Дара

Размахивая совком с тлеющим благовониями, зачерпнутыми с жертвенника, служитель, начал что-то говорить нараспев глухим, низким голосом. Его черная хламида развевалась на утреннем ветру, из-под низко надвинутого капюшона, на меня смотрел мрак. Глаза, поначалу блестевшие белками, становились все более безжизненными, их заволакивала Тьма.

Голос поднимался все выше и выше. Если до этого мне было только холодно, то теперь стало еще и страшно. Обруч нагревался, запястье обжигало.

До меня дошло, что никто не спросит моего согласия. Фактически, я уже принадлежала Князю. К жертвеннику поднесли простыню, показав всем пятна, Жрец бросил ее в огонь.

– Прими Кровь Княгини! – закричал он, и снова перешёл на незнакомый язык.

Неожиданно, с жертвенника взметнулось черное пламя, простыня разом вспыхнула, и сгорая, исчезла, не оставляя после себя даже пепла. Пламя опало. Угли продолжали мирно тлеть.

Голос Жреца поднимался всё выше, казалось в нём уже нет ничего человеческого, и в момент, когда он оборвался на самой высокой визгливой ноте, запястье мое опалило огнём.

Тело наполнилось силой. Морок, так крепко державший меня до этого, вдруг начал рассеиваться.

И я вспомнила ночь, заливаясь краской стыда.

Меня никто не брал силой. Эта ночь подарила мне совершенно новые, невозможные ощущения. И я сама приняла Князя, приняла его Тьму

– Ты моя, и только моя! – шептал Князь мне ночью на ухо. Не князь,– Рэдгар. Он назвал мне своё настоящее имя. Не побоялся. Внутренней своей сутью я поняла, что имя настоящее, но своего в ответ не назвала.

Задыхаясь от воспоминаний, нахлынувших так не вовремя и впервые за все время ритуала, посмотрев в глаза Рэдгар, я выдернула руку. Поздно.  Раньше не было сил, а теперь нет выбора.

Обруч исчез, вместо него левое запястье обивала лента Тьмы: черная метка, похожая на браслет, нерушимая как само наше единение, связавшая мою внутреннюю Тьму с Тьмой Князя до последнего вздоха – его или моего. Такая же была на правой руке Князя.

Какое-то движение, началось внизу на площади, за нашими спинами. Слышался ропот, возгласы недовольства. Не выдержав, я обернулась. Люди расступались. Разрезая толпу черноволосых горожан, выделяясь среди них, чужеродным пятном, не глядя по сторонам, закаменев лицами, шли светловолосые мужчины. Мои братья. Впереди, в длинном белом одеянии, – мой отец.

Глава 4. Поиски

Он шел по площади, колыхавшейся как серое море. Видел раздражение, злость, недовольство горожан от присутствия чужаков в городе. Видел не лица, не людей, а свет их душ, их настроения.  Положительных эмоций не было. Самые нейтральные, – любопытство и заинтересованность.

Если бы не мирный договор и не обман Колдуна, Гарон и Лохем снесли бы этот город еще вчера. Но приехав сюда в сумерках позавчерашнего дня в поисках пропавшей девушки, воины не были впущены в Город. Ночью ворота закрывались для всех чужаков без исключения.

О том, что искали дочь Вождя, говорить было запрещено. Нельзя было давать шанс для манипуляций. Да это бы ничего и не изменило. Любую другую девушку искали бы также. И искали. Лейлу, подругу Дары. К ночи нашли в роще, с перерезанным горлом.

Родителям сказали сразу, к нему же в шатер зайти боялись. Боялись его ярости и гнева. Боялись пыльной бури, способной всё снести на своём пути. Успокоить его умела лишь Дара. И то, что её не нашли, давало надежду. Маленькую, но надежду.

Когда же вошли в шатер с двумя венками, один из которых был в крови, он закаменел, лишь через долгий удар сердца поняв, что на венке его дочери нет крови. И понял также, что она жива, раскрытием почувствовав, что её свет горит совсем рядом, в Городе. Знать бы только где именно.

Утром отряд поехал снова и им было разрешено обыскать город. Князь к ним не вышел, а Колдун, странно усмехаясь, готов был открыть для воинов любую дверь.

В этом не было необходимости. Охотник мог отыскать Дару по стуку её сердца даже самостоятельно, но обыскав весь город, проведя здесь полный день, воины вернулись в сумерках обратно ни с чем. Город закрылся для чужаков.

Он дожидался сыновей у шатра, не впустив гонцов Князя внутрь, думая больше о судьбе дочери, чем о том, как принять случившееся и избежать кровопролития.

Дочь! Она была единственной его слабостью, напоминая жену походкой, улыбкой, поворотом головы. Она была его наказанием и наградой одновременно.

Ведь когда начались роды, и повитуха сказала ему, что спасти можно будет лишь одного ребенка, – он выбрал сына.

Повитуха ошиблась.

