Оценить:
 Рейтинг: 4.6

Свинг

Год написания книги
2009
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 >>
На страницу:
8 из 11
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Все это Москва должна была знать и учитывать, строя с чеченцами свою политику. Отношения надо было выстаивать так, чтобы «неподдающиеся» захотели жить в мире и согласии, и, надо сказать, перед Отечественной войной это в основном удалось. Если бы не было событий сорок четвертого года, думаю, не было и того горя, что пришло теперь.

А еще Москва должна была учитывать, что чеченцы не будут жить по тому принципу, что живут русские: стерпится – слюбится. Русский народ – многострадальный. Наделен таким терпением, какого нет на белом свете. Чеченец терпит плохо. Чеченец будет искать свой интерес, свою правду. Вот и вышло то, что вышло… А теперь, когда так бомбили, так убивали, так унизили, люди будут искать справедливость, как сами ее понимают. И это тоже надо знать, когда имеют дело с чеченцами.

Дорогая Мария Станиславовна! Почему пишу все это Вам? Да больше никому не могу всего этого сказать. На родине меня не поймут, осудят да еще какие-нибудь санкции применят. И такое тоже может быть. Вы – человек многострадальный и интеллигентный. Вас тоже коснулся сталинский молох. Вы должны меня понять.

Господи! Как хочу, чтобы Вы были живы и здоровы, и это письмо дошло бы до Вас!.. А мы выжили, выжили… Живем.

Когда-то на заре человечества одно из племен, вопреки Божественному определению, в союзе с другими племенами начало строить большой город, а при нем высокую башню, которая должна была стать общим для всех центром и в то же время знаком их равенства. Но строители вместо камней стали использовать кирпичи из глины, а вместо извести употреблять земляную смолу. За это Господь покарал их, смешав языки так, что они стали не в состоянии понимать друг друга и разошлись по разным странам, отчего произошли разные народы, говорящие на своих языках. Город этот назывался Вавилоном, а башня Вавилонской.

Вот так и мы, дорогая Мария Станиславовна, не послушав нашего Бога, Аллаха, Христа – называй, как хочешь, – мечемся, мечемся в поисках правды, истины, добра, справедливости и не можем найти.

Найдем ли?..

2009 г.

ОЧИЩЕНИЕ

Хотите, чтобы о себе рассказал? Что может быть интересного в старом больном человеке? Ну если хотите – пожалуйста. Включайте свою «адскую машинку». Никогда в жизни не давал интервью. Как говорили древние иудеи, воспоминания ведут к избавлению…

Родился в мае двадцатого года в маленьком белорусском городке Рогачев. Знаете, что представляла собой Белоруссия в мае двадцатого? О! Это был ужас: шла Гражданская война. Банды Булак-Булаховича, одного из руководителей контрреволюции на северо-западе России, белого генерала, разгуливали вовсю и особенно доставалось евреям – их вырезали нещадно.

Родился в Рогачеве, а воспитывался и рос в Орше: здесь жила мамина мама бабушка. Бабушка и дед с материнской стороны были революционерами со стажем: бабушка – постольку-поскольку, а вот дед был эсером. Кто такие эсеры? Это – социалисты-революционеры. Партия их существовала недолго: с первого по двадцать третий год прошлого века. После Гражданской войны партия распалась. Выражала она интересы мелкой городской и сельской буржуазии. Основные требования – демократические свободы, рабочее законодательство, социализация земли. Главное тактическое средство – индивидуальный террор.

Нет, уверен, теракты дед не совершал. Точно не совершал, потому что, как говорила бабушка, и мухи не мог обидеть. А вот листовки распространял, и жандармы не раз к ним приходили. Листовки прятали в колыбельках детей: туда жандармы не лезли.

Когда дед связался с эсерами, совсем перестал работать, а ведь был хорошим сапожником. Все содержание семьи легло на бабку. Семья же – семь человек. За небольшой срок супружества родили пятерых девчонок. В восьмом году, когда по заданию партии дед ездил в Екатеринослав, сильно простудился. Заболел и умер от скоротечной чахотки в возрасте Христа. Бабушка осталась двадцативосьмилетней с пятью детьми, но… при иголке. Была первоклассной портнихой, обшивала весь оршанский бомонд. А бомонд состоял из жен машинистов: семья жила на станции Орша. Самыми высокооплачиваемыми жителями были машинисты. В машинисты брали только русских и поляков.

Наверно, от деда бабушка выучила «Варшавянку» и, помню, в году двадцать четвертом – двадцать пятом, работая, тихо напевала:

Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут,
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.

