Она моя…

Она моя…
Иман Кальби

Внимание: СТРОГО 18+, присутствуют очень откровенные сцены. Первая книга из трилогии. Она моя… Одержимость. С каких пор она стала так важна для меня? Никем я так не хотел обладать. Всецело и безраздельно. Она моя… Нежность. Впервые в жизни мне так отчаянно хочется кого-то сберечь и защитить. Она моя… Похоть. Никто до нее не мог так откровенно и легко будить во мне столько грязных мыслей. Она моя… Слабость. Непростительная роскошь, за которую придется так дорого заплатить. Она моя… Боль. Я сделал больно ей, а страдаю сам. Она моя… Ненависть. Потому что есть Он. Второй. Тот, кого я обязательно убью, какой бы ни была цена… А все потому, что Она моя… Только моя… Содержит нецензурную брань.

Иман Кальби

Она моя…

Все изложенные в романе события и персонажи вымышлены. Любое совпадение с реальностью случайно.

Московская область, январь 2033 года

–Влада, расскажите мне о своей жизни в Дамаске, – мягким голосом спросила доктор Анна Петровна, психолог с почти двадцатилетним стажем, сидящая за красивым дубовым письменным столом в своем уютном кабинете.

Девушка никак не прореагировала на ее призыв, продолжая все так же безотрывно смотреть на часы – кукушки, висевшие на противоположной стене. Ее поза в кресле – лежаке была расслабленной, но в то же время закрытой.

Не обращая внимания на явное пренебрежение со стороны пациентки, врач продолжила, – Ну как- то мы с Вами должны скоротать еще час нашего сеанса. Понимаете, это моя работа, я просто так не смогу Вас взять и отпустить.

Влада лишь усмехнулась, показывая, что ей наплевать на работу доктора и что там о ней подумают как о специалисте.

– Сигарету, – произнесла она вкрадчиво, не отрываясь от часов.

– В Вашем положении нельзя… – попыталась было возразить доктор, но встретив обжигающий взгляд пациентки, решила сделать исключение. Как бы ни было, ей платят совсем за другое. Задача была поставлена четко –  выудить как можно больше полезной информации, а продвинуться на этом пути столь именитому и известному в узких кругах специалисту так и не удалось ни на йоту. Не хватало еще, чтобы из- за этой взбалмошной девчонки, наломавшей столько дров, она рисковала своей репутацией. Была – ни была. Молча протянула ей желаемое с зажигалкой. Девушка затянулась, смачно выдохнула и все- таки начала свое повествование. Доктор торжествующе заерзала на стуле и незаметно включила диктофон, претворившийся ручкой.

– Бездарность.

– Простите? – переспросила Анна Петровна, не понимая, о чем она.

– Полная бездарь. Вот кем я была.

Доктор молчала, в такие минуты лучше не встревать.

– Бездарь, которой повезло.

Влада встала и подошла к окну.

– Яркие репортажи, сенсации, емкие сюжеты и глубокие аналитические статьи… Все это было не про меня. Не получалось, не было ни опыта, ни таланта. А хотелось славы, как всем тем, кто снимал, писал, не боялся лезть под пули и находить в войне не смерть, а известность.

Снова затяжка.

– Я завидовала. Быть в Сирии, не изобретать себе способ туда попасть, а приехать на все готовое, и так и прозябать в безвестности… Вот чем я занималась… Пока не встретила Его… Их…

Глава 1.

