Монолог

– Вызвала на семь тридцать газовика духовку чинить, обещала оплатить по двойному тарифу за ранний вызов, а он, сволочь, не пришел! Отзвонился, сказал: ребенка в школу отвезет и потом подъедет. А я ему говорю: «Потом – суп с котом. У меня самой ребенок, я не могу всё утро дожидаться, пока вы соизволите прийти». И еще матом его послала. Вот ты мне говоришь всё время: «Не ругайся матом», – а некоторые люди других слов не понимают! Палец о палец не ударят, пока их не пошлешь!

Я вздохнула и закрыла глаза.

– Притомилась, Танюшка? Погляди, я твое любимое одеялко привезла! И пижам-ку! Давай позовем сиделку и переоденем тебя, а?

– Не надо! – с тревогой ответила я. – Мне опять будет больно! Я пока так полежу.

– Ну смотри, – развела руками мама. – А я бы переоделась. Чего голой лежать? Еще простудишься, а тебе кашлять нельзя. Доктор говорит, позвоночник у тебя и так на честном слове держится!

– Мама, привези мне телефон, – вспомнив Лену, попросила я. – И наушники мои белые.

– Привезу, Танюшка! Сегодня же вечером привезу! Только скажи, где они у тебя лежат.

– В рюкзаке, – подумав, ответила я. – В боковом кармане.

– Покушаешь пирожные? Это не вчерашние, а свеженькие! Я сегодня с утра по холодку в булочную забежала. Смотрю, а там эти… макаруны, или как их? Ну, кругленькие такие, разноцветные, мы их тебе на день рождения покупали! В общем, взяла целую пачку! Кушай, Танюшка, поправляйся!

– Спасибо, я уже позавтракала, – отказалась я.

– Ну тогда яблочко, а? Или бананчик?

– Не хочу. – Я устало покачала головой. – Сама поешь.

– Я-то голодной не останусь! – живо откликнулась мама. – Кстати, орешков тебе прикупила. Доктор говорит, нужно больше белка.

И тут дверь распахнулась, и в палату вошел доктор собственной персоной – низенький энергичный толстяк с обширной лысиной. Он не представился, но по маминым глазам я сразу поняла, что это он.

– Доброе утро! – сухо поприветствовал он нас с мамой и, взглянув мне в лицо, с нажимом спросил: – Как самочувствие?

– Плохо, – нервно сглотнув, хрипло ответила я. – Ног не чувствую вообще.

– Это не плохо, это нормально, – раздраженно ответил толстяк доктор. – Нужно много времени, чтобы восстановиться. Полежите месяца два, а там видно будет.

– Месяца два?! – ахнула мама.

– Именно, – строго ответил доктор. – А на реабилитацию уйдет полгода. Потом сделаете МРТ, и посмотрим.

– Что посмотрим? – Мой голос дрожал от напряжения.

– Посмотрим динамику, – коротко ответил доктор и повернулся к маме: – Мама, пройдемте со мной в ординаторскую.

Мама, все это время сидевшая с испуганным выражением лица и смотревшая на доктора с открытым ртом, тут же сорвалась с места и, не взглянув на меня, побежала вслед за ним к выходу. Ничего себе он ее выдрессировал за эти два дня! Я повернула голову к стене и вновь закрыла глаза.

Не знаю, сколько времени прошло до того момента, как боль проснулась и начала еле слышно гудеть и разгораться изнутри. Чувство замороженности ушло, по моим лицу и шее покатился пот, мышцы напряглись. Я закусила губу.

Мои ослабевшие пальцы беспокойно теребили и сжимали край одеяла. Хотелось заплакать, потом завыть в голос, но я не издала ни звука.

Глаза наполнились горькими слезами. Не могу больше терпеть, не могу! Рука сама потянулась к кнопке вызова сиделки.

– Что случилось? – спросила Лена, появившись на пороге так быстро, будто стояла под дверью.

– Больно! – прошептала я и расплакалась.

– Сейчас, – коротко ответила Лена и тихо вышла.

Она вернулась через минуту с маленьким подносом, на котором лежали ампулы, шприц и вата, откинула одеяло и сделала мне укол, которого я не почувствовала.

– Тебе нужно заменить памперс, – заметила она. – Через пятнадцать минут подойду, и заменим.

