«Идите и проповедуйте!»

– Центурион, начальник стражи, и Гермидий, он сопровождал одного из помощников прокуратора. – Ханан молчал, он, казалось, ожидал продолжения, но вопроса не задавал.

В мрачной комнате повисло молчание.

Марфекант не выдержал затянувшейся паузы и скороговоркой, проклиная себя за эту поспешность и невоздержанность, презирая за страх и желание выслужиться перед сидящим в кресле стариком, сказал:

– Говорят, Гермидий уговаривал жену прокуратора не удерживать мужа от вынесения смертного приговора Иисусу… Тому Человеку, – поправился Марфекант, – до самого распятия он считал Того Человека обманщиком…

– Ну и что? – прошипел Ханан и сам почувствовал, как оскалился.

– Поэтому Гермидий отправился к гробу, чтобы убедиться, что Он не воскреснет.

– Что ты плетёшь? – вдруг взвился Ханан. – Ты что хочешь сказать – что Тот Человек действительно воскрес? Ты в своём уме? Кто может воскреснуть? Я вообще не верю, как ты знаешь, в воскресение мёртвых, и уж тем более в воскресение этого Обманщика!

– Ступай! – приказал Ханан и встал с кресла.

«Если не веришь, то зачем же так нервничаешь, – подумал Марфекант, – и зачем среди ночи посылаешь за мной?»

Но вслух он пожелал спокойной ночи Первосвященнику и медленно стал отступать к двери. Он вздохнул свободно лишь тогда, когда, пройдя мрачным глухим коридором, вышел на террасу, опоясывающую дом со стороны двора, спустился по лестнице, пересёк большой двор и оказался на улице. И, уже пройдя полпути к дому, он посмел оглянуться и убедить себя, что никто его не преследует.

«Этот дурак ещё немного и ляпнул бы, что Воскресение совершилось, – думал Ханан, бегая по комнате. – Было ли оно? Мне нет до этого дела. Я ничего не нарушаю! Я – саддукей и не верю в Воскресение, и, что бы там ни говорили Марфекант и Гермидий, мне нет до этого дела. Я должен закрыть на это глаза. Я ответственен за народ и не могу допустить смуты… не могу допустить, чтобы верховную власть Иудеи народ побил камнями за то, что распяли не только Невинного, но и…»

Он оборвал себя, вышел из тёмной комнаты, плотно прикрыл дверь, будто запирая не только комнату, но и тайну, пошёл длинным коридором и рад был, что никто не видит его лица.

«Что лучше – быть виноватым в величайшем грехе перед Богом или попасть в руки народу иудейскому?.. Нет, – прервал себя Ханан, – всё, хватит, достаточно, на сегодня с меня достаточно».

И уже глубокой ночью Ханан, перебирая все события сегодняшнего дня, шептал, разговаривая сам с собой, то ли успокаивая, то ли утверждая себя в своей правоте: «Понятно, почему эти рыба ки так уверенно держатся. Они провели с Ним три года. Но странно, что никто из них не присутствовал при Воскресении. А могли бы соврать. Но не говорят. Они не врут. Только эта бесноватая, блудница из Магдалы, одержимая, кричала на всю площадь – что их Равви воск рес».

Но самую страшную тайну, что он, Ханан, знает то, что никто не выкрал тело, а оно непонятным образом исчезло, Ханан не прошептал даже и самому себе.

* * *

А в это время Иоанн и Пётр лежали на циновках в верхней горнице, спины их осторожно смазывала какой-то мазью Марфа.

Марфа причитала над ними и говорила, что завтра же пойдёт в Вифанию и приведёт одну женщину, которой она полностью доверяет и которая знает травы для заживления ран, лучшие, гораздо лучшие, чем есть у неё.

– Тридцать девять ударов, – говорила Марфа, – никто не ослабил, все они тут на спине, а ведь были с двух сторон? Да?

– Марфа, – улыбался Пётр, – какое это имеет значение? Сама подумай! Мы пострадали за Учителя! Ты понимаешь? За Господа нашего, Иисуса! Да и не так уж больно, даже удивительно.