– Август месяц 2031- го, лето достигло своего знойного пика и все так непривычно, так по- новому в Сирии.... Я не была здесь три года после окончания стажировки в Дамасском университете, а кажется, что лет десять. Как было здесь тогда, еще в мирное время, когда никто и помыслить не мог, что все так стремительно завертится. Тихо, спокойно, красиво, мило, душевно… Эта страна была оазисом толерантности и спокойствия в арабском мире, уже не первое десятилетие сотрясаемого внутриполитическими пертурбациями. Впрочем, регион всегда представлял собой огромную пороховую бочку… А потом эта бочка в очередной раз «задымила», и в Сирии все стало стремительно нестись в пропасть. Знаете, как при горном обвале, при сходе сели… И Я оказалась в этой массе, среди обломков страны и судеб других людей. Гражданская война не щадит никого. Это худшее, что может произойти с государством. Когда брат становится врагом брату, когда ненависть везде, когда боль повсюду. Эта боль жжет тебе ноги, она втаптывает в грязь твое достоинство, она калечит твою судьбу вне зависимости от того, на какой ты стороне баррикад… Ты воюешь и горишь сердцем за свою правду, а когда пути назад уже нет, оглядываешься и понимаешь, что все то, за что ты воевал – нынче пепелище… И уже все равно, кто был прав, а кто виноват… Весь этот ужас свалился на Сирию совершенно неожиданно. Казалось, страна была намного более устойчива к внешнему воздействию, да и народ здесь жил неплохо., наученный тяжелым политическим прошлым –  волнения там происходили далеко не первый раз. По крайней мере, всем со стороны так казалось… Я до сих пор пытаюсь понять, когда же был спущен этот курок национального раскола. Когда люди в Сирии начали разделять себя на религии, конфессии, кланы… Не было этого всего, а потом вдруг появилось –  и в таком гипертрофированном виде. И вот, на этом пепелище оказалась и я… Хотя давайте по – честному, в августе 2031 года я прилетела в Дамаск, где все еще было относительно спокойно. Революция традиционно, как много лет назад, начала тлеть в сердце страны –  Хомре. Всего каких -то 150 км пути по прямой дороге от столицы, а ощущение, что несколько тысяч километров, несколько лет… Дамаск все еще пытался жить своей привычной жизнью, хоть из пригородов уже доносились отзвуки боестолкновений. То и дело происходили теракты, одинокие минометные обстрелы могли накрыть один из центральных районов, а военных и блокпостов стало больше, чем магазинов с традиционными сирийскими лепешками. Теми самыми, которые являются прообразом итальянская питты, в свое время привезенной из этих краев Гнеем Помпеем Великим вместе с местными рабами и другими трофеями в Рим.

Так уж получилось, что особого выбора у меня не было. Я потеряла родителей, когда мне было всего два года. Да что там говорить, я их не знала. Из родственников на связи была только тетя –  Бэлла Константиновна. Ну как из родственников, номинально. Родственного тепла я не чувствовала никогда. Росла в элитном интернате. Тетка время от времени меня там навещала. Приезжала всего на полчаса раз в месяц, холодная, надменная и богатая. Оценивающе смотрела на меня, разговаривала с классной руководительницей, потом подходила ко мне, брала за подбородок и вглядывалась в лицо… Всего пару минут –  и вот, неприступная родственница опять упархивает в своем шикарном автомобиле с водителем в неизвестном направлении… Я никогда не была у нее дома. Ничего не знала о ее жизни. А та холодность и важность, с которыми тетка смотрела на меня, словно возводили неприступную крепость перед желанием попроситься уехать с ней, за пределы интерната… Я переживала и скучала… С самого раннего детства ни одной фотографии родителей, ни одной вещи, доставшейся от них… Из- за этого, наверное, я была тихой и нелюдимой, предпочитая компании сверстниц – сплетниц книги и фантазии.

Влада задумалась, слегка прикрыла глаза, вспоминала… Пациентам всегда очень непросто начать рассказ о своей жизни… За свою многолетнюю карьеру Анна Петровна не знала ни одного из них, кто бы не стал вдаваться в ненужные детали, упуская из вида главное. Всем хотелось объять необъятное и показать специалисту мир своими глазами, чтобы быстрее получить долгожданную «таблетку от всех болезней», пусть и душевных. Влада оказалась исключением – доктор была рада любым ее рассказам, потому что это все же лучше, чем многомесячная игра в молчанку…

