Жизнь с переводом

– Артур, догони его и выясни, – попросила меня Надежда Васильевна.

Я вернулся быстро, Федор сказал мне, что за него беспокоиться не стоит. Мама ждала его неподалеку от школы, урок математики сегодня, как и в день побега, стоял в расписании последним.

Глава третья

Побег в кино дорого обошелся всем нам. Как и обещала Надежда Васильевна, по итогам первой четверти у нас в классе не осталось отличников, поубавилось хорошистов, появилась целая группа ребят, перед которыми маячила перспектива получить по итогам четверти за математику «неуд».

Федор приехал в школу за неделю до наступления каникул. Всем улыбался, пытался с каждым заговорить, но никто с ним толком не общался. Его никто ни в чем не винил, но, как и прежде, мы вновь стали избегать общения с ним. Все без исключения помогали ему перемещаться по школе, ему никто не отказывал в поддержке, ведь зачастую к ней призывали нас учителя. Все дело было в том, что он избежал кары, и это снова сделало его в наших глазах «чужим», не таким, как мы. Он опять превратился в инопланетянина, для которого не существовали земные законы.

Федор почувствовал нашу прохладу. В конце концов, он узнал причину – почему его все игнорируют. Об этом ему рассказала наша староста – Анна Антонова. Это было ее шагом отчаяния, она умела переживать за других ребят, всегда давала списывать неучам, вообще была девочкой отзывчивой. Поэтому мы избрали ее старостой класса, и она так никому и не уступила эту должность до самого окончания школы. За эту самую отзывчивость все, любя, называли ее Антошей. После ее рассказа все думали, что Федор исчезнет из школы, в крайнем случае, покинет наш класс, перейдет в параллельный, но он, наоборот, всю неделю до наступления ноябрьских каникул упорно посещал занятия.

Настал день последнего в первой четверти урока математики, на котором ненавистная Надежда Васильевна должна была объявить нам итоговые оценки за четверть. У троих ребят выходили двойки: у Беса, у Худы и у Ролана Фазылова по кличке Фаза. Если двое первых усиленно занимались борьбой, то Ролан намеренно избегал спорта, хотя и обладал недюжинной силой – двух наших борцов он без проблем клал на лопатки. В нем чувствовалась неимоверная физическая мощь от природы, и все старались избегать с ним недоброжелательного контакта.

Надежда Васильевна, как любая неудовлетворенная стерва – она никогда не была замужем и не имела детей – этот день восприняла как личный праздник. Она облачилась в черное бархатное платье, чем-то напоминающее вечерние наряды наших мам. Устроить моральную трепку, унизить беспомощных учеников – вот для чего, как нам казалось, она посещала школу. А сегодня настал особенный день, когда все мы без исключения были заранее записаны ею в неудачники.

Она написала на доске сегодняшнее число: «Первое ноября».

– Какой сегодня день?

– Сегодня последний день перед каникулами… – неуверенно ответил класс.

– Сегодня день экзекуции, – крикнул Ролан с места.

Надежда Васильевна усмехнулась:

– В чем-то ты прав, Ролан… Сегодня я расскажу вам о ваших оценках. Но скажу прямо: они неблагополучные почти у всех.

Все мы знали об этом уже задолго до окончания четверти. Было тяжело наблюдать за отличницей Анфисой Жарковой. Этой девочке очень тяжело давались пятерки, но она старалась; когда мы злились на нее – окликали Ананасом, на что она очень обижалась. Она была единственной из класса, кто прилюдно зарыдал из-за четверки по математике, в отличие от других отличников, которые с достоинством приняли удар.

– Не надо распускать слезы, раньше надо было думать, – сделала замечание Анфисе Надежда Васильевна.

