Плоскости времени. Стихи и проза

Бесконечный диатез не позволял баловать единственного ребенка шоколадом и мандаринами, строгий запрет переставал действовать лишь раз в году. Проснуться рано утром, залезть на четвереньках под елку, нащупать в алом атласном мешочке пупырчатость мандариновой корки, присоединить к ней гладкость конфетной обертки, а затем со всем этим богатством оказаться на старом диване и погрузиться в новую книгу – яркие картинки, лощеные страницы, неведомые истории.

Очень долго, до начала самостоятельной жизни, новая книга оставалась для нее праздником, праздником, ради которого можно было пойти на все, даже на обман.

Сколько раз толстая обложка очередной истории предательски выглядывала из-под надоевшего учебника.

– Чем ты занята?

– Да уроками, конечно, так много задали.

Что же говорить о бесконечных бессонных ночах. Ура, из соседней комнаты доносится сонное дыхание взрослых, и, наконец, можно включить настольную лампу и читать, читать, пока за окном не начнет светать. Ну и черт с ним, что сон длился два часа, что нет сил подняться и идти в школу, зато волшебная ночь чтения осталась самым ярким воспоминанием и спустя несколько дней ее, возможно, удастся повторить.

Толстые стекла очков оказались платой за это безумство – одно из немногих безумств в ее жизни.

Все эти, да и многие другие печали и радости ждали девочку в неведомой перспективе школьных лет, а сейчас мы оставим ее на старом диване с книгой на коленях – маленького человека у книжной полки морозным утром, вкус которого она сохранит на всю жизнь.

Точнее – на множество жизней, имевших свои означенные границы. Движение по ступенькам, первая из которых могла называться – мама.

Глава 4. Мама

Глаза, руки, запах, голос матери – сколько сентиментальных и натуралистических, романтических и реалистических текстов можно найти на эту тему в мировой литературе… Молчанием, расплывчатым пятном, очертанием в тумане памяти, незнакомо-пугающим в нелепом больничном халате, пытающимся обнять, опереться, задержаться на грани этого мира образом… Сплошные многоточия, обозначившие женщину, давшую жизнь.

Затем уже взрослой, вглядываясь в фотографии, она видела огромные глаза, кудрявые волосы, тонкую талию и невольно смотрелась в зеркало, пытаясь уловить сходство. С годами родовые черты проступали ярче, на смену отрицанию нелепого, под влиянием минуты сделанного шага, приходило и понимание и прощение. Боль сиротства ушла на задний план, откатилась морским приливом, обнажив сочувствие и редкие камушки счастливых моментов. Возможно, в глубинах памяти их было больше, но песок времени, тина времени, ржавчина времени – покрывают, затягивают и разъедают минуты, часы и годы раннего детства.

Роза Кабак (Чунц). Мать героини. Конец 50-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.

Мама была связана с множеством вещей, красивых, шуршащих, блестящих и пахнущих на туалетном столике в спальне. Флакон духов «Красная Москва» с резким чуть пряным запахом и тугой неподдающейся пробкой; пудра, рассыпающаяся легким облаком в момент открытия круглой нарядной крышки; тюбики губной помады; театральная сумочка, пушисто-кудрявая каракулевая муфта, брошь и кольцо – загадочный мир женской красоты, притягивающий маленькую девочку. Все это можно было рассматривать и щупать, нюхать и осваивать, пока мама возилась на кухне или развешивала белье во дворе. Девочку не ругали за рассыпанную пудру или испорченную помаду, она любила изучать взрослый мир сама, без свидетелей.

Роза Кабак (Чунц). Мать героини. Середина 50-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.

Мама пыталась обучать дочку некоей премудрости, которая, сказавши честно, давалась плохо: палочки в тетрадке выходили косые, акварельные краски скатывались на бумаге в нелепые комочки, пластилин застревал в волосах и прилипал к рукам, единственное, что доставляло радость, – архитектурный конструктор, из которого можно было построить дом с балконом. Однажды девочку научили вывязывать петли из ниток, и она чрезвычайно гордо прикрепила их на все имеющиеся в шкафу полотенца.

Особая история – чтение. Буквы она, наверное, освоила очень рано, а книгу – «Сказку о мертвой царевне и семи богатырях» – прочла как-то сразу, догадавшись, каким образом из букв и слогов складываются слова и предложения любимых пушкинских стихов. Количество внимательного слушания резко перешло в новое качество собственного доступного чуда.

А до этого момента как она любила сидеть на диване, заглядывая в толстую мамину книгу и слушая непонятную, но притягательно прекрасную поэтическую речь! Потом спустя много лет она поняла, что четырех-, пяти летнему ребенку мать читала взрослые стихи Лермонтова и Пушкина. И, самое поразительное, она что-то понимала, раз сидела и слушала музыку русского стихосложения, отозвавшуюся во взрослой жизни многими строками собственных стихов.

Инесса Кабак (Ганкина) с мамой. Начало 60-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.

А еще была смешная попытка ставить ребенку оценки за поведение, а главное – показывать этот дневник вечером папе. Девочка не помнила, сколько длилась эта пародия на школу, но неприятный осадок от маминого «доноса» какое-то время царапал ее душу. Она не боялась отца, но очень не хотелось тратить редкие часы вечернего общения на глупые объяснения по поводу каши, кривых палочек или неубранных игрушек. Благо отец не принимал эти проблемы всерьез.

