Девятая квартира в антресолях

– Мадам! – в нынешнем Климовом настроении не было места никаким страданиям, ни своим, ни чужим, ни даже дорожным. – Изволите извозчика ждать? Желаете, с большой улицы пригоню, а то Вы аж измаялись вся.

– Ох, добрый человек! – мадам заломила руки. – Помогите. У нашей-то кареты подпруга отломилась, так черт-наш-кучер, уже час как уехал, нас бросил. Не вернулся, и не прислал никого. Я не могу ни девочек, ни вещи оставить. Один извозчик мимо проезжал, а как я адрес назвала, так плюнул и умчался. Что это у вас за город-то такой! С первого дня все плохо.

– Не ругайте, дамочка, город у нас хороший! Вы, видимо, приезжие?

– У меня мужа сюда перевели, да он сам сейчас в отъезде по делам казенной надобности. А за нами к пароходу кучера прислали. Да вот…

– А что за адресок-то?

Мадам назвала. Клим засмеялся. Потом извинился.

– Прошу глубокого пардону, что так невежлив с исстрадавшимися путницами. Простите. Но и извозчика понять можно. А кучеру Вашему голову оторвать! Адресок этот – вон в конце аллейки изволите зеленый заборчик видеть? А от него третий двор вправо – ваше новое жилище и есть. А Вы тут час маетесь! Уж вся дворня тут как тут должна была быть. Гоните его, как придём.

– Придём? Вы что же, нас сопроводите?

– А как же! Не посмею же я бросить на дороге моих дорогих сожительниц по городу! Девочки! По шляпной коробочке унесете? – те закивали, уже застоявшись как молодые кобылки.

Дама взяла радикюль, девочки – по коробочке. Подхватив всю остальную поклажу, мелкий Клим совсем исчез под ней, но нес, ничего не роняя, до самых ворот. Дама на радостях прибытия и от высшего наслаждения – душевного участия в ней – дала ему рубль. Столько в конторке ему платили за несколько дней, а тут – за полчаса удовольствия. Да-да, удовольствия! Потому что хоть Клим и взмок, пока тащил чемоданы, но сам факт того, что его слова, действия, присутствие в этом месте – все его существование – приносит кому-то облегчение, самому ему давали чувство несравненное ни с какими иными, как в детстве только, когда что-то получалось, склеивалось.

Клим стал отлучаться из дому в свободные часы. Он то толкался у вокзала, то прогуливался у пристаней. Ждал подобных случаев. Потом сам научился высматривать страждущих, потом предлагать свои услуги. Не отказывался ни от чего, хоть чемоданчик до извозчика донести за гривенник, хоть до дома сопроводить на другой конец города, за что и до трех рублей перепадало. И еще положил он себе за правило, что никогда не будет ни себя ругать, ни того, кто, попользовавшись им, схитрить норовил и с оплатой обманывал. Даже в мыслях. Спасибо так спасибо. Это миссия у него такая – помогать людям, так он для себя решил. В этом радость. А что сверху – то от Бога. Особенно нравилось ему сидеть на пристани. Смотришь на воду, гадаешь, куда люди плывут, откуда прибыли, кем друг другу доводятся. Придумываешь им судьбы, наблюдаешь встречи. Так и без дела не грех полдня просидеть. Интересно. На вокзале – не то! Там суета.

На страстной неделе пришла весточка от брата. Просил у бабушки благословения, а после Красной горки звал Клима на свадьбу. Бабушка велела ехать, самый же близкий родственник остался. Клим поехал, на свадьбе сидел тихий, вина пил мало, не любил он его. На невесту смотрел как завороженный – неужели такие бывают? Неужели его родному брату такая досталась? Резвая, звонкая, вся какая-то светящаяся, но в то же время мягкая, послушная и податливая Таисия понравилась ему сразу, именно как родная, как своя. Как женщину он ее и не видел вовсе, куда там – жена брата, нельзя и помыслить. Вернувшись домой, на все расспросы бабушкины отвечал подробно, завершая повествование утверждением, что брату повезло.