И, перебивая Петра, Иоанн, которому Марфа только что кончила смазывать спину и покрыла листьями какой-то травы, отчего сделалось прохладно и боль уменьшилась, сказал:

– Брат мой, вот что я вспомнил сегодня, когда стоял перед Первосвященниками. Знаешь?

– Откуда мне знать? – улыбнулся Пётр.

– Знаешь, незадолго до того, как последовать за Равви, мне хотелось взять жену, но Равви пришёл ко мне и сказал: «Нужен ты Мне, Иоханнан, а если бы нет, позволил бы Я тебе взять жену для плача и рыдания». И вот теперь я стоял перед ними и вспомнил слова – «нужен ты Мне, Иоханнан», и не было во мне никакого страха.

– А что касается жены, – морщился Пётр от боли, – так вот она, Марфа, и плачет и рыдает над нами, как самая настоящая жена. – И, помолчав, добавил: – Мне вчера один торговец рыбой сказал, что моя жена собирается перебираться сюда, к нам, в Иерусалим.

– Сейчас тебе станет легче, – говорил Иоанн, глядя, как кривятся губы у Петра. – Марфа – она искусница, мне вначале тоже было больно, а сейчас легче. И, знаешь, так легко на душе, как будто это телесное страдание дало душе какую-то необычайную радость.

– За Него страдать – это радость и счастье, – сказал Пётр, – иначе как мы можем доказать Ему свою любовь?

Глава 13. Савл и Гамалиил

…Гамалиил законоучитель, уважаемый всем народом, сказал: …отстаньте от людей сих и оставьте их… Берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками…

Деяния апостолов

– Равви, объясни, почему ты так сказал? – возбуждённо жестикулируя, спрашивал Савл своего учителя, когда они возвращались после совещания в Синедрионе. – Я не понимаю тебя, ты что, хочешь, чтобы эта ересь беспрепятственно распространилась по всему Иерусалиму, а затем и по Иудее? Я поражаюсь, как эта кучка учеников не распалась после смерти своего Учителя-еретика, а только набирает и набирает силу и – увы! – разрастается.

– Савл, – остановил его Гамалиил строго. – Знай, что до сих пор ни один еретик на кресте не умирал. Наши законы предусматривают четыре вида казни – побитие камнями, сожжение, обрубание головы и удушение. Слышал ли ты, что Он Сам говорил, что будет распят и на третий день воскреснет?

– Что ты такое говоришь? Учитель! Как ты можешь повторять слова черни!

– Его можно было бы забросать камнями, а если бы народ на это не пошёл, то отрубить голову, как Иоанну Крестителю, – будто отвечая на свои мысли и игнорируя возмущение Савла, произнёс Гамалиил. – Возможно, эти люди заблуждаются, – но в их деятельности нет ничего мятежного, они каждый день в Храме. – Гамалиил остановился на мосту через Тиропион и, облокотившись на парапет, посмотрел на площадь Ксиста. – Ты видел их и знаешь, что они уверены в своей правоте. Помнишь, как пятьсот иудеев стояли в Кесарии перед Пилатом, требовали, чтобы он убрал из Иерусалима изображения императора на древках римских знамен? Слышал, что было потом?

И хотя Савл кивнул, Гамалиил продолжил:

– И когда Пилат сказал: «Убирайтесь со своими требованиями отсюда, а не то я покажу, как остры римские мечи», в ответ все, кто был на площади, упали на колени, склонили головы, все подставили свои шеи, как ягнята: «Режь, но мы не уйдём!» Они не могли изменить Закону и предпочли смерть, не раздумывая. Так и эти, они уверовали в Воскресение. Они верят, что их Учитель – Мессия, и, что бы мы ни сделали, ничто не поможет. Мы убьём этих, придут другие. Ты понял?

Гамалиил оторвал взгляд от площади, которая кипела весельем. Люди уже давно забыли о том, что происходило всего несколько лет тому назад в Кесарии.