– Я была прилежной ученицей, занималась спортом. Тетка настояла, чтобы в мою программу обучения ввели танцы и гимнастику. Я выросла в стройную гибкую девочку. Школа была позади –  и благодаря усилиям Бэллы Константиновны и муштре учителей я поступила в институт… Я никогда не забуду тот день, когда впервые села к ней в машину. Думала, что, наконец, познакомлюсь с ее семьей, войду в ее жизнь, как родственница, но та лишь привезла меня на съемную квартиру и сказала, что отныне будет оплачивать мое проживание в доме недалеко от института, а в ответ ожидает от меня прилежной учебы и пристойного поведения, в том числе… никаких «мальчиков – сопляков», как она выразилась.

У тетушки, занимавшейся, с ее же слов, «формированием меня как личности», были связи в арабистической среде Москвы. Так я и попала на специальность журналиста – арабиста в институт Востоковедения. В 16 лет я плохо понимала, что вообще такое арабский мир. Понимала ли это она, я тоже не знаю. Сейчас догадываюсь, что, конечно, понимала, –  сказала Влада с горькой усмешкой, потом задумалась.

– Мы мало разговаривали. За все эти годы помимо прочих своих навыков я усвоила главный –  не задавать ей лишних вопросов. Арабский – значит арабский. Я выучила этот сложнейший язык путем многочасового просиживания своей задницы за столом. «Моим делом было учиться» –  так говорила Бэлла Константиновна, а там она -де все решит. Решила. Преподаватели были ко мне лояльны и внимательны. В репетиторах, дополнительных занятиях, стажировках, в том числе и недешевых языковых курсах в Дамасском университете в Сирии, мне не отказывали. Еще в последний год учебы в магистратуре я попала на распределение в журналистское агентство «ЭРА», где традиционно нужны были арабисты. Так начался мой скромный путь в профессии. Азарт приходит во время игры. Я втянулась, увлеклась арабской культурой, танцами, искусством. Полюбила язык. Теперь хотелось большего – хотелось работать и расти карьерно. Благо, что примеров было много. Журналисты – арабисты легко и быстро делают себе имя, потому что Ближний Восток щедр не только на солнце, но и на «горячие точки». Но меня, неопытную и зеленую, не спешили отправлять в регион, да и серьезного повода не наблюдалось. Да, то и дело обострялись арабо -израильские отношения, но на этом направлении работали «свои», ничего нового там изобрести не получилось бы. Я сидела в Москве штабной крысой, занимаясь преимущественно переводами каких -то бесконечных арабских статей «в стол», хоть мой начальник и говорил, что это просто идеальная работа для молодого сотрудника – набиваешь руку, подтягиваешь язык… Я хотела в поле, я жаждала славы. Настал и мой звездный час. Здесь и сейчас.

Очередная арабская весна…Социальные противоречия, недовольство властью, религиозные конфликты –  все это в одночасье прорвало плотину действовавшего на Ближнем Востоке уже не одно десятилетие статуса -кво. Целая плеяда стран опять, как много лет назад, были охвачены революционной горячкой с разной степенью интенсивности вооруженных действий. Для этих государств и проживающих в них людей эта арабская весна стала трагедией, а для нас, журналистов, неиссякаемым кладезем тем и информации для самопиара. Сколько новых имен заняли свое место на журналистском пьедестале благодаря молниеносному реагированию на происходившее. Да кого только здесь не было –  штатные корреспонденты, стрингеры, блогеры, гонзожурналисты. Параллельно с традиционной войной, на Ближнем Востоке шла более изощренная и противоречивая –  война информационная. Когда в марте 2031 года арабская весна началась и в Сирии, я поняла, что это мой лотерейный билет…

Глава 2

– Послушайте, я устала –  с тяжестью прошептала девушка, обхватив голову руками, –  не знаю, зачем я вообще все это рассказываю… Бред какой -то…

Она пробубнила последние слова себе под нос и уже было встала, чтобы выбежать прочь из кабинета, как она делала уже множество раз, но доктор была решительна в своем настрое. Только- только что- то начало получаться…