Вообще, она почти не помнила серьезных наказаний в раннем детстве. Единственный раз ее поставили в угол в спальне, и она на всю жизнь запомнила, как смеялись мать и отец за столом в гостиной, под круглым теплым светом абажура, а она смотрела в щелку и тосковала в своем одиночестве и отверженности, как тосковала вечером, когда ее отправляли спать, как тосковала во время долгих детских болезней, лишенная возможности слушать непонятные разговоры взрослых, – единственный ребенок немолодой супружеской пары. Нелепая жестокость двадцатого века прокатилась по судьбам родителей, во многом определив ее собственную, но все это она поймет, будучи взрослой, а пока светит настольная лампа на письменном столе отца, поблескивают блестяще-загадочные инструменты маминой готовальни, а девочка впервые сама читает знакомые стихи:

«Царь с царицею простился,
В путь-дорогу снарядился,
А царица у окна
села ждать его одна».

Глава 5. Одиночество

Эта нота звучит для каждого по-своему, имеет свой собственный цвет и вкус. Стремление к одиночеству и бегство от него в бессмысленные разговоры, одиночество в толпе, в семье, одиночество горя и праздника, возвышенное одиночество юности и печально-мудрое – старости, вынужденное и добровольное, творческое и болезненное.

Кому неведом этот горько-сладкий вкус? Искус одиночества рождает личность и он же способен разрушить самый прочный фундамент устоявшейся судьбы. Океан любит бесстрашных пловцов. Первый опыт во многом определяет путь.

Детская кровать с сеткой, невыносимый вкус хлористого кальция, очередная ангина. Можно заплакать, тогда придут мать или отец, скажут что-то ласковое, но потом противная дверь все равно закроется. Уж лучше не показывать виду, и она начинает строить замки и пропасти из большого и тяжелого одеяла, передвигаться по складкам маленькими пальцами и наконец засыпает. Так она впервые укротила демонов страха и горечи чудом творчества. Золотой ключик счастья оказался в собственных руках.

Она не раз возвращалась к переживанию одиночества в своих текстах. Но это случится во взрослой жизни, когда поэтическое начало проклюнется из опущенных в детстве в благодатную почву семян.

А сейчас девочка спит в волшебном замке, созданном собственными руками из колючего и тяжелого одеяла действительности, преображенной игрой.

Глава 6. Игры

Игры, игрушки, игривость – игровое начало человеческой культуры. Признаться в своих детских пристрастиях – все равно что открыть самый главный секрет, возможно, более важный, чем первый сексуальный опыт, ибо из детских игр, как из корня, вырастает дерево взрослости.

Неуклюжий, твердый, с грустным выражением лица медведь. Он украшает собой почти все детские фотографии и уже почти полвека спит возле ее постели. Порой кажется, что даже муж похож на медведя – на смешного сказочного и немного нелепого мишку – Вини Пуха: седого и усталого от жизненных проблем, а в лучшие минуты – непосредственного и по-детски творческого.

Инесса Кабак (Ганкина). Начало 60-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.

Инесса Кабак (Ганкина). Начало 60-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.

Кукол было мало – несколько голых существ, вечно теряющих закрепленные на резинках руки и ноги, с нарисованными прическами и безумно невыразительными лицами. Да и звали их соответственно: Танька и Манька, одним словом, советская тоска. Была, правда, Жанна, с настоящими кукольными волосами, и – о чудо! – одетая в симпатичный бордовый сарафан с карманом и пуговицами. Она казалась нездешней, красивой и недоступной, Барби шестидесятых годов, надменной немецкой гостьей в красивом наряде.

Но настоящим другом был только медведь, ибо он один в глазах девочки обладал чудесным даром жизни. Она могла заплакать, если мишка со стуком падал на деревянный пол. Боль, чужая боль вызывала сочувствие и находила отзвук в душе.

Однажды девочка оказалась в доме у родственников и увидела на кровати, на китайском покрывале розовое чудо – куклу, одетую, как маленькая принцесса: в чепчике, кружевах и атласном платье.

Она даже не мечтала обладать такой куклой, лишь теплилась слабая надежда, что мама сошьет что-то подобное голышам. В доме даже появились маленькие кусочки шуршащего атласа. Но надежда так и не стала реальностью.

В десять лет она попросила себе подарок и получила от тетушки еще одно безобразное советское чучело.

Разрыв между мечтой и действительностью, разрыв, который она старалась ликвидировать в своей взрослой жизни, не жалея денег и времени на радости, путешествия и подарки для себя и других.

Через много лет, приехав погостить в Штаты, она купит двум маленьким родственницам забавные мягкие игрушки, надеясь обрадовать незнакомых девчонок. Каково же будет ее изумление, когда она увидит игрушечных жителей американского дома, посуду и мебель, сказочные квартиры – мир чужого детства.

Но вернемся в комнату на первом этаже старого дома, где счастливая девочка строит на полу дворец из конструктора, дополняя недостающие детали воображением или книжными иллюстрациями. Она много болеет, поэтому большинство времени проводит в квартире.

Вечером ее ждет продолжение бесконечных историй про героев, чудовищ и дальние путешествия.

Так большой мир входил в маленькую комнату, манил, соблазнял и пугал одновременно.

Путешествия, история, культура, наука, языки – все богатства человечества лежали у ее колыбели. Чудесные дары, доступные многим, но оцененные по достоинству далеко не всеми.

Игры разума, игры чувства, игры детства, вкус знания и творчества, оставшийся на всю жизнь.

Глава 7. Вкус знания

Три мяча разной величины стали первым уроком астрономии – оказывается, вот как просто и гармонично устроен мир: Земля, Солнце и Луна попеременно поворачивались друг к другу разными сторонами, являя собой годовые и суточные циклы.

Инесса Кабак (Ганкина). Конец 50-х годов ХХ века. Фотография из семейного архива.