порыве земной радости.
Он вдруг отвернулся от нее и быстро пошел по отмели. Щеки его горели, тело пылало, ноги дрожали. Вперед, вперед, вперед уходил он, неистово распевая гимн морю, радостными криками приветствуя кликнувшую его жизнь.
Образ ее навеки вошел в его душу, но ни одно слово не нарушало священной тишины восторга. Ее глаза позвали его, и сердце рванулось навстречу этому призыву. Жить, заблуждаться, падать, торжествовать, воссоздавать жизнь из жизни. Огненный ангел явился ему, ангел смертной красоты и юности, посланец царств пьянящей жизни, чтобы в единый миг восторга открыть перед ним врата всех путей заблуждения и славы. Вперед, все вперед, вперед, вперед!
Он внезапно остановился и услышал в тишине стук собственного сердца. Куда он забрел? Который теперь час?
Вокруг него ни души, не слышно ни звука. Но прилив уже возвращался, и день был на исходе. Он повернул к берегу и побежал вверх по отлогой отмели, не обращая внимания на острую гальку; в укромной ложбинке, среди песчаных холмов, поросших пучками травы, он лег, чтобы тишина и покой сумерек утихомирили бушующую кровь.
Он чувствовал над собой огромный равнодушный купол неба и спокойное шествие небесных тел; чувствовал под собой ту землю, что родила его и приняла к себе на грудь.
В сонной истоме он закрыл глаза. Веки его вздрагивали, словно чувствуя высшую упорядоченную энергию земли и ее стражей, словно ощущая странное сияние какого-то нового, неведомого мира. Душа его замирала, падала в этот новый мир, мир фантастический, туманный, неясный, словно мир подводных глубин, где двигались смутные существа и тени. Мир – мерцание или цветок? Мерцая и дрожа, дрожа и распускаясь вспыхивающим светом, раскрывающимся цветком, развертывался мир в бесконечном движении, то вспыхивая ярко-алым цветком, то угасая до белейшей розы, лепесток за лепестком, волна света за волной света, затопляя все небо мягкими вспышками одна ярче другой. Уже стемнело, когда он проснулся, песок и чахлая трава его ложа теперь не переливались красками. Он медленно встал и, вспомнив восторг, который пережил во сне, восхищенно и радостно вздохнул».
Таково явление Музы у Джойса. Это не просто какая-то фантазия или так называемая дневная греза (daydreaming), это невероятно сильное виде?ние, которое воспринимается как более реальное, чем обычная действительность, и которое переворачивает всю жизнь человека. После встречи с Музой он видит жизнь иначе и живет по-другому. «Образ ее навеки вошел в его душу».
Выделим некоторые аспекты, ипостаси этой явившейся Стивену Музы. Она является, во-первых, как женщина. Во-вторых, как птица. В-третьих, как стихия (как представительница моря, мира «подводных глубин»). В-четвертых, как растение (цветок). Нам это скоро пригодится.
Вернемся к Пушкину. Может быть, и с Пушкиным в какой-то момент случилось то же, что с героем повести Джойса (и, очевидно, с самим Джойсом)? Может быть, и «Он имел одно виденье, / Непостижное уму, / И глубоко впечатленье / В сердце врезалось ему»?
Обратимся к уже процитированным строкам из «Евгения Онегина» и расширим цитату:
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться Муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: Муза в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.
Здесь мы видим, что Муза связана с водой и с птицами, как и у Джойса. А в словах «вдруг озарилась» спрятан цветок. В них уложено то, о чем у Джойса сказано следующее: «Мир – мерцание или цветок? Мерцая и дрожа, дрожа и распускаясь вспыхивающим светом, раскрывающимся цветком, развертывался мир в бесконечном движении, то вспыхивая ярко-алым цветком, то угасая до белейшей розы, лепесток за лепестком, волна света за волной света, затопляя все небо мягкими вспышками одна ярче другой». Но самое интересное то, что прямо перед рассказом о Музе у Пушкина говорится: «Читал охотно Апулея». Это намек, своего рода закладка. Пушкин здесь шифрует информацию и подмигивает тому потенциальному читателю, который сможет ее расшифровать. Впрочем, может быть, он делает это не для читателя, а для самого себя. Что же тут спрятано? При чем тут Апулей?
Дело в том, что в «Метаморфозах» героя повествования Луция спасает явившаяся ему Изида. Богиня является из воды – «из пучины морской». Для ее облика характерны цветы и яркий свет, а также некий животный элемент – пусть не птичий, а змеиный. И если Стивену Муза явилась не сама по себе, а сквозь реальную девушку, то здесь богиня вполне самостоятельна (так что бывает и так, и так). Вот небольшой отрывок из роскошного описания явления Изиды Луцию:
«Излив таким образом душу в молитве, сопровождаемой жалобными воплями, снова опускаюсь я на прежнее место, и утомленную душу мою обнимает сон. Но не успел я окончательно сомкнуть глаза, как вдруг из средины моря медленно поднимается божественный лик, самим богам внушающий почтение. А затем, выйдя мало-помалу из пучины морской, лучезарное изображение всего тела предстало моим взорам. Попытаюсь передать и вам дивное это явленье, если позволит мне рассказать бедность слов человеческих или если само божество ниспошлет мне богатый и изобильный дар могучего красноречья.
Прежде всего густые длинные волосы, незаметно на пряди разобранные, свободно и мягко рассыпались по божественной шее; самую макушку окружал венок из всевозможных пестрых цветов, а как раз посредине, надо лбом, круглая пластинка излучала яркий свет, словно зеркало или, скорее, верный признак богини Луны. Слева и справа круг завершали извивающиеся, тянущиеся вверх змеи, а также хлебные колосья, надо всем приподнимавшиеся… многоцветная, из тонкого виссона, то белизной сверкающая, то, как шафран, золотисто-желтая, то пылающая, как алая роза. <…>
Вот я пред тобою, Луций, твоими тронутая мольбами, мать природы, госпожа всех стихий, изначальное порождение времен, высшее из божеств, владычица душ усопших, первая среди небожителей, единый образ всех богов и богинь, мановению которой подвластны небес лазурный свод, моря целительные дуновенья, преисподней плачевное безмолвие. Единую владычицу, чтит меня под многообразными видами, различными обрядами, под разными именами вся вселенная. <…> Вот я пред тобою, твоим бедам сострадая, вот я, благожелательная и милосердная. Оставь плач и жалобы, гони прочь тоску – по моему промыслу уже занимается для тебя день спасения. Слушай же со всем вниманием мои наказы».
Изида. Расписанный рельеф из гробницы Сети I в Долине царей. XIX династия. Около 1360 года до н. э.
Действительно ли имел в виду Пушкин Изиду, говоря о своей Музе? Являлась ли она ему, подобно «шестикрылому серафиму»? Подобно тому, как герою Джойса сквозь облик девушки явился ангел: «Огненный ангел явился ему, ангел смертной красоты и юности, посланец царств пьянящей жизни…»? Или поэт упомянул Апулея, потому что ему действительно было в отрочестве интересно читать веселую и глубокую книгу латинского автора? Посмотрите, однако, на такую вот картинку:
В свете есть такие ль дива?
Вот идет молва правдива:
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
Днем свет Божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выплывает, будто пава;