– Подождите, – несвойственно громко произнесла Анна Петровна, – Вы не должны уходить сейчас, Влада! Расскажите мне все! Обязательно расскажите! Если Вы устали, мы можем продолжить завтра… Но если есть силы…

Девушка колебалась, стоя в дверях…Воспоминания терзали ее, но в то же время лились бальзамом на ее душевные раны. Рассказ обо всем, «с нуля», словно переносил ее обратно. Переносил в то время, которое она потеряла безвозвратно… Влада впервые почувствовала какую- то легкость… Нет- нет, боль оставалась, она давила на нее, словно мешок булыжников на грудь утопленника, но вместе с тем, появилось какое- то странное ощущение катарсиса, очищения, освобождения… Словно долго зревший и болевший гнойник прорвался…Все равно болит и краснеет, но уже не так…

– Я смогла уговорить начальство отправить меня в Дамаск в составе группы журналистов тем августом 2031 года. Мы не были командой, у каждого из нас был свой план, как выпустить лучший материал и получить больше всего карьерных бонусов и денег. Мне помогло то, что я хорошо владела сирийским диалектом арабского языка благодаря стажировке и разбиралась в ситуации в стране. На момент приезда туда у меня уже были друзья еще со студенческих лет, поэтому дело у меня пошло. Я оказалась эффективной, много писала, много куда была вхожа. В итоге вместо двух недель, на которые нас отправили, меня решили продлить на три месяца, формально занять вакантный на тот момент пост постоянного корреспондента информационного агентства «Эра». За его же счет мне сняли милую небольшую квартирку в приятном христианском районе Кусур в центре Дамаска. Я имела изрядную долю свободы, но, конечно, эта свобода резко ограничивалась установленными официальными властями рамками для всех без исключения журналистов. В отличие от стрингеров и блогеров, я не могла, да и не хотела рисковать, нарушая их запреты на перемещения по стране или несанкционированный сбор информации. Здравый смысл был при мне, но сами понимаете, в таких условиях, на фоне более «горячих» репортажей коллег из телеков, как мы в своей среде называли телевизионных корреспондентов, и «свободных поэтов», которые работали за свой счет, но имели возможность продавать материал любому СМИ, моя значимость как журналиста уверенно падала к нулевой отметке. Мне срочно нужна была сенсация, но не путем риска для жизни и для репутации агентства. С утра до ночи я судорожно перебирала темы, сюжеты, возможные интервью с представителями режима, но все это не находило отклика у руководства в Москве. Все мои идеи отвергались все с большим градусом раздражения и недовольства моей работой. Нужно было что- то делать.

Эта идея пришла ко мне спонтанно. На одном мероприятии, совершенно тупом, честно говоря. В очередной раз в поисках тем я поперлась на концерт в Дом Оперы. Я даже не помню, что это было… Какие- то дети устроили показательное выступление в честь отбывающих на фронт военных –  дико политизировано и примитивизировано, как это обычно бывает со всем, что связано с официальной пропагандой и детской самодеятельностью.

Там, в фойе, я и увидела Его. Даже не увидела, нет. Помню, как сердце ушло в пятки, когда к прозрачным дверям ярко залитого солнцем зала подъехали три шикарные машины и из центральной двери легкой походкой выпорхнул Он. Высокий, уверенный в себе, расслабленный, невыносимо красивый –  темно- пепельные густые непослушные волосы, светлая кожа, легкая щетина, голубые глаза. Он был в джинсах, расстегнутой небрежно на шее темной рубашке и пиджаке в стиле кэжуал. Такой, непринужденный красавец, смотревший на всех одновременно и добродушно, и снисходительно, потому что понимал с детства –  равных нет и не было. Не от кого ждать конкуренции. Его охранники вмиг собрали вокруг него невидимый щит недоступности, хотя он со всеми был максимально приветлив.

