Открытки от незнакомца

Он словно обсуждает слияние компаний с чванливой клиенткой, а не серьезно больного отца с родной сестрой. Я уже готова бросить трубку, но тут до меня доносится его шепот:

– Ты молодчина, Ка. У тебя все получится.

На этом разговор прерывается.

Я стою в коридоре и тяжело дышу, стараясь собраться с мыслями вопреки шуму из кухни. Отец перестал стучать и перешел к пению. Я напрягаю слух и узнаю первую строфу церковного гимна «Когда святые маршируют», который мы пели в школе.

Отец поет достаточно чисто; можно подумать, что его сознание временно прояснилось, по крайней мере достаточно для того, чтобы попадать в ноты. Но проблема с памятью осталась.

– Кара! – вопит он. – Кара!

Я пытаюсь вспомнить гимн с самого начала, чтобы ему помочь, но тоже, как и он, не могу продвинуться дальше первой строчки. Говорят, болезнь Альцгеймера передается по наследству. Лучше не гадать, кто потом будет ухаживать за мной.

Отец снова возвращается к началу гимна:

– О, когда святые… маршируют…

А затем опять принимается колотить ложкой по столу, причем совершенно не в такт словам; так новобранцы шагают не в ногу с остальным взводом. Я смотрю на часы. Скоро приедут из Службы соцобеспечения, чтобы забрать отца в Центр помощи престарелым и инвалидам. Мне надо набраться терпения и дождаться их. Мне не в чем винить Майкла. Ему удалось сбежать. Теперь он живет в Лондоне и не может мчаться сюда по первому зову. Было бы хорошо, если бы он появлялся хотя бы время от времени, но Майкл решил проблему с отцом по-своему – скинул ее на меня. Вынуждена признать, что это разумно. Я единственная, кто еще пытается не дать всему развалиться. Но мне, как маленькой, по-прежнему требуется благословение старшего брата. Мне страшно быть лидером, принимать трудные решения, хотя именно это мне теперь и предстоит. Я знаю, что Майкл давно перестал волноваться из-за того, что происходит с нашим отцом.

Раздается стук в дверь – уверенный стук частого гостя.

– Папа, за тобой приехал Брайан, он отвезет тебя в «Липы»! – кричу я, надеясь, что Брайан не расслышит в моем голосе облегчение. – Вдруг он знает вторую строчку из «Святых»? – У меня в голове все еще звучит навязчивая мелодия.

Я открываю дверь Брайану, коренастому коротышке с ручищами-лопатами и со скрипучим, как терка для сыра, голосом.

– Входи, – приглашаю я его. – Мы почти готовы. Ну что, папа…

Я распахиваю дверь кухни и вижу отца: он стоит у раковины и льет на пол молоко из пакета. Вокруг него разбросаны, как опавшие листья, чайные пакетики. Он улыбается мне, как маленький ребенок, гордый своим новым рисунком.

– Чай, – объясняет он.

– О, папа… – шепчу я, оценивая степень ущерба.

Нужно проверить, куда затекло молоко; только бы оно не просочилось в щели… Когда отец устроил такое в прошлый раз, мне понадобилась не одна неделя, чтобы избавиться от вони.

– Вот приедете в «Липы», и Брайан нальет тебе чаю, – говорю я и улыбаюсь со стиснутыми зубами. – Пошли, не будем заставлять его ждать.

Я беру папину руку и слегка сжимаю ее, но он не реагирует. Он идет за мной, шлепая по разлитому молоку, к двери, где его перехватывает Брайан.

– Поехали, Джо, – скрежещет Брайан. – Нам пора. Патриша уже в машине. Нынче утром она что-то расшалилась. Думаю, ей не хватает тебя.

Я корчу Брайану рожу. Что он такое говорит? Ушам своим не верю! Он мне подмигивает, мол, чего только не скажешь, чтобы скрасить день.

Микроавтобус отъезжает, а я вооружаюсь тряпкой, чтобы осушить молочное озеро.

* * *

К дому приближается незнакомка. Симпатичная улица, размышляет она; зажиточная, но не претенциозная. Она тщательно проверила адрес и заучила наизусть дорогу от автобусной остановки, чтобы ни у кого не спрашивать, куда идти. Ни к чему привлекать к себе внимание. Городок маленький, мало ли, кто с кем здесь знаком.

