Психология счастья и оптимизма

У муки столько струн на лютне,
У счастья нету ни одной.

    (Гумилев, 1990, с. 215)

Не нами и не сегодня замечено, что в описании счастья и радости, земного рая и состояния высшего блаженства мастера слова всегда оказывались менее выразительными и изобретательными, чем при описании трагедий, ужасов, несчастий, горя и т. д. Так, «Рай» Данте в его «Божественной комедии», по всеобщему признанию, заметно уступает «Аду»; «Возвращенный рай» Дж. Мильтона его «Потерянному раю», а вторая часть «Фауста» Гете читается с меньшим интересом, чем первая и т. д.

«О счастье можно говорить минуты пять, не больше, – говорит героиня романа Э. М. Ремарка „Тени в раю“ Наташа. – Тут ничего не скажешь, кроме того, что ты счастлива. А о несчастье люди рассказывают ночи напролет». Соглашаясь с нею, ее собеседник Роберт Росс, от имени которого идет повествование, вносит важное добавление: «Но кроме того, счастье нагоняет скуку, а несчастье – нет» (Ремарк, 1971, с. 94).

И действительно, писатели обычно заканчивают или обрывают свой рассказ, повесть, роман, как только дело доходит до счастья. «И стали жить, поживать и добра наживать» – именно такой общей фразой заканчиваются обычно и многие русские сказки, счастливому концу которых предшествуют обычно многочисленные перипетии и беды в жизни сказочных героев. Весьма категоричную позицию в вопросе индивидуальной неповторимости несчастья по сравнении со счастьем занимал Л. Н. Толстой, выразив ее своей знаменитой фразой: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Этими словами, как известно, начинается его роман «Анна Каренина», все содержание которого сконцентрировано, по существу, на коллизиях семейной жизни героев.

Житейские наблюдения, как и результаты эмпирических и экспериментальных исследований, показывают, что несчастье и неудовлетворенность жизнью более индивидуализированны, психологическая и предметная дифференцированность у них выражены глубже, а связи со всеми мотивационными и другими структурами личности выступают значительно четче, чем у счастья. В экспериментах по интеллекту показано, в частности, что люди, склонные к депрессивным переживаниям, с явным преобладанием отрицательных эмоций тяготеют к оперированию конкретными образами, к наглядно-образному мышлению, в то время как у более жизнерадостных и оптимистичных индивидов преобладает, напротив, вербальное, словесно-логическое мышление (Кепалайте, 1982).

Эту разную дифференцированность счастья и несчастья тонко улавливает и передает наш язык, легко допуская, например, использование множественного число для несчастья и упорно «сопротивляясь» множественности счастья. «Книга о счастье и несчастьях» – так в соответствии с чувством и нормой русского языка назвал автобиографическое описание событий своей жизни академик Н. М. Амосов. Он пишет: «Есть у меня дневник. Не так чтобы регулярно, а отдельные дни записаны. Большей частью несчастные».

Вспомним в этой связи и броское, запоминающееся выражение «22 несчастья». В пьесе «Вишневый сад» А. П. Чехов дает такое прозвище одному из героев, поскольку каждый день с конторщиком С. П. Епиходовым случаются всякие несчастья, о которых он сам охотно и с увлечением рассказывает.

Множественность несчастья имеет и свою мифологическую объяснительную версию, связанную с пресловутым «ящиком Пандоры». Согласно одному из греческих мифов, по указанию верховного бога Зевса была создана и послана на землю женщина по имени Пандора. Боги снабдили ее ларцом, в котором были спрятаны все будущие человеческие несчастья. Так они решили отомстить людям, которые стали счастливыми благодаря похищенному Прометеем у богов огню. Когда Пандора открыла ларец, из него вылезли и расползлись по земле болезни, пороки, бедствия, соблазны и т. д. Только надежда, согласно мифу, осталась на дне ларца, так как Пандора захлопнула перед ней крышку.

Заметим, что в отличие от несчастья в мифологических сюжетах, не раскрывается множественность счастья.