– И ты сам видел Лазаря из Вифании. И я утверждаю, что он умер. Я не был на похоронах, но моя тётка была. Его похоронили. А на четвёртый день пришёл Он – и Лазарь воскрес. И теперь ты Лазаря можешь видеть почти каждый день в притворе Соломоновом, где проповедуют эти ученики. Я бы на месте Лазаря поостерёгся, – добавил Гамалил, – ведь он является прямым свидетелем Божественной природы Того, Кто его воскресил.

Савл в изумлении глядел на своего учителя.

– Равви, ты знаешь, что я выполняю все требования, даже те, которые, на мой взгляд, кажется, не стоят внимания. Соблюдаю двухдневный пост в неделю, читаю тройные молитвы каждый день, процеживаю воду и вино, чтобы даже труп от комара не оскорбил левитской чистоты. Я совершаю по многу раз в день омовения, чтобы избежать возможности заразиться какой-либо обрядовой нечистотою, старательно слежу, чтобы не прикасаться даже краем одежды к нечистым, чтобы даже их тень не упала на меня…

– Кстати, о тени, – сказал Гамалиил, оторвав взгляд от площади и спокойно, чуть улыбаясь, смотря на горячившегося Савла. – Ты слышал, что не только из Иерусалима, но и из далёких городов приносят немощных и кладут их на дорогу, где проходит Симон, или Пётр, как его теперь называют. Люди верят, что даже тень его излечивает больных. Понимаешь? Даже тень! А ведь на пустом месте такая вера не возникает. Если тень не излечивает раз, другой, третий, то на четвёртый уже никто не будет класть больных на улицы, по которым идёт Симон бар Иона.

То, что учитель назвал Петра полным именем, данным ему от рождения, возмутило Савла.

«Да, этот Пётр умён, – думал Гамалиил. – “Малая закваска квасит все тесто”. Допустили бы ложь с Сапфирой и Ананией и – кто знает? – возможно, и не уберегли общину от разброда и распада. Пётр заботится о чистоте общины. Если бы я был на его месте, то поступил бы точно так же. Но откуда такая сила?! Ведь они оба! Оба! И муж, и жена пали бездыханными только от его слов и взгляда!»

Савл приблизился почти вплотную к Гамалиилу, будто боясь что-либо упустить из ответа учителя, и сказал:

– Равви, скажи мне ещё какую-нибудь заповедь, и я исполню. Все, все двести сорок восемь заповедей и все триста шестьдесят пять запрещений Моисея я выполняю со строгой тщательностью. – Савл не замечал, что теснит учителя к парапету. – Я их исполняю не только по духу, но и по букве, ибо знаю, что это необходимо для возрождения и свободы нашего народа и восстановления богослужения в Храме во всём его полноте и блеске.

Но я знаю, – будто опомнившись и отступая от Гамалиила, проговорил Савл, – что если бы даже один человек мог хотя бы в течение одного дня исполнить весь Закон и не нарушить его ни в одном пункте… Нет! – перебил с горечью Савл себя. – Если бы даже кто-то мог исполнить хоть один пункт в Законе, касающийся должного исполнения Субботы, тогда прекратились бы невзгоды Израиля и, наконец, пришёл бы Мессия. И ты думаешь, – опять приближаясь к Гамалиилу, взволнованно говорил Савл, – что этот Симон считает, что этот день наступил и Мессия уже пришёл на землю? Но ведь это же абсурд!

Савл уже кричал, хватая руками Гамалиила и не замечая, что разговор уже давно привлёк внимание и несколько иудеев стоят вокруг них, перекрывая проход по узкому мосту.

– Послушай меня, сын мой, мой дорогой ученик, – ласково сказал Гамалиил, обращаясь к Савлу. – В Храме некогда была флейта, сохранившаяся со времён Моисея, она была гладкая, тонкая, сделанная из тростинки. По велению царя она была инкрустирована золотом, и от этого пропала мягкость звука, так что золото должны были снять. Были также кимвал и ступа…

– Да, знаю, я читал, – сказал Савл, шагая в ногу с учителем и заглядывая тому в лицо. – Они со временем испортились и были исправлены мастерами, призванными из Александрии. Но пришлось вернуть всё в прежний вид…

Савл вопросительно глядел на Гамалиила.