Она шагает по тротуару, разглядывая дома. Номер три, номер пять, номер семь… Сердце колотится в груди, она судорожно глотает воздух и боится упасть.

Совсем близко от цели она останавливается и начинает рыться в сумке, как будто что-то ищет. При этом поглядывает вокруг из-под полей своей шляпы. С этого места ей хорошо виден трехэтажный викторианский дом с обнесенным штакетником палисадником размером с носовой платок. Как соотнести эту картину с ее мысленным образом дома, где они прожили столько лет? Она замечает, что окна дома немытые, а под водосточными трубами скопились опавшие листья. Зато занавески весьма кокетливые. В каменной вазе у входной двери чернеют погубленные ранними заморозками цветы. Все-таки, думает она, по весне кто-то потрудился их высадить.

Теперь, очутившись здесь, она чувствует себя немного храбрее. Как ей поступить, если кто-нибудь выглянет из окна верхнего этажа? Улыбнуться, помахать рукой?

На улицу сворачивает микроавтобус, постепенно замедляя ход. Она роняет голову и ускоряет шаг. Микроавтобус тормозит у нее за спиной, она слышит, как открывается дверь и из машины выходит водитель. Он что-то говорит своим пассажирам, а потом подходит к двери дома и по-свойски в нее стучит.

Она переходит улицу и удаляется в ту сторону, откуда пришла.

2

Сиделка из агентства должна прийти в два часа дня, и я жду ее с нетерпением. Дом, где мы с отцом прожили последние лет тридцать, достаточно велик, содержать его в чистоте было непростой задачей само по себе, а уж когда тебе это совсем неинтересно – и подавно. Здесь высоченные потолки, из окон вечно дует, не счесть щелей и разных укромных уголков, куда набивается пыль и где прячутся пауки. Откровенно говоря, дом кажется заброшенным и нелюбимым. Большую часть комнат мы вообще не используем, но и в жилых я не хозяйка. По натуре я не аккуратистка, но все же пыталась следить за порядком, который так любит отец. Детьми мы с Майклом ходили у него по струнке. Думаю, отчасти это потому, что мамы не было рядом и он не хотел, чтобы его обвиняли в родительской халатности, но главная причина, по-моему, в том, что аккуратность попросту заложена в его ДНК. Но теперь, когда отец отдаляется от меня все дальше и дальше, за домом я слежу спустя рукава. Он больше не замечает пыли и беспорядка, меня то и другое тоже не волнует, так что все довольны.

Но при всем этом мне хочется произвести хорошее впечатление на сиделку, поэтому я кое-как прибираюсь, недолго орудую пылесосом, прохожусь там и сям тряпкой. Я даже покушаюсь на внутренности оконных рам, где сейчас, при дневном свете, особенно заметны грязные разводы. Из кухни несет прокисшим молоком, остается надеяться, что сиделки к такому привычны. Поправляя на кофейном столике стопку журналов для невест, я твержу себе, что у гостьи нет цели оценить меня как хозяйку. И все же преданность папе заставляет меня стараться, чтобы придать нашему старому логову приемлемый вид.

Стрелки каминных часов подкрадываются к двум, и в моем воображении оживает сцена из «Мэри Поппинс». В детстве я обожала этот фильм, мне так хотелось любви няни-волшебницы! Все возвращается на круги своя: снова я жду, что кто-то появится и все преобразит, как по мановению волшебной палочки.

Я решила сдвинуть дело с сиделкой с мертвой точки, пока отца не вернули из Центра помощи. Если она окажется никуда не годной, то пусть отец не знает, что я пыталась спихнуть его на чужого человека. Не могу избавиться от этого ощущения, хоть и знаю, что на самом деле это не так. Я достаю из тайника между страницами одного из моих журналов письмо из агентства. На бумаге миссис А. Партингтон выглядит безупречно: богатый профессиональный опыт и куча прекрасных свежих рекомендаций. Я гадаю, что за имя прячется за инициалом «А.»: Алисон? Абигейл? Я рада, что она замужем. Почему-то замужество ассоциируется у меня с опытом, хотя я знаю, что это смешно. У меня даже теплится надежда, что она старше меня, – понятия не имею почему.