В тот день я в числе еще сотни других гостей этого нелепого мероприятия смотрела на его истинную звезду. Именно на него пришли поглазеть все эти люди, как бы умилительно маленькие детишки ни пели патриотические песенки о Сирии, на Него –  самого популярного и желанного мужчину в сирийском правящем классе, неофициальное лицо режима, одного из самых влиятельных его теневых руководителей, самых амбициозных и перспективных. Тридцатилетний красавец, он не сходил ни с местных, ни с западных таблоидов. СМИ его любили и ненавидели, потому что именно он с легкостью ими дирижировал, как хотел, являясь негласным руководителем сирийской пропаганды, одним из авторов и хранителей его идеологии. И при этом ни одного интервью, ни одного слова прессе. И если и был в Сирии человек, более обожаемый или ненавидимый, чем Президент, то это был его неофициальный родной племянник Васель Увейдат. Я смотрела на него и понимала – вот Он нужен мне для интервью. Смогу его получить –  выиграю джек пот.

Меня он даже не заметил, конечно. Быстро проследовал с организатором этого глупого торжества в зал. Да и чего я ждала? Знаете, когда видишь таких мужчин, невольно хочется, чтобы они пробежали по тебе хотя бы легкой, небрежной улыбкой. О таком обычно помнят годами. Это то, что тешит женское эго. Ради чего мы красимся, одеваемся и прихорашиваемся, кто бы что ни заливал, что делается это исключительно для себя.

Влада задумалась, машинально поправила волосы, словно прихорашиваясь, словно действительно воспоминания переносили ее в тот день и в тот зал.

– Не то, чтобы я была в себе не уверена. Но мою привлекательность нельзя назвать шокирующей, зачаровывающей… Я достаточно объективна и критична сама к себе.

Доктор не стала ее перебивать, задумалась над ее утверждением. Вроде бы, действительно, Влада относилась скорее к тому типажу женщин, которые влюбляли в себя при более близком знакомстве. Тогда, когда открывался их шарм, очарование, внутренняя харизма и природная сексуальность, заложенная в генетическом коде… Но вот можно ли было так влюбиться в нее с первого взгляда, да еще на отдалении? Смотря на бледную, осунувшуюся от депрессии девушку, поверить в это было трудно. Но умудренная опытом доктор как женщина все- таки понимала, во Владе было главное –  порода. Даже в этом дурацком больничном халате, без макияжа, с собранными волосами, она все равно приковывала к себе внимание. Стройная, даже худощавая. В то же время, очень женственная. Томные светло- карие глаза, на солнце светящиеся янтарем, пухлые губы, очень редкого медового оттенка натуральные волосы…

Влада тоже молчала, вспоминая ту себя. В последние недели она редко смотрелась в зеркало. Не хотела, боялась, незачем. В ее восприятии она была все еще в том образе себя самой. Она мало красилась… Пудра. Бесцветный блеск для губ… Исключением были глаза. Она всегда их подводила черным. Так ей еще в 17 лет посоветовала тетка. Бэлла Константиновна знала толк в красоте. В своих шестьдесят она могла дать фору многим сорокалетним. Она сказала, что это еще больше подчеркивает «янтарь» ее глаз. В Москве ее макияж «смоки айс» часто относили к увлечению восточной культурой, но познакомившись с арабским миром в реальности, она поняла, что ее мейк ап был несоизмеримо более легким, чем у арабок. Те обычно мазали глаза несколькими слоями сурьмы, обрамляя их обильным количеством теней и туши. Со временем она даже пришла к выводу, что ее макияж скорее не метод привлечь внимание, а способ защитить себя… Эта мысль посетила Владу после того, как она прочитала, что на древнем Востоке, в частности, в Месопотамии или Египте, все мужчины и женщины для защиты от злых духов и сглаза обводили свои глаза черным цветом…Но Владу от злых духов такой прием так и не защитил…

Глава 3

– Влада, Вы уже минут десять просто молчите. Все нормально? –  Анна Петровна вернула ее к реальности.

– Все таки я очень устала и хочу уйти, –  она приподнялась на лежанке и потерла глаза.