А в припеве:

На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперед,
Рабочий народ! —

повышала голос. Потом, будто опомнившись, замолкала и говорила сама себе: «Тише, тише…» Но тут же вспоминала, что уже можно не таиться, потому как произошла революция и кончилась Гражданская война, и такие песни можно петь.

Бабушка дожила до тридцать седьмого года и умерла в страшных муках: ее душила бронхиальная астма. Никаких лекарств от астмы в то время не было.

Со стороны отца дед и бабка были обычными обывателями: дед столярничал, бабушка управлялась по хозяйству. Она могла не работать на людей: дед был прекрасным краснодеревщиком.

После смерти отца-революционера мою маму, старшую из пятерых сестер, еврейская община послала учиться. Мама даже пять классов гимназии окончила и была очень грамотной. Без всякого продолжения образования работала корректором в газетах. Работу свою любила. Замуж за отца вышла в девятнадцатом. Было ей всего семнадцать. Через год родился я.

Отец мой, хоть и был сыном обывателей, в сентябре семнадцатого вступил в белорусскую социал-демократическую рабочую партию: время было такое. Был молод, неглуп, очень способный: шестизначное число на шестизначное множил в уме, а окончил всего четыре класса приходской школы. Был даже депутатом первого съезда Советов рабочих, крестьянских, батрацких и красноармейских депутатов Белоруссии, который состоялся в девятнадцатом году. Но в партии «продержался» недолго, потому как не терпел неправды, подхалимства и, как теперь говорят, двойных стандартов. Маму высмотрел, когда было ей пятнадцать. Два года ждал, пока не стукнуло семнадцать, и посватался. Бабушка, мать мамы, хоть и была «революционеркой», но заявила: без венца дочь не отдам. Как член партии, отец не имел права венчаться и стал просить партийное начальство об исключении: знал, многие так поступали. Но не пошли ему на уступки, и он, плюнув, положил на стол партбилет. Уже потом, много лет спустя, в тридцатые годы, когда я стал подростком, говорил – конечно, так, чтобы никто не слышал, – что рад, что «расчихался с этой сворой». К партии, ее боссам не испытывал никакого пиетета.

В школу я пошел уже в Бобруйске: отцу предложили работу на мебельной фабрике. Мама стала корректором в типографии. Шел двадцать восьмой год. Маленькой сестренке исполнилось четыре. Она ходила в детский сад.

Учился поначалу слабо: был левшой, как и предки-столяры. Первая учительница Юлия Яковлевна заставляла писать правой рукой, но я упорно перекладывал ручку в левую. Получалось плохо. Однако уже в четвертом классе стал отличником – здесь надо было соображать, а мыслил, видимо, нормально.

Запомнился случай, когда в шестом классе решил задачку, которую не смогла разобрать учительница – запуталась. Не задумываясь о последствиях, вышел к доске, стер ее решение и записал свое. Педсоветом был исключен из школы и переведен в другую.

Как и все, носил пионерский галстук, но никакого интереса к пионерской работе не испытывал. Мне было интересно решать задачки, играть в шахматы, читать книги. Главное – задачки. Никаких олимпиад в Бобруйске в то время не проводили, а то бы, наверно, выигрывал. Когда пришло время, записался в комсомол, но именно записался. Честно скажу: от всяких казавшихся ненужными поручений отлынивал, а уж когда в девятом-десятом классе математику стал вести Семен Ильич – он меня сразу отметил, – грыз науку по-настоящему и далеко опередил своих одноклассников. Семен Ильич принес мне учебники и задачники по высшей математике.

Конечно, путь мой лежал в ленинградский университет. Так говорил Семен Ильич, но комсорг класса – русский парень, добрый, хороший – однажды, отозвав в сторонку, сказал: «Яшка, в университет тебя не пустят, не суйся. Иди лучше в политех». Когда в ответ наивно спросил, почему, комсорг ответил: еврей… Было это в тридцать восьмом.

Летом после девятого класса ко мне пришла любовь. До того ни я на девчонок, ни они на меня никакого внимания не обращали. А тут пошли на Березину купаться. И я увидел ее в купальнике. Ее – Яну Поплавскую, девочку, что пришла в наш класс в девятом. Сердце замерло: у нее были необычайно стройные ноги и бело-розовая мраморная кожа. Густые черные прямые волосы ложились на лоб челочкой и обрамляли лицо с прямым маленьким носом. Глаза – большие, небесно-голубые – будто заглядывали в душу. Теперь мысли мои были не о задачках. Теперь до бесконечности хотелось смотреть на Яну, быть рядом с нею.

