Их «заказали» в кафе

Их «заказали» в кафе
Инна Тронина

Звездный мальчик #1
В течение нескольких месяцев 1999 года в разных городах один за другим без видимых причин покончили с собой трое мужчин – судья, печник и коммерсант. Между собой они не были знакомы. Несмотря на наличие у каждого серьезных врагов, выводы судмедэкспертов однозначны. Все трое расстались с жизнью добровольно. Разными путями эти сведения дошли до майора милиции Артура Тураева. Он очень быстро заподозрил серию и не ошибся. Как оказалось, все трое имели любовниц из числа девушек, работавших официантками в кафе, принадлежащем Серафиме Кобылянской. Врач по образованию, она теперь занималась другим бизнесом и носила кличку Кормилица. Но, как оказалось, о старой профессии тоже не забывала. Кормилица по заказу заражала людей неизлечимыми болезнями, подсылая к ним больных девушек. Узнав о своем диагнозе, боясь огласки и позора, жертвы кончали с собой. До последнего времени это не вызывало подозрений у правоохранительных органов. Артур Тураев собрал неопровержимые доказательств преступной деятельности Кормилицы. Кафе закрыли, но оказалось, что против хозяйки нет никаких улик. Ее подельники-мужчины взяли вину на себя. Кормилица – умная, холодная, жестокая дама – все предусмотрела и рассчитала. Но случилось то, чего она никак не ждала. Это событие заставило ее написать чистосердечное признание и передать свои показания Артуру Тураеву…

Инна Тронина

Их «заказали» в кафе

Пролог

Старшинов полежал в постели, чутко прислушиваясь. И когда мимо двери в спальню прошуршали шаги старшего сына, резко сел и замер. Он не знал, что именно сейчас следует делать. Времени оставалось мало, от силы пять минут. Впрочем, жена могла вернуться с кухни и раньше. На её половине широкой кровати валялся лёгкий душистый халатик, поблёскивала упаковка из-под новых колготок, таинственно мерцало синтетическое бельё, подаренное им год назад ей на день рождения.

Елена никогда надолго не оставляла вещи в беспорядке – муж мог проснуться и всё это увидеть. Значит, усадив сыновей завтракать, Лена вернётся, чтобы наскоро прибраться. И тогда у Старшинова в это утро ничего не выйдет. А позже может не хватить решимости.

А что, если перенести всё на вечер, когда никого не будет дома? Сегодня воскресенье, и Стёпка уезжает на пикник в лес. Лена собиралась на день рождения к сестре. К радости Старшинова, там решили устроить девичник, и на его прибытии не настаивали. Старший сын Михаил, который сегодня ночевал у родителей в Химках, уедет в Москву. Он уже несколько лет жил у тёщи, а в Химках появлялся редко и обязательно после долгих уговоров.

Старшинов поспешно спустил ноги на ковёр, встал. Одёрнул измятую пижаму, пригладил редкие, всклокоченные, с обильной проседью волосы. На секунду задержался перед трельяжем и удивился собственному спокойствию. Ему совершенно не хотелось есть, несмотря на то, что с кухни плыли запахи яичницы, жареной курицы и кофе. Курицу Лена готовила для Стёпкиного пикника, но Старшинов всегда мог попросить поджарить ему кусочек постной говядины.

Лена предлагала всё это ещё вчера, но он отказался. Лишь бы парни ничего не узнали! Они молодые и здоровые, им жить и жить, но уже без отца. Старшинов не то чтобы боялся, но опасался – вдруг пацаны собьются с пути, попадут в дурную компанию, свяжутся с проститутками, опозорят семью перед соседями и друзьями. Стыдно будет людям в глаза взглянуть, если такое произойдёт.

Но парни не подкачали – выучились, теперь работают. Мишка им с Леной уже внука родил, и Стёпка скоро женится. Вот, вышел из ванной после душа, отправился на кухню. Надо бы ополоснуться, но нельзя. Вчера был в бане, надел всё чистое, побрился. Нет, в пижаме всё-таки неудобно – надо взять спортивный костюм, который всегда висел в шкафу. Старшинов надевал его в основном для утренних пробежек и прогулок с овчаром.

«Теперь, Джек, нам уже не трусить по дорожкам парка, не ездить на рыбалку и на дачу, – подумал Старшинов. – Мы даже не простимся. Долгие проводы – лишние слёзы, да и ни к чему эти нежности. Провинился – отвечай. Жалеть тебя, Гаврила, никто не должен. Ты уходишь, как малодушная мразь, но признаться во всём Лене всё равно никогда не решишься…»

Старшинов переоделся, застегнул куртку на «молнию», осторожно выглянул из спальни. Лена гремела посудой и ничего не слышала. Восемь двадцать утра. Старшинов никогда по выходным так рано не вставал. За те четверть века, что существовала их семья, Елена Николаевна изучила твёрдые, неизменные привычки мужа.

Моложавая кокетливая закройщица ему ни разу не изменила, даже не дала повода усомниться в своей верности, а ведь Гавриил Степанович был её на одиннадцать лет старше. Из-за этого кумушки во дворе и приятели Старшинова пророчили им семейные проблемы – и ведь, накаркали, гады! Только не Леночка предала его, а он – её. Он, почти пенсионер, суровый и правильный. Высокий, чуть сутуловатый, основательный сельский мужик, которому, к удивлению, очень шла судейская мантия. Юрист с солидным стажем, неподкупный и справедливый слуга закона, любимый наставник молодёжи и последняя надежда униженных сограждан. Он совершил преступление, равного которому нет на свете, и сам приговорил себя.

Гавриил Степанович не обувался, а потому ступал неслышно, как по воздуху. Поминутно озираясь и потея от напряжения, он миновал коридорчик, закрыл за собой дверь общей комнаты, где семья собиралась за столом по праздникам. Тогда на диване спали гости, то и дело наезжавшие к хлебосольной Лене. Но этим утром здесь тоже было пусто, чисто и прохладно.

Лоджия выходила на запад, и солнце появлялось в комнате ближе к вечеру. Старшинов повернул ручку двери, плечом вперёд протиснулся в узкую щель и несколько секунд любовался голубым весенним небом. Подумал, что уже скоро любимые его майские праздники и день рождения супруги.

Деревья окутались зелёной дымкой, из-под земли лезла молодая трава. Он послушал чириканье воробьёв, а потом неторопливо нагнулся, будто хотел достать из ящика инструмент. Но не поднял крышку, а придвинул ящик поближе к ограде. Поставил на крышку ногу в носке, проверяя, прочно ли стоит ящик на скользкой плитке пола лоджии. Потом, крякнув, оттолкнулся левой