Ровно в два часа раздается звонок в дверь. Через полупрозрачное стекло входной двери я вижу силуэт женщины в темной одежде. Ни шляпы, ни зонтика – прощай, моя мечта о Мэри Поппинс! Мысль, что я подвожу отца, сродни удару под дых: у меня перехватывает дыхание, приходится сначала приходить в чувство, а уж потом отодвигать щеколду. Я заталкиваю свое чувство вины как можно глубже, туда, где оно уже не ранит. Отец ужасно уязвим, а эта женщина нам совершенно чужая, но никто ведь не заставляет меня брать ее на работу. Поговорить никогда не вредно.

Я открываю дверь.

С виду ей за пятьдесят, а значит, первую проверку она у меня успешно проходит. На ней ладное темно-синее габардиновое пальто, под мышкой кожаная сумочка того же цвета. Седина у нее тоже с голубоватым оттенком, стрижка короткая, немного небрежная. Никакой косметики. На ее ноги я не смотрю, потому что уже знаю, что к ее туфлям не придерешься.

– Здравствуйте! – произношу я, широко улыбаясь своей самой приветливой улыбкой. – Я Кара. Пожалуйста, проходите.

– Анджела Партингтон. Как поживаете? – откликается она.

В ее выговоре не слышно жестких согласных, присущих йоркширскому акценту, но мне непонятно, откуда она родом. Откуда-то с юга Англии – вот максимум, который я могу определить. Она протягивает руку; рукопожатие у нее твердое, кожа прохладная, сухая. Знаю, у меня ладонь слегка влажная, но я перебарываю побуждение отдернуть ее. Кончики ее пальцев чувствуют изъяны моей кожи в пострадавшем когда-то месте, глаза немного расширяются, но я признательна ей за то, что она воздерживается от комментариев.

– Отец сейчас не здесь, – объясняю я, видя, что она ищет его глазами. – Днем он обычно в Центре помощи «Липы», там у него друзья, сотрудники не дают ему скучать. Ему полезно выбираться из дома, а у меня появляется время, чтобы заняться делами. – Я корчу гримасу, показывая, какая непростая у меня жизнь, и тотчас пугаюсь, что сиделка сочтет меня черствой эгоисткой, но она ничего не замечает. – Я подумала, что лучше нам с вами познакомиться в его отсутствие. Он бывает слегка… – Я подыскиваю слово, которое объяснило бы его поведение и при этом не выставило меня плохой дочерью. – Проказливым, вот! Вы же меня понимаете, не так ли?

– Прекрасно понимаю, – отвечает она и кивает, чтобы я не сомневалась. – Это ожидаемо, учитывая его состояние. Он, конечно, не виноват, но это создает некоторые трудности.

Я сразу перестаю волноваться. Она понимает, каково мне, так что у меня отлегает от сердца.

– Всем нам иногда бывает трудно, – продолжает она. – Я знаю это по себе. Главное – найти правильный подход. Наверное, нам сюда?

Она широко улыбается, и я вижу, что у нее недостает одного переднего зуба, – странно, что она не устранила этот изъян, учитывая возможности нынешней стоматологии. Она распахивает дверь в гостиную прежде, чем я успеваю сделать это сама. В былые времена я сочла бы подобную прямоту обескураживающей, но сейчас, наблюдая, как она удобно устраивается на диване, понимаю, что она – именно та, кто мне требуется: человек, который возьмет на себя взрослые обязанности вместо меня.

– Чашечку чая? – предлагаю я.

– Нет, благодарю. – Она сопровождает отказ решительным жестом. – Пила недавно. Что ж, может быть, расскажете мне про вашего отца и про то, какие у вас здесь правила?

Сама не замечаю, как все ей выкладываю: как меня удручает непредсказуемость отца, собственная неспособность справляться с его нескончаемыми вопросами, чувство вины перед ним. Я говорю, а она кивает, как будто слышала все это раньше – возможно, так оно и есть. Время от времени она прерывает меня фразами вроде: «Прямо так и делает?» или «Ах вот он как!», от которых растет моя уверенность. Чем больше понимания она проявляет, тем охотнее я делюсь с ней подробностями. В конце концов мне полностью изменяет чувство дочерней лояльности и я принимаюсь расписывать нашу с отцом совместную жизнь как она есть.

– Я работаю дома, от этого дополнительные сложности, – жалуюсь я и кивком указываю на стопку журналов для невест на кофейном столике. – Замуж не собираюсь, – добавляю, заметив ее интерес к моей левой руке. – Так я зарабатываю на жизнь: придумываю фасоны свадебных нарядов и сама их шью. Мастерская у меня прямо здесь, в доме.