Тася забеременела и в срок родила мальчика. Но тот не прожил и недели, даже окрестить не успели. Таисия горевала, но оказалась отходчивой, снова засветилась, со временем воспрянула, зазвенела и говорила мужу, что как снова родит, то годить они не станут, прямо на третий день дитё окрестят. Родила. Снова мальчика. Спросила мужа, как назвать, тот велел как себя, Глебом. Ох, нехорошая примета, попыталась было возразить Тася. Нехорошо называть именем живого родственника, заметит боженька, да захочет кого-нибудь забрать. Муж хохотнул – вот мы, мол, его и запутаем, кого именно. Нехороший смех, говорила Тася, но ослушаться мужа не посмела. Глеб Глебович рос. Другие детки, всё девочки, не приживались. Бабушка говорила – всё впустую, как сглазили нас, только два парня останутся, пусть ждет. Но вышло по-другому.

Родилась девочка. Прожила и неделю, и вторую. Через сорок дней Тася, все еще боявшаяся к ней привыкать, чтобы потом было не так больно, снова спрашивала мужа как крестить-то? Тот отвечал – ты Тася, пусть и она Тася будет, мне не путаться, а ей все равно. Не надолго, в смысле. Тася проплакала ночь от жалости к себе и своей маленькой девочке, а батюшке велела крестить Анастасией. Нечего Бога искушать дважды. Дома стали называть дочку не Настей, а Стасей. Тася, Стася – получается, почти и не ослушалась мужа.

А бабушке становилось все хуже. Что поделаешь, старость. Клим понимал, что за те лучшие утренние часы, что он тратит на контору, на пристани можно получить в три раза больше. Да и ходить туда можно, выбирая дни самому, а все остальное время проводить с бабушкой. И он, скрепя сердце, но работу бросил. Дела у него шли неплохо, он получал огромное удовольствие от часов, проведенных со случайными людьми, да и денежка шла хорошая. Но ничто не вечно под луной, на Покрова он похоронил бабушку, и зиму жил уже один. Ходил по привычке на вокзал. Но все стало не так.

Кураж что ли ушел. Или просто было не для кого стараться. Он приносил домой все меньше и меньше выручки. С паперти и то больше бывает. Или вообще приходил пустым, просидев весь день на какой-нибудь тумбе, заглядывая в окна уходящих поездов. Чай дома есть. Сухарики есть. Печку, правда, топил исправно. Но горячее себе готовить ленился. Так дожил до весны, но хандра не уходила. Приближался светлый праздник Пасхи. Впервые он красил яички без бабушки. По ее способу, как она, положил всего, сколько надобно, луковую шелуху копил еще с Рождества. Потом сел над двумя дюжинами крашенок и чуть не заплакал как маленький. Куда столько? Но у боженьки свои счеты. В калитку стучали. Может гости к столу?

***

Стаське шел уже третий год, когда в доме случился пожар. Все-таки судьба, видимо, есть. Или, действительно, дом на нехорошем месте стоял. Тася проснулась случайно, от непонятного треска. Выглянула из пустой спальни, мужа нигде не было видно, а по всему дому сильно пахло дымом. Ей бы кинуться к детям, но тут внизу истошно завизжала кошка. Это люди со двора окатили ее холодной водой, заливая огонь через разбитые окна. Тася, спросонья ничего не понимая, спустилась вниз на голос, взяла мокрую и трясущуюся кошку на руки, что ее и спасло. Оглянувшись, она увидела всю лестницу в огне, и, уже почти в безумии, выбежала вон. Она, застыв, стояла и смотрела, как горит ее дом, смотрела на детские окна на втором этаже, и медленно теряла разум. Стали сыпаться тлеющие куски пакли из-под крыши, а потом и горящие балки чердака. Левая часть занималась быстрее, вторая пока была почти нетронутая, но впритык к стене стоял воз с сеном – одна искра и полыхнет все сразу.