Яна не противилась моим разговорам. Может, и неинтересно ей было то, о чем рассказывал, но виду не подавала – терпела. Выпускной бал весной тридцать восьмого пролетел, как мгновение. Я не танцевал, и Яна, конечно же умевшая танцевать, предпочла разговоры со мной в пустом классе, хотя рядом в зале гремела музыка. Мы договорились, что в июле вместе поедем в Ленинград: она – в медицинский, я – в политех. Третьим с нами должен был ехать Семка Геллер – мой извечный друг и товарищ.

Как отличник, в политех был принят без экзаменов, а Яне и Семке пришлось попыхтеть. Но экзамены они едали хорошо и тоже стали студентами. Хоть и было не всегда сытно, но счастью нашему не было границ: из захолустного Бобруйска попали в град Петров с его музеями, мостами, белыми ночами… Общежитием были обеспечены.

Я продолжал отлично учиться, мне даже сталинская стипендия грозила – была такая самая высшая стипендия, – но… на зимней сессии сорокового года преподаватель – антисемит – вкатил тройку по основам марксизма-ленинизма, который был тогда наиглавнейшей наукой. Все его постулаты знал назубок – память была хорошая, но по одному из положений вступил в полемику. В результате – тройка. С тройками стипендию не давали. Просить деньги у родителей не мог: они и так каждый месяц присылали посылки с домашними гостинцами. В результате пришлось перейти в ленинградский институт гражданского воздушного флота, где стипендию платили независимо от оценок.

Болезненно переживал переход, очень болезненно, однако благодаря ему остался жив. Все сокурсники по политехническому с началом войны попали в народное ополчение и погибли.

Теперь, прежде чем продолжить рассказ, хочу спросить: могу ли высказать то, о чем думаю всю жизнь? Если могу – слушайте.

Начиная с тридцать восьмого, когда хороший улыбчивый парень – комсорг – сказал, чтобы не совался в университет, и я действительно не сунулся, никак не мог и не могу понять, почему так не любят евреев? Даже ненавидят. Почему антисемитизм? Не надо, не надо говорить, что проявляют себя так не все. Конечно, не все. Если бы все ненавидели евреев, жить было бы невозможно. Но почему все-таки ненавидят? Продуктивен ли антисемитизм для тех, кто ненавидит? Простите, если стану говорить общеизвестные истины.

Христос, сам еврей, явившись из своего народа, был этим народом отвергнут. Почему? Да потому что не захотел стать земным царем. Он явился не как царь, а как простой человек. И умер на кресте, чтобы уничтожить зло на Земле. Евреи тогда этого не поняли, не подумали о свободе духа и были жестоко наказаны. Но свою вину искупили сполна.

Апостол Павел, величайший учитель христианства, тоже был евреем. Свое благовестие обосновал Ветхим Заветом и проповедовал того же Бога, который открылся его праотцу Аврааму. Павел, пошедший вслед за Христом, принявший его веру, говорил, что нет ни иудея, ни эллина, ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного, ни мужчины, ни женщины. То есть для Бога все драгоценны. Это не всегда было понятно людям, а потому вызывало раздражение. И теперь, когда поносят евреев, заявляя, что все жиды – сволочи, поносят тем самым и Христа, и его мать Деву Марию, которая тоже была иудейкой.

Скажите, что хорошее получает от этого народ, люди, которые это делают? Какова продуктивность поношения евреев?

Но это древности. А вот в конце восемнадцатого века на западной территории России, что досталась ей в результате раздела Польши, оказалось семьсот тысяч евреев. Этим людям, а жили они почти все в маленьких местечках, надо было как-то существовать. Земли не давали, а потому они могли заниматься только ремеслом и торговлей, вынуждены были, обязаны были приспосабливаться к тем, кто был их «хозяином» – своей-то государственности не имели. В поведении, образе жизни должны были идти на бесконечные компромиссы. Но народ был неглуп, а совсем даже наоборот, и потому некоторые – конечно, очень немногие – выбивались из обычной местечковой среды, даже выезжали за «черту оседлости». Была такая черта, за пределами которой евреям жить не позволялось. Русские цари по-разному относились к евреям. Если при Александре II среди евреев даже появились купцы первой гильдии и лица со средним и высшим образованием, то при Александре III начались такие частые вспышки антисемитизма, и зараза эта так быстро распространилась среди российского общества, что евреям стало совсем невмоготу. Именно в евреях начали искать причину непорядков, творящихся в стране, потому что на Руси так уж испокон веков ведется, что виноват во всем кто-то. Сами – непорочны. Скажите, какая от этого была польза русскому обществу? Русскому крестьянину, рабочему?