Итак, рассмотренные нами некоторые особенности счастья и несчастья, связанные с эмоциональным фоном их психологической структуры, свидетельствуют о том, что, несмотря на отрицательную парность, они не исключают и не выступают полной противоположностью друг другу. Частичка «не» в данном случае создает лишь иллюзию их полной антиподности и зеркальной асимметричности присущих им качеств и свойств. Наряду с некоторыми общими, но разнонаправленными характеристиками каждая из сторон данной оппозиции имеет одновременно и свою качественную определенность, свои приоритеты, свои функциональные особенности в жизнедеятельности личности. В известном смысле переживание несчастья оказывается для личности не менее значимым, а объективно, возможно, и более неизбежным, чем чувство счастья и удовлетворенности, хотя проявляется это по разным основаниям и не в одинаковой пропорции. «И то, что мы называем счастьем, и то, что называем несчастьем, одинаково полезно нам, – писал Л. Н. Толстой, – если мы смотрим и на то и на другое, как на испытание» (Толстой, 1996). По своему конечному итогу в самосознании личности они даже как бы уравниваются, поскольку в равной мере олицетворяют для нее события прожитой жизни со своими горькими и радостными страницами, которые из нее уже не вырвешь.

Это целостное восприятие жизни через призму пережитых в ней состояний счастья и несчастья, ставших частью собственной судьбы и сознания своего Я, передает И. А. Бунин в одном из своих стихотворений:

… Горько думать, что пройдет
Жизнь без горя и без счастья
В суете дневных забот…

    (Бунин, 1986, с. 24–25)

В отличие от эмоционально насыщенного фона рефлективное «ядро» психологической структуры счастья составляют все те когнитивные образования, к которым относятся различные процессы и механизмы оценивания, сравнения, осмысления и т. д., включая и сами содержательные критерии и стандарты жизни, на основании которых происходит это оценивание. Важно еще раз подчеркнуть, что шкалы отсчета и критерии счастья, хотя и формируются под влиянием социума, но каждый определяет их для себя сам, сопоставляя реальную жизнь с желанной, в соответствии со своими представлениями, идеалами и социальными притязаниями. Убедить человека в том, что он счастлив, если он сам не выстрадал и не осознал этого чувства, вряд ли возможно.

Жизненный опыт подсказывает, что счастье обманчиво и поверить в его реальность бывает обычно труднее, чем в несчастье. Его трудно предугадать и совсем невозможно заранее вычислить. В счастье надо и важно верить, тем более тщательно оберегать и дорожить этим ценным внутренним состоянием, если оно уже у тебя есть.

Обманчивость и хрупкость счастья связаны во многом с тем, что осознание себя счастливым происходит не только на основе сопоставления своей наличной реальности с оптимально возможной и желаемой, но и с тем, что есть у других. Причем сравнение с другими всегда опосредовано существующими в обществе стереотипами. Ломка стереотипов, переоценка ценностей могут привести к изменению чувства удовлетворенности и счастья, даже если их объективные основания остались прежними.

Очевидно, что индивидуальные критерии и стандарты жизни могут совпадать и, как правило, совпадают с теми, которые приняты в данном обществе или культуре, но могут и не совпадать и даже существенно расходиться с ними, в том числе и с теми, которые представляются кому-то важными и правильными.

При рассмотрении когнитивно-познавательных структур индивидуального счастья сразу же возникают вопросы содержательного плана: какие критерии жизни определяют счастье данной личности, какие ценностно-смысловые образования и идеалы доминируют в ее структуре?

Однако проблема ценностных оснований счастья – отдельная и большая тема, предмет самостоятельного исследования. Различным аспектам этой проблемы и результатам соответствующего эмпирического исследования посвящена специальная глава книги.

Наконец, необходимо обозначить еще одну группу вопросов, которая представляется нам существенной в плане общетеоретического анализа и определения перспектив дальнейших эмпирических исследований. Это вопросы связи личностной удовлетворенности и счастья с другими структурами и свойствами личности и их влияния на многие процессы жизни, включая жизненную активность и формы ее поведенческого проявления и т. д.

При рассмотрении этих вопросов мы придерживаемся той точки зрения, что счастье и удовлетворенность жизнью – это не только эмоционально выраженные состояния личности, связанные с ее текущими настроениями, конкретными событиями и их переживаниями. Одновременно это и достаточно устойчивые структуры личности, целостные характеристики ее сознания и бытия, способные определять особенности отношения субъекта к окружающему миру, формы поведения и организацию индивидуальной жизни.