Оставшись в одиночестве, я вновь дала волю слезам. Ничего не чувствую, даже того, что мне нужно менять памперс! Это ужасно. Неужели я – инвалид? Неужели я никогда больше не встану на ноги, не смогу даже ходить в туалет без посторонней помощи? Как это страшно и стыдно! Испытывала ли я когда-нибудь прежде такое невыносимое чувство стыда? Никогда! А впрочем…

Это случилось в сентябре. Мы с Сашей и его друзьями поехали за город на рок-фестиваль, который проводился под открытым небом. Помню обширный пустырь, заросший сорной травой, а местами вытоптанный до жидкой хлюпающей грязи, и низкое пасмурное небо, с которого с утра накрапывал холодный дождь. Там на пустыре разбили что-то вроде палаточного лагеря, на который, будто стаи воронья, с каркающим смехом слетелись толпы одетых в черное, патлатых и горластых юношей и девушек. Почти в каждой палатке продавали алкоголь. Спонсором мероприятия выступала известная пивоваренная компания, чей логотип красовался на фанерных щитах ограждения и на флагах, развевавшихся над большинством палаток, поэтому пиво лилось рекой. И все присутствующие весело накатывали бутылку за бутылкой, не дожидаясь выступления своих кумиров.

– Почему твоя девушка ничего не пьет? – возмущенно орал какой-то настырный и бухой Сашин приятель.

– Она пьет только крафтовое, – отшучивался Саша, пряча меня в объятиях.

Я испуганно выглядывала из-за его плеча и с тревогой замечала, как много вокруг нас раскрасневшихся мутноглазых лиц с бессмысленными пьяными улыбками. Отвратительно воняло кислятиной, пережаренной картошкой, порчеными сосисками и немытыми телами. Концерт еще не начался, а особо жадных до впечатлений зрителей уже рвало в ближайших кустах.

– Мне здесь не нравится, – прошептала я на ухо Саше. – Поедем домой!

Саша заглянул мне в глаза, улыбнулся и успокаивающе погладил меня по голове.

– Давай дождемся Бутусова, а после него сразу свалим! – предложил он. – А пока можем прогуляться вон до той рощи! – И он указал пальцем на лесок, сжавшийся на склоне холма и выставивший колючие ветки почти облетевших деревьев, словно испуганный еж.

– Пойдем! – согласилась я, по-детски вцепившись в его спасительную руку.

И мы сбежали от его друзей и от всего света в безлюдный осенний лес.

Меня всегда волновала и глубоко трогала красота, заключенная в предсмертном осеннем увядании. Пожухлая бурая трава, пахнущая сыростью и гнилью, жесткие ржавые листья, готовые от малейшего вздоха ветра рассыпаться в прах, клочья мертвой паутины в ледяных каплях росы, редкие бледные цветы с еле ощутимым прохладным ароматом, трупики пчел и жуков с поджатыми лапками на стылой окаменевшей земле. Ускользающая прощальная красота, исполненная печали и пронизанная чувством скорой утраты. Наблюдая ее, хочется помолчать и подумать о том, что все рано или поздно заканчивается и что смерть неизбежна. Но Саша был в слишком хорошем расположении духа, чтобы заморачиваться подобными пустяками. Его громкий голос и жизнерадостный смех эхом отзывались в укромных уголках рощи. Он размахивал руками, жестикулируя, и ломал тонкие сухие прутья кустарника, шуршал, разбрасывая ногами листву, и с воодушевлением рассказывал мне о только что покинутой нами компании, которая ему, судя по его тону, все-таки очень нравилась.

– Тебе не жалко проводить так время? – удивилась я. – Серьезно?

– Нет, не жалко, и что? – немного запальчиво воскликнул Саша. – Они – классные ребята, нам вместе весело тусить!

– Мне они показались туповатыми, – честно призналась я.

Саша смутился.

– Ну, не все такие умные, как ты! – обиженно бросил он.

– Не сердись, – серьезно ответила я. – Мне просто неловко, когда вокруг все пьяные и орут.

– Я тоже иногда напиваюсь и ору, – с усмешкой признался Саша. – Разве это делает меня плохим человеком?

Я остановилась, повернулась к нему и внимательно посмотрела в его безмятежные смеющиеся голубые глаза.

– Ты слишком серьезная, – примирительно добавил он. – Расслабься.