Тут окно второго этажа кто-то вышиб, и ей под ноги свалилась пустая рама. Она увидела мужа, держащего в руках какой-то кружевной кулек, тот швырнул его в сено и снова исчез в дыму. Бросив, наконец, кошку, Тася подлетела к возу и прижала к груди спящую дочь. Тут в проеме окна снова показался муж, он выталкивал цепляющегося за него, упирающегося и орущего сына наружу. На мгновение глаза супругов встретились, в них промелькнуло что-то осознанное у обоих, и муж ей улыбнулся. Тут одновременно руки ребенка не выдержали, и он полетел вниз, на сено, а сверху рухнули горящие перекрытия.

С месяц Тася с детьми прожила при церкви, где отпевали мужа. Люди собрали им какую-никакую одежку, ведь сама Тася выскочила тогда в одной рубахе. Но вот стали приближаться пасхальные торжества, батюшка ждал паломников и гостей, и, видя состояние Таси, ни на чем не настаивал, но все же чаще стал говорить с ней про родственников и про перемену места. Как только сознание ее чуть прояснилось, она собрала в узелок Стаськины вещички, что в то утро сушились во дворе и даже не запачкались сажей, саму дочку взяла на руки, поклонилась приютившему их батюшке и помогавшим соседям и дала сыну в руки корзину с кошкой. Так они и предстали перед Климом спустя два дня пешего пути, когда он отворил им калитку.

***

Началась у Клима новая жизнь. Тася, зажав в руке листочек с адресом, привела детей в дом деверя, но на этом силы ее и кончились. Видимо, посчитав, главную на данном этапе задачу исполненной, сознание молодой вдовы снова ушло в область безболезненного тумана. На Клима свалилась сразу такая куча невиданных ранее забот, что на горе времени уже не оставалось. Тяжелее всего было, конечно, со Стасенькой. Чем кормить, во что одевать, как укладывать? Но с укладыванием все оказалось просто. Девочка засыпала сразу, где ее положишь, и спала крепко, хоть из пушки стреляй.

На счастье, очень смышленым оказался мальчик, племянник. Он подробно и степенно рассказывал о том, что помнил из маминых забот о сестре. Что из мяса сестренке можно пока только курочку, да и ту мама щипала мелко в супчик. Супчик? Супчик из овощей, на водичке. Стася Климов супчик ела неохотно, капризничала. Мама ее, по началу, или лежала целыми днями, как спящая царевна, лишь изредка глядя в потолок, или, уже начав выходить на день, сидела и смотрела в окошко, дочери своей, как бы, и не слыша.

Тогда впервые у Клима и сложились стишки. За обедом Стася, заляпанная тем самым супчиком, плотно сжала ротик, не давая просунуть в него ложку. И не то, что бы нарочно, а приговаривая, что в голову придет, лишь бы девочка покушала, у Клима само собой вышло:

Кабачок с морковкой пели

Песенку капустную.

Что у мамы мы ни ели —

Всё у мамы вкусное!

В другой раз, уже одетая для гуляния, Стася ждала, пока Глеб ходил за какой-то ее необходимой во дворе игрушкой. В красных сапожках и зеленой шапочке, похожей на колпачок, она монотонно стучала мыском в запертую дверь.

– Стасенька, так только ножку отобьешь, – пожурил ее Клим. – Подожди братика спокойно.

Стася прекратила пинать дверь, но стала ритмично стучать по ней, упираясь в деревяшку обеими ладонями. И у Клима снова сочинилось:

Скучно маленькому гному,

Он сейчас уйдет из дому

На прогулку, а потом —

Он опять вернется в дом!

Ну, и еще по разным случаям возникали вдруг такие стишки-наблюдения. Клим не считал их чем-то стоящим, поэтому, конечно, не записывал и, со временем, многие забывались.

Высоко ползет паук

По стене с окошками.

У него совсем нет рук —

Добирался ножками!