Она злорадствовала. Она смотрела на каждого ученика, когда громко называла его фамилию и соответствующую оценку, еще раз отмечая, какие мы бездарные и никудышные дети. Своим взглядом она укоряла не только нас, но и наших родителей, бабушек и дедушек, всех предков, которые давно канули в историю. Это был ее день, не наш. Только перед тем как назвать последнюю фамилию, она сделала паузу, притворно улыбнулась и громко произнесла:

– Федор Лучанов, у тебя, у единственного ученика – пятерка. Вот, ребята, с кого пример надо брать. Мальчик учится, старается. А вы…

Весь класс с ненавистью посмотрел на Федора, а он, чувствуя неловкость, виновато опустил голову. Он сидел рядом со мной, и в этот момент я намеренно отстранился от него.

Надежда Васильевна встала со стула, отошла к доске, повернулась спиной к классу. В этот момент мы все обомлели. Все платье было покрыто белыми изъеденными отверстиями, как будто его проела моль. При этом отверстия все увеличивались в размерах, все большие куски плотной ткани отслаивались, обнажая ее белье белого цвета. В классе поднялся смех, улюлюканье.

– Что вы смеетесь?! – недоуменно покосилась она на нас. Смех перешел в коллективный хохот.

– Дура, ты вся в дырках, – выкрикнул кто-то с задних рядов не своим, писклявым голосом.

– Кто это сказал?! – взвыла она.

Все уткнулись в свои учебники, но она видела, что мы продолжаем злорадствовать, еле сдерживая смех.

– Кто обозвал меня? Худобаев, встать! – закричала она на Дениса.

– Это не я! – замотал головой Худо.

Надежда Васильевна держала в руке указку и, если бы не коляска Федора, перегородившая проход, то в порыве гнева этот скипетр власти преподавателя, возможно, нашел бы голову Дениса.

– Садись! – скомандовала она. – Белозерчев, ты?

– Нет, – твердо ответил Бес, не вставая с места.

Надежда Васильевна кипела, ее большое бледное лицо переполняли эмоции.

– Ролан! – истерично закричала она. Он был ее последним вариантом, больше в классе на такое никто не способен.

– Встань!

Фаза неохотно встал.

– Ты еще и не встаешь! – она направилась к нему, но неожиданно споткнулась и чуть не рухнула на Анфису Жаркову. Та только успела закрыть руками лицо, – перспектива быть раздавленной, да еще и перед каникулами, напугала ее. Но пронесло, Надежда Васильевна удержалась на ногах, только черная туфля слетела с ее ноги, скользнув под дальние парты, и никто не торопился достать ее.

– Ролан! – еще раз завопила она. – Достань туфлю, сейчас же!

Ролан не стал испытывать судьбу и полез под парту.

Но, как только она повернулась задом к классу, по нему вновь волною прошелся смех. Она запрокинула голову назад, прошлась рукой по своим ягодицам, и до нее дошло, что во время перемены кто-то подлил ей на стул кислоты. Она устремила взор на стул, подошла к нему, принюхалась и заорала так, что покачнулись стены:

– Кто это сделал?! Ублюдки!

В этот момент открылась дверь. Вошел директор. Он сразу заприметил потрепанный вид Надежды Васильевны, до которой только теперь дошло, что ее платье, колготки, нижнее белье безвозвратно растворялись.

– Надежда Васильевна, с вами все в порядке? – спокойно спросил он, пытаясь погасить приступ гнева коллеги.

– У меня… у меня… – задыхалась она, – у меня ничего… ничего не… не…

– Успокойтесь! – поднял на нее голос директор.

– Что вы на меня кричите, Петр Евдокимович, вот… вот, посмотрите, что они… – Надежду Васильевну трясло, она повернулась спиной к директору.

Директор отпрянул, он, как и разгневанная Надежда Васильевна, покрылся красными пятнами, но, придя в себя, заявил ей то, что она никак не ожидала услышать:

– Как вам не стыдно?!

Надежда Васильевна обезумела, ее глаза горели, казалось, еще чуть-чуть – и она напустится с кулаками на своего начальника.

– Вы что! Вы, вы за… за… защищаете этих щенков?!

Тут до директора дошло, что он сильно ошибся:

– Ой, простите, не разобрал…

– Не разобрали!! – закричала она.