При Николае II совсем уж распоясались. Черносотенцы, которые считали себя «истинно русскими», потребовали от царя, чтобы евреям было запрещено все: участвовать в банковских и торговых операциях, издавать газеты, журналы, книги, быть актерами, музыкантами. Вот когда начался первый геноцид. Не при Гитлере.

Николай II потакал черносотенцам. Даже такой умный человек, как Столыпин, не удержался и написал статью, в которой много несправедливого сказал в адрес евреев. Перед самой революцией в некоторых российских газетах прямо требовалось, чтобы евреи были поставлены в условия, при которых бы постоянно вымирали. Ну и что от этого имели русские? Какую «продуктивность»?

Почему из века в век так было? Да потому что люди, сами ущербные, обделенные Богом, завидуя и злобствуя, искали тех, кто «хуже». И таких козлов отпущения находили в евреях. А те ничем не могли ответить: религия запрещала браться за оружие. Было обидно, очень обидно, ибо в свой труд еврей часто вносил гораздо больше страсти, чем кто-либо другой. Достаточно сказать, что евреи – первый народ, который гигантским усилием мысли и воображения перешел от языческого многобожия к идее единого Бога. Наверно, всем сказанным можно объяснить, почему социалистические идеи стали для них притягательны. В них, в этих идеях, в их реализации стали видеть возможность освобождения от тысячелетней несправедливости, начали массово вступать в ряды революционеров: большевиков, меньшевиков, эсеров – кто куда. Было ли это плохо со стороны евреев? Да, плохо. Но они-то шли, потому что были несвободны, обижены, унижены. А вот почему русский мужик подался в революцию? А?

В октябре семнадцатого, как известно, произошел переворот, власть взяли большевики и, как и Временное правительство, они не стали ущемлять права евреев. Причина была не только в том, что в жилах Ленина текла какая-то толика еврейской крови, а в том, что большевики в то время действительно всерьез придерживались принципов интернационализма, и евреи впервые очень поверили, что русские больше не будут именовать их «жидами», попирая достоинство и свободу, а станут считать себе равными. Ну и что здесь плохого? Что непродуктивно?

В Совнаркоме, то есть в первом большевистском правительстве, было пятнадцать человек: тринадцать русских, один грузин – Сталин, один еврей – Троцкий. Теперь, когда можно все анализировать и говорить, по телевизору часто слышу, что во многом, особенно в бесчинствах с церковью, виноват Троцкий – еврей Лейба Бронштейн, а также комиссары-евреи. Да, это так. Это правда. Но почему евреи пошли в революцию, я только что сказал. А вот почему пошли в революцию и громили церкви русские мужики, мне непонятно. Комиссар-еврей был один, а в подчинении у него были сотни русских, которые с яростью сбрасывали колокола. Это что? Во имя чего они это делали? Почему вместо того, чтобы поднять на штыки комиссара, шли уничтожать своих же собратьев? И почему об этом не говорят, не дают четкого ответа? Застила, застила ум Троцкому идея мировой революции, но отчего же с ним в одной компании оказались русский «дедушка Калинин», поляк Дзержинский, грузин Сталин, а также миллионы русских, тысячи китайцев, латышей – латышских стрелков – и прочие, прочие, прочие? Никто честно не хочет ответить на этот вопрос. Удобней – виноват еврей…

В двадцатом году было создано новое правительство, но опять-таки евреем был один – Троцкий. То есть все враки, брехня, когда говорят, что с приходом большевиков Россией стали править жиды. Правили ею те, кому попала в руки власть. А попала она далеко не евреям. В годы Гражданской войны евреи хорошо нахлебались и от «белых», и от «красных»: людям стало плохо жить и, как всегда, виноват еврей. Ну а почему же русские «белые» стреляли в русских «красных»? Евреи им на спусковые крючки нажимали?

Конечно, если взять статистику, Советской власти пошло служить много евреев. Но почему? Да потому что провозглашавшиеся идеи были хороши и увлекательны, а больших идеалистов, чем евреи, нет. И они поверили. Евреям очень свойственен идеализм, и вот со всей страстью этого идеализма, желания построить счастливое общество для всех они и пошли служить советскому отечеству.

Однако товарищ Сталин не был ни идеалистом, ни утопистом. Он был реалистом – жестоким, зорким, хищным. Он увидел в искренности евреев очень большую угрозу себе и, будучи с младых ногтей антисемитом, не мог терпеть «жидовского засилья». В начале тридцатых приступил к уже планомерному уничтожению евреев во всех сферах деятельности государства, а к началу войны, к сорок первому, в правительстве был только один еврей – Каганович. Надо сказать, не самый лучший.
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 >>
На страницу:
8 из 11

Другие электронные книги автора Инна Александрова