А вот у мальчика проблем с кормежкой не было вовсе. Он мог доесть за сестрой не подсоленные супчик или кашку, наравне кушал и то, что для взрослых наготовит Клим, а по вечерам пил с ними чай, заедая сладостями, снова появившимися в доме. За лето Глеб сильно поправился, раздобрел, но при его степенности рассуждений и общего поведения, это было даже в плюс, придавало возрасту и солидности. Клим сбегал в бывшую свою гимназию, договориться, чтобы с осени племянник начал там обучение. Мальчика проэкзаменовали и приняли. Надо было приодеть и его, и всех новых членов семьи, и Клим стал думать про лавку брата, оставленную в городе с пепелищем. Он сам бы съездил туда, но оставить детей с Тасей одних не решался. Нашли человечка. Тот за услуги попросил по-божески, все дела за пару месяцев уладил, документы восстановил, лавку продал, но вырученная сумма, конечно, получилась не то, чтобы «Ах!». Но на учение Глеба на первых порах достанет, и одеть-обуть всех, оставшихся даже без исподнего, хватит. Да и на черный день отложить.

А с Тасей происходили перемены. Началось все с того, что Клим решил во дворе устроить огородик, чтобы девочке все было свеженькое, с грядки. Тася неожиданно стала помогать, увлеклась чисто механическими действиями – разрыхлить, прополоть, проредить – и огородик стал ее детищем. Как-то постепенно она стала разговаривать с Климом, сначала по нуждам «что прикупить», потом и вообще на разные темы. Больше года потребовалось, чтобы она вернулась в нормальную жизнь. Она вспомнила, что может сердиться, снова стала шутить, детям теперь много читала и рассказывала. Но, всё равно, это была не прежняя, «свадебная», Тася, какой ее запомнил Клим. Лампадка без масла, колокольчик, у которого подвязали язык – вот то, чем нынешняя невестка отличалась от себя прошлой.

На повседневные расходы Клим стал добывать довольствие прежним образом. Удача вернулась к нему вместе с веселым азартом, а из дома уходить теперь можно было надолго. Ему как-то посчастливилось, и довольные его услугами клиент с супругой, прибывшие в Нижний на сезон, попросили прийти и назавтра. Почти два месяца, пока длилась ярмарочная торговля, Клим исполнял поручения одного только этого семейства, и понял, как это удобно. Денег получалось не меньше, чем в лучшие времена на пристани, да еще и удавалось еды закупать чуть больше, чем велено и домой вечером Клим шел со сверточками и кулечками.

Так оно все и шло, месяц за месяцем, год за годом. Как-то Клим попал в дом, где собрались молодые поэты и художники, у него тут было поручение к сестре хозяина, но его оставили на ужин, спутав, видимо, с малознакомым гостем. Было шумно и весело весь вечер, читали вслух новый роман из журнала и стихи собственного сочинения на память. Завязались знакомства с ровесниками, что случилось с ним впервые со времен гимназических компаний.

Дома Клим попросил у племянника чистую тетрадку и сам попытался соорудить что-то «взрослое» в рифмах. Получилось витиевато, с наядами, сильфидами и прочими загогулинами, но пару раз он рискнул зачитать сии творения новым знакомым – те смеялись, но в круг свой допустили. Клим дорожил этим сообществом, потому что как ни хороши были его года «добровольного затворничества» – сначала с бабушкой, после с семьей брата, но там он мог только отдавать. А тут он узнавал много нового, впитывал, стал легче входить в дома, а стало быть, расширился и круг его дел, возможностей и различных проявлений. Он стал сведущ в разных областях городской жизни, и с высоты уже накопившегося опыта, сравнивая себя сегодняшнего и вчерашнего, всеми силами душевными хотел племянникам в будущем не только богатых знаний и любимого дела, но и достойного окружения.