Прослушивая живот матери, она слышала стук лишь одного сердца, видела свет души лишь одного ребёнка.

Повитуха ошиблась. В первый и единственный раз. Это стало понятно через сутки мучений и боли, когда роженице все-таки вскрыли пузырь и воды отошли.

Обычно роды проходили совсем не так. Сейчас же жена не могла родить, а его мать, прощупывая живот женщины, после отошедших вод, с ужасом поняла, что внутри двое детей.

Решать нужно было быстро. Воды отошли, – дети могли задохнуться.  Один, до этого, закрывавший собой второго, был очень активен, толкался и требовал впустить его в этот мир. Второй практически не шевелился. Двое детей.

Живот вскрыли. Операция довольно частая, хоть и небезопасная. Всё оказалось точно в соответствии со словами повитухи. Двое детей с одним сердцем. Тогда она ему и сказала, -выбирай. Спасти можно только одного. И он выбрал сына.

Девочка оказалась такой маленькой, совсем синюшной. Она едва дышала. Брат был настолько больше, что окружал её со всех сторон, сросшись с ней, питая, и казалось, защищая от всего мира.

Тогда-то жена, обессиленная от кровопотери, разом посеревшая и подурневшая, и оттого ставшая еще дороже, схватила его за руку, выдыхая пророчество,– Нет, ты не сможешь её убить! Она будет матерью народа!

По древнему поверью, мать могла принести себя в жертву, отдав ребенку жизненно важный орган.  Если ребенок выживал, значит Милосердный принял жертву.

На его памяти, это никогда не делали, но обряд существовал и хранился в разделе черных. Забрать Жизнь означало погасить свет души. Это было неприемлемо для народа пустынь. Шло в разрез со всем Учением.

Его жену похоронили через сутки. И место погребения в пещере он собственноручно завалил камнями, предварительно выкупив эту пещеру у местного племени за солнечный камень.

Ничего в это мире не ценилось дороже. Из этого камня делались амулеты и обереги, в нем запечатлялся свет души, и такой амулет можно было использовать для призыва, даже после смерти человека; не говоря уже о том, что при жизни хороший следопыт мог разыскать пропавшего по этому амулету.

Место погребения окружили заклинаниями. Никто, кроме кровников не мог больше приблизиться к этой пещере.

Тогда он целую неделю сидел в шатре, не желая видеть детей, отнявших жизнь у его пары. Просил у Милосердного ответа и не получал его. А ведь в мире под солнцем мало что было скрыто от Вождя.

Через неделю он поднял полог и взял сверток с дочерью на руки. Сил слушать её надрывный крик у него больше не было.

Девочка кричала истошно, не останавливаясь, замолкая лишь когда ела, переходя тогда от истошного визга к тихому поскуливанию. А ее брат начинал плакать, лишь в те редкие моменты, когда его уносили от неё, чтобы помыть и перепеленать.

Кормилица, быстро понявшая в чём дело, вынуждена была мыть и кормить их одновременно, попросив в помощь, еще одну служанку.

Стоя тогда на выходе из шатра, взяв в руки этот неожиданно маленький сверток и заглянув в голубые глаза, странно осмысленные для младенца, он понял, что девочка получила не только сердце, но и душу жены. Ему больше не было с кем общаться в Посмертье.

Это было невозможно и больно, как удар под дых. Реинкарнации случались, но как правило не сразу. Проходили поколения, прежде, чем душа спускалась в мир. Сейчас же произошло невероятное, невозможное, но он принял это сразу, одним вздохом, поняв наконец, почему так горько плакала девочка всю эту неделю.

До той проклятой ночи, разделившей его жизнь на До и После, он ни разу не разлучался с женой после обряда единения. «В счастье и в горе, в радости и в печали» поклялись тогда они друг другу быть вместе. А она добавила «я буду счастлива рядом с тобой любым, до тех пор, пока горит свет моей души».

Теперь он понял, что она Знала. Знала, и не сказала!

Его гнев пересилил даже горе. Он разгромил все в шатре, радуясь, что служанка успела забрать ребенка. Изо всех сил, сдерживая внутри Ураган, понимая, что, выпустив Тьму наружу, просто уничтожит все вокруг.

Было ли это предательством со стороны его жены? Знать все заранее, решить все за двоих? Оставить его здесь, уйдя навеки? Он пришел в себя, лишь услышав истошный крик младенца.

Так она и выросла у него на руках. Он назвал девочку Йошевет. Сидящая на коленях. Мальчика назвали Льядо – находящийся рядом. Вторые, внешние имена детям дали парные: Дара и Дарин. Что было логичным, в общем-то, в сложившейся ситуации.

Колени отца были для девочки целым миром, ее свободой и её наказанием. Она была непоседливым ребёнком, но у него на руках затихала, боясь быть выгнанной.

Вождь был сердцем племени, много обучал, иногда не опуская полог шатра для глубокой ночи. Решал споры, объяснял законы сущего. По ночам сам учился, открывая всё новые и новые пласты знаний.