Влада злилась на саму себя. С ее стороны было ошибкой что- то рассказывать назойливой докторше. На что она надеялась? На облегчение? На понимание? Не получила ни того, ни другого. Уже в своей палате, лежа на кровати и смотря в окно на падающие с белого неба первые снежные хлопья, она вспоминала дальше. Эти воспоминания были только ее. Ими она не будет делиться, ни за что. Она закрыла глаза, словно желая вернуться обратно туда, в тот день.

Васель Увейдат. «Золотой внук», –  шептали ему в спину. Его называли фамилией матери Увейдат только потому, что он родился вне брака. На самом деле он был истинным Васелем Али. При том, почти точная копия своего отца Хусейна Али –  старшего сына первого президента Сирии Захида Али. Хусейн трагически погиб в авиакатастрофе более двадцати лет назад. Любой работающий в Сирии иностранец знал, что старший сын Захида был реальным преемником главы государства, и воспитывался именно для этого. Все к этому шло, если бы не трагическая случайность, когда управляемый им спортивный винтовой самолет разбился и унес жизнь молодого мужчины в самом расцвете лет… Хусейн во всем должен был быть номер один –  лучший водитель, лучший пловец, лучший наездник, лучший пилот… Нельзя быть лучшим во всем… Это вызывает зависть богов…

Горе было неописуемым у всей страны… Официально наследников неженатый сын не оставил, так как был «слишком молодым». Но неофициально все знали –  молодым для старости, но не для того, чтобы делать детей. Тот факт, что он был холост, не помешал ему завести роман с одной местной красоткой. Да что там одной, у него их были сотни. Та самая просто оказалась умнее…Или наоборот, глупее… Хусейн скончался в возрасте 32 лет, тогда, когда Васелю было уже целых 11 лет. Как сплетничали в Дамаске, сразу после того, как девушка из семьи Увейдат забеременела, мать Хусейна, жена Захида Али Мадлен, заставила всю их семью переехать на Кипр. За неделю им купили шикарную виллу в районе Айя Напы, а на счет в одном из оффшорных банков Кипра бросили солидную сумму денег. Мальчик рос вдали от родины, пока не произошла трагедия с его отцом. Поговаривали, что убитый горем Захид Али за день состарился на десять лет, впал в глубочайшую депрессию, отказался от воды и еды. Мудрая жена, годами сносившая его самодурство и загулы, знала, что делать, нужно было дать убитому горем отцу хотя бы «частичку» сына. Мальчика вернули на родину. С тех пор Васель Увейдат рос под крылом президентской семьи, как ее неотъемлемая часть, но в то же время, под фамилией матери. Мудрая бабушка и тут все предусмотрела –  мальчик должен был радовать глаза дедушке, но не покушаться на трон –  это место было завещано перейти ее среднему сыну Басему Али, родному брату погибшего Хусейна, как это в итоге и произошло. Еще один ее сын –  самый младший, самый неуправляемый и дерзкий из детей Авад, разница в возрасте у которого с Васелем была всего семь лет, так и не нашел общего языка с новоявленным родственником. Но опять же, об этом только ходили слухи. Формально, перед камерами, на семейных фото и государственных приемах, семья являла идиллическую картину.

Вся эта история не давала Владе покоя. Она стала наводить справки, и самым верным и ценным «источником информации» для нее оказалась Амани. Судьба свела их еще в годы языковой практики Влады в Сирии. Дочь губернатора Дамаска, она в равной степени имела обширные связи и столь же широкую душу. Амани была очень веселой и компанейской девочкой. Она училась в Австралии, однако из- за какой- то мутной истории учебу не окончила, вернувшись под опеку родителей. Немудрено, что не прошло и года после ее возвращения, как она вышла замуж за друга семьи, приближенного к президентскому клану, как здесь любили козырять. Деньги к деньгам. Амани мастерски лавировала в интригах строгого на суждения дамасского светского общества, при этом плохо держа язык за зубами, и в этом плане была неиссякаемым источником информации.