***

Услышав о благотворительном сборе дочерей Саввы Мимозова, Клим сразу понял всю ценность возможного там появления для мальчика. С Таисией он делился всеми своими мыслями, намерениями, тратами. Не все рассказывал он ей только о способах добычи финансового обеспечения. Про поручения Тася знала, а уж подробности – что, кому и как, то ей не надобно ведать. Но так как хозяйство вели общее, то и решения по нему принимали вместе. Хотя, конечно, Тася понимала кто в доме добытчик, и ни возражать, ни препятствовать решениям Клима ни за что не стала бы, захоти он хоть девиц из кабака позвать в дом. Просто до этого случая у них особых расхождений вовсе не случалось. Но тут она заартачилась – затея эта для барских детей, зачем Глебу такие знакомства? Все равно возможностей вести жизнь светскую у него нет, и не будет. Зачем тогда показывать мальчику, как это бывает, когда есть большие деньги? А для них – это трата. И эти десять рублей сейчас деньги немалые! Дети растут, вырастают изо всего… Вот осень придет, надо всю обувку им менять. А там и зима. И Стаська из детской шубки выросла уже.

Но Клим настоял. Он несколько вечеров подряд уговаривал, сидя за самоваром, то ли Тасю, то ли себя самого, что вот именно, что сейчас и надо показывать, как может быть по-другому. Говорил сумбурно, непонятно… Увидит мальчик, как наполняется, изменяется жизнь, когда есть средства. Как интересно быть с людьми образованными, разносторонними. Если захочет так же, то будет стремиться. Кому-то достаток по наследству дается, кому-то «с неба падает», а кто-то скажет «нет, и не надо!» и от обиды всю жизнь на печке пролежит… Пусть мальчик осознает, что для него только два пути улучшить свою судьбу – или знакомства, или образование. Пусть понимает, что знания приобретаются не только для сиюминутного удовлетворения любопытства, не только из интереса или для удовольствия, а что от них зависит и будущее. Пусть помнит, что есть огромный выбор различных занятий, что можно присматриваться, выбирать, пока еще есть время… А после идти туда, где интересней, лучше… Пусть поймет – если выбранное дело тебе по душе, значит, делать ты его станешь хорошо, на совесть… А тогда и вознаграждение к тебе придет… Хотя, заниматься делом по сердцу – уже награда… Вот по-иному ведь деньги тоже приходят… Были уж в их семье такие – шальные – ненадолго задержались. И достаток хорошо. И то, как он тебе дается – важно.

Тася говорила – вот и ладно, пусть учится! Эти деньги на гимназию и отложим, зачем на ветер-то выбрасывать? А играет пускай с детьми с их улицы, такими же, как он. Клим горячился, не мог подобрать слов, чтобы донести то, что внутри себя было ему так ясно. Не на ветер, и не зря! Этот день даст мальчику возможность участия в чем-то общем, важном и хорошем. В чем-то большем, по сравнению со вчерашним днем. Он сможет посмотреть вблизи на людей, для которых это привычно и обычно, и с которыми он сегодня оказался вместе. Вместе – потому что одно дело делают. Быть с ними для него сейчас возможно только благодаря этим десяти рублям? Да, деньги – это возможность. Но и люди, которые рядом, это тоже – возможности.

Тут все люди с достатком. А достаток – это вот, смотри, еще и способ помогать другим, кому хуже. А хуже тем, у кого нет никаких близких и родственников. Только милостью живут они… У них возможность только там учится, где их государство приютило. А все, что больше – только от добрых людей и их милосердия… И только тем они от тебя отличаются, что тебе повезло, а им меньше. Да-да, повезло! Отца боженька взял, но семью-то оставил, спасибо ему. И все эти богатенькие мальчики-девочки от тебя сейчас тоже отличаются только тем, что у них с пеленок учительница французского над колыбелькой стоит, да папенька научил на лошади скакать, а маменька играть на фортепьянах. Учись! Сам. К чему душа лежит. А дядечка и мамка тебе помогут, пока силы есть. А денежек на шубку еще боженька пошлет…