Валентин Елизарьев. Полет навстречу жизни. Как рождается балет

В выпускной характеристике в училище написали: «Имеет легкий хороший прыжок, может исполнять партии гротескового плана. Умен, хорошо учился. Не всегда сдерживает себя, но умеет понять свои ошибки». Валентин Николаевич говорит, что для полного восстановления и возвращения в балет в качестве танцовщика ему нужен был год, но тут он узнал, что в Ленинградской консерватории на балетмейстерское отделение набирает курс Игорь Бельский. И это все решило.

– Мне это было очень интересно, я даже своим сокурсникам что-то ставил. У нас вела исторический танец Марина Борисовна Страхова, дворянка, очень известная, почему-то она мне все время поручала то средневековый французский танец сделать, то что-то другое. Она меня даже в другие классы водила, чтобы я показывал, – и я увлекся. А тут я узнал, что курс набирает Бельский. И решил обязательно поступить.

Игорь Бельский, народный артист РСФСР, был главным балетмейстером Малого театра оперы и балета, сейчас это Михайловский театр. «В их встрече мне хочется видеть некую закономерность ленинградской школы, – говорил в одном интервью Юрий Григорович. – Наравне с основами классического танца там заботились о выявлении второй славной ленинградской традиции – выращивании балетмейстеров. И молодой Елизарьев вписался в этот процесс, воспринял все, что считал нужным и близким для себя».

Валентин Николаевич говорит, что в то время двумя главными именами в балете были как раз эти – Григорович и Бельский.

– Бельский – один из тех, кто создал прорыв вместе с Григоровичем.

– Когда вы говорите «прорыв», что вы имеете в виду? – спрашиваю я.

– Новое мышление. Относиться к классическому танцу не так, как раньше, – не смотреть на балет с зашоренными глазами, а развивать его, ставить новое. Создать советский балет – это было очень важно. Тогда главным образом культивировался драмбалет, а Григорович и Бельский вернули его к развитому симфоническом танцу. Бельский поставил «Берег надежды» на музыку Андрея Петрова, «Ленинградскую симфонию» и много других балетов. Это серьезное имя в петербургском искусстве. Мне очень (с ударением. – И. П.) повезло, что он набирал курс. Я сдал все экзамены. Несмотря на молодость – я совсем пацан был, – он меня взял. И смотрите, что произошло: нас поступило четырнадцать человек, окончили курс четыре, а в балете остались только двое: я и Генрих Майоров.

«Щелкунчик»

Утренние репетиции

Класс – почти как в школе: 45 минут, и все завершается на высокой ноте, точнее, на высоком прыжке, который задает настрой целому дню, – разгоряченные артисты начинают одеваться и натягивают на себя как можно больше всего: шерстяные гетры, валенки, комбинезоны, кофты – все, чтобы сохранить тепло разогретого тела. Дальше начинаются репетиции, перерывы межу ними будут короткими, но сохранить тепло в мышцах очень важно. Артисты гетры и валенки и на спектакль надевают. Скидывая перед первым шагом на сцену, а после спектакля, обессиленные, бродят от одной кучки одежды к другой: «Где мои гетры?», «Не видела мои чуни?»

Так что когда из залов, где только что проходили утренние классы, выходят балетные, вы ни за что не признаете в них Принцев, Принцесс, Лебедей и Спартаков: цветастые, разноодетые, с сумками, из которых торчат термосы, массажные валики, полотенца и коврики. Некоторые ведут за руку маленьких детей, и это удивительная примета того, как изменился балетный мир за последние 30 лет: раньше балерины или рожали, выходя на пенсию, ближе к 40 годам, или вообще отказывались от детей в пользу искусства, а сегодня у примы белорусского Большого Ирины Еромкиной трое детей и блестящая балетная карьера. Мир изменился, и балет, конечно, изменился тоже, но одно в нем осталось и останется всегда неизменным: тяжкий труд и кастовость. «Балет – элитарное искусство, это не только танец, он соединяет в себе многие виды искусства – музыку, хореографию, драматургию, сценографию, костюмы», – говорит Елизарьев. Этот мир открывается не каждому и не каждого впускает.

«Научить быть хореографом невозможно»

С Генрихом Майоровым мы встретились в Москве – я пришла к нему в гости в многоэтажку на бульваре Райниса. В гостиной стоит балетный станок, рядом прислонился к стене скрученный в трубку балетный пол. «Внучка занимается», – говорит Майоров, заметив мой взгляд. Балетная династия продолжается: Майоров – хореограф, жена и дочь – балерины, дочь танцевала в Большом театре. В этом доме балет повсюду. Генрих Александрович – шутник и балагур – заявляет сходу:

– В Ленинградской консерватории три самых знаменитых выпускника-балетмейстера: Валя Елизарьев и Боря Эйфман.

– А третий?

– А третий – я.

И заливисто смеется, хотя шутливый в его заявлении только тон, а все остальное – правда.

Генрих Майоров старше Валентина Елизарьева на 11 лет. Окончив Киевское хореографическое училище, он танцевал во Львове и Киеве, преподавал в родном училище, ставил танцы для своих учеников.

– Десять лет уже проработал. И вдруг узнаю, что мой любимый Игорь Бельский набирает курс. Я – вжух, обернулся, поехал, поступил. Мы жили и учились под «прикрытием» трех великих людей, как: Федор Васильевич Лопухов – гений, Петр Андреевич Гусев и Игорь Дмитриевич Бельский. Еще преподавал Леонид Вениаминович Якобсон. Вот такая была плеяда – невозможно уши оторвать. Они опытные, говорили конкретно и о главном. И поскольку это консерватория, очень сильные были музыкальные дисциплины. Мы с Валиком упивались. Анализ музыкальных форм – великолепная дисциплина. Анализ партитуры – великолепная. Это когда вы в музыку входите не просто тра-ля-ля, а нутро ее чувствуете, композиторскую мысль понимаете. Нас поселили в общежитии в одной комнатке – Валик, напротив моя кровать, и еще был студент из Эстонии, о котором больше ничего не знаю. Как всегда в высших учебных заведениях – кто учится с сердцем, а кто так, мотает курс. Валик моложе меня намного, мне даже неудобно было, но я ведь педагог уже, наблюдательный. Меня в нем знаете, что поразило? Невыпячивание себя. И большая сосредоточенность на материале, который нам давали. Он прямо как губка впитывал. Я смотрю: какой парень хороший! Учиться у Бельского было очень интересно, он сказал нам одну вещь: «Ребята, старайтесь свои лучшие мысли поставить до 45 лет».

– Я как раз хотела задать вопрос – что происходит с возрастом? Почему лучшие спектакли ставятся в молодости?

– Потому что потом лень.

И снова заливисто хохочет. Я же говорю: шутник и балагур.

А вот на Валентина Елизарьева неизгладимое впечатление произвели совсем другие слова Игоря Бельского (про «до сорока пяти лет» он даже и не помнит):

– Когда мы пришли на первый урок, он сказал: «Ну, в общем, вы поступили ко мне, до профессии дойдут те из вас, у кого есть призвание и талант. Поэтому я заранее говорю, что научить быть хореографом невозможно. Это должно быть глубоко внутри, нужно иметь талант от Бога, чтобы заниматься не исполнением, а сочинением». – Тут Валентин Николаевич неожиданно переходит на заговорщицкий шепот, как будто выдает страшную тайну:

– Мы-то все надеялись, что он нас научит! – Смеется. – А он говорит: «Я могу подсказать, рассказать о закономерностях, передать личный опыт, но именно научить ставить – это только высшие силы, нужно иметь этот особый дар – сочинять танец и иметь драматургическое мышление». Мы все немного скисли, мы же думали, что нас научат, и мы станем балетмейстерами.

Много лет спустя, когда Елизарьев сам стал профессором Белорусской академии музыки, он начинал знакомство с учениками именно этими словами: научить быть хореографом невозможно. Теперь этими же словами начинает работу с каждым новым курсом самый, пожалуй, знаменитый, ученик Елизарьева – основатель театра «Киев Модерн-балет» Раду Поклитару. Да и звездный хореограф, создатель собственного Театра балета Борис Эйфман говорит то же самое: «Сочинение хореографии – не профессия. Подобному невозможно научить. Профессия – это, например, врач-дантист. Ты точно знаешь, как вырвать больной зуб, какой должна быть последовательность действий. А как сочинять движения, чтобы в итоге создать подлинное произведение искусства?.. Никто не знает».

Но разочаровавший так веривших в него студентов Игорь Бельский все же указал путь, объяснил, как стать хореографом, как понять, твое ли это дело, правильный ли ты сделал выбор в жизни, придя к нему на курс.

– Он говорил: ставьте, набивайте руку. Ставьте в самодеятельности, в Ленконцерте, мюзик-холле, в любых организациях, куда вас пригласят, – набивайте профессиональную руку. Поэтому я очень много ставил, будучи студентом. Мы с Генрихом очень много работали. Он был намного старше, у него уже был большой и исполнительский, и сочинительский опыт, и я все время тянулся за ним, – вспоминает Валентин Николаевич. И именно это – ставить спектакли как можно чаще, на самых разных площадках, – советует делать сегодня своим ученикам.

Генрих Майоров говорит, что самым тяжелым для него, несмотря на хореографическое образование и опыт работы танцовщиком, был ежедневный балетный класс. Вернее, именно из-за большого опыта и было тяжело:

– Вальке-то хорошо: молоденький, только что из училища, а мне уже четвертый десяток. Но мне было интересно смотреть, как эти молодые ребята, которые окончили Вагановское, занимаются. Очень грамотно: руки поставлены, вращение поставлено, туры поставлены, глиссад, кабриоль – все что нужно, спина есть. Думаю: хорошо, это редкое качество, значит, он будет требовать от своих исполнителей.

И тут Генрих Майоров не ошибся: Елизарьев требует.

– И это правильно, – говорит заслуженный артист, ведущий солист Большого театра Беларуси Олег Еромкин. – Было пару раз, когда я что-то не сделал. Помню, один раз я сказал Валентину Николаевичу, что побоялся упасть на сцене. И по его реакции понял, что у меня такого не может быть, лучше я упаду на сцене и меня поругают, чем я что-то недоделаю или не попробую. У нас в коде в «Щелкунчике» идут двойные ассамбле. И вот как-то на самом последнем гастрольном спектакле я сделал не двойное, а одинарное ассамбле – усталость, ответственность, где-то уже нервы не справляются. Ну, и сделал одинарное. А он мне сказал: ты должен, ты обязан. И я себе больше никогда в жизни… как бы мне ни было больно, тяжело, но я максимально старался в любых спектаклях доделывать все, как поставлено, и ничего не облегчать. Валентин Николаевич очень правильно подходит к этому, дает возможность, если видит в тебе потенциал, если видит, что ты можешь раскрыться и станцевать лучше, он даст тебе возможность еще раз доказать и попробовать.

Когда я спросила Бориса Эйфмана, открывшего собственную Академию танца, обязательно ли хореограф должен быть танцовщиком, он ответил:

– Хореограф должен обладать профессиональными знаниями в сфере различных техник танца и уметь выражать телом свои творческие фантазии. Но, например, быть музыкально образованным человеком не значит быть музыкантом-исполнителем. Задача хореографа – научить артиста точно исполнять создаваемый хореографический материал и воплощать на сцене художественные замыслы автора спектакля. Но самому быть танцовщиком для хореографа не обязательно. Более того: это может даже навредить ему.

Продолжая каждое утро вставать к станку, Валентин Елизарьев как прямое руководство к действию принял совет Игоря Бельского «набивать профессиональную руку» – и ставил спектакли везде, куда приглашали. К тому же, признается он, стипендии в 28 рублей на жизнь категорически не хватало, а просить деньги у родителей было совестно. Он вспоминает свои с Генрихом (по студенческой привычке он называет его Геной) студенческие ужины: покупали в соседнем магазине картошку (скорее всего, белорусскую) и селедку: «Она стоила четырнадцать копеек за килограмм, была вся ржавая и очень соленая, но ни на что другое денег не хватало», – вот тебе и ужин.

И так изо дня в день, пока не начались «халтуры». «Халтурой» в Советском Союзе, да и сейчас тоже, называли и называют любой дополнительный заработок. Устав от картошки с селедкой, Елизарьев уже на первом курсе работал руководителем хореографического кружка во Дворце культуры Первой пятилетки:

– Мне добежать туда было три минуты. Я, по-моему, 50 рублей получал.

Спросите у него, какой была зарплата 10 или 20 лет назад, – вряд ли вспомнит, а вот эту первую запомнил навсегда.

– И потом, еще будучи студентом, я ухитрился руководить всей самодеятельностью Ленинградского университета.

Говорит, что вот тогда о «ржавой» селедке он забыл: денег на жизнь стало хватать. Но, кроме денег, работа приносила нечто куда более ценное: опыт «и умение работать с людьми; то, что не преподают в консерватории, – умение работать с коллективом». Этот опыт ему потом в Минске ой как пригодился.

Генрих Майоров вспоминает, что в 1969 году поставил для балетного конкурса номер студентам Вагановского училища:

– Там три парня и Людмила Семеняка: маленькая, чу?дная, красавица – ноги, корпус. Номер занял второе место, уступил только моему любимому танцовщику, которого ценил больше всего в Большом театре, Юрию Владимирову. Тема в том номере – назывался он «Мы» – была такая: три парня очаровались девушкой, и каждый перед ней выходит. А характеры: первый – проныра, второй – лидер, третий – ни рыба, ни мясо. В этом был интерес, потому что графика обогащалась. Ну и, конечно, Семенячка – она у меня до сих пор в голове стоит. А когда была премьера на концерте училища, приехал Валюша. В пиджаке, с чемоданчиком, а в нем анализ музыкальных форм. Мы потом долго сидели у нас в общежитии. Он меня все спрашивал: «А почему ты так сделал, что у тебя трое и все разные?». Я говорю: «Разные характеры». Я старше был, но Валька меня удивлял: такой сосредоточенный парень.

Когда я спросила известного балетного критика, главного редактора журнала «Балет» Валерию Уральскую о том, когда она впервые услышала имя Валентина Елизарьева, оказалось, что именно в те годы – когда он учился в консерватории:

– Мы знали о нем, когда он в Ленинграде ставил отдельные номера. Я следила за этими курсами, там была целая плеяда: и Валя, и Эйфман, и Майоров, которые в это время учились. Их же педагоги отправляли во все эти дворцы культуры ставить спектакли, чтобы была постановочная практика. И их уже тогда знали все.

Но настоящая слава, пусть пока только в профессиональных кругах – среди товарищей по профессии и балетных критиков, – пришла в 1972 году, когда Валентин Елизарьев выиграл вторую премию на Всесоюзном конкурсе балетмейстеров. Первую получил Генрих Майоров.

Елизарьев представил на конкурс два номера – «Контрасты» на музыку Родиона Щедрина и «Дорога» на музыку Марка Самойлова.

– Вы тогда первый раз работали с музыкой Щедрина?

– Да. Я и познакомился с ним тогда, я же в Москве ставил, на московских артистов. Кстати, был такой известный хореограф Дмитрий Брянцев, он у меня в номере участвовал в качестве артиста. Я позвал Родиона Константиновича на выступление, и ему очень понравилось.

На этом конкурсе, который во многом определил судьбу Валентина Елизарьева, хотя он тогда об этом даже не догадывался, в его жизнь вошли несколько важных для него людей: Щедрин, Плисецкая и Григорович. «Кармен-сюита» Родиона Щедрина – первый балет, который Валентин Николаевич поставит на белорусской сцене, а с номером «Настроения» на музыку к «Камерной сюите» возьмут Гран-при на Международном балетном конкурсе в американском Джексоне советские танцовщики Нина Ананиашвили и Андрис Лиепа. Для блестящей Майи Плисецкой, с которой Родион Щедрин прожил 57 лет, Елизарьев поставит хореографические номера в телефильме «Фантазия». Об этом фильме и нежной дружбе, которая связывала балерину, композитора и хореографа, в книге расскажет сам Родион Константинович. Тогда же, на конкурсе, произошла первая встреча с Юрием Григоровичем. «Я заметил его [Елизарьева] уже на Всесоюзном конкурсе балетмейстеров в Москве, где он стал лауреатом в 23 года», – много позже скажет Григорович. Добрые отношения продлятся всю жизнь, и уважение к Григоровичу не позволит Елизарьеву принять предложение возглавить балетную труппу Большого театра. Но это будет потом, а тогда, в 1972 году, юный Валя Елизарьев – «я же пацан еще совсем» – был просто счастлив.

– Григорович сказал вам что-то вроде «парень, у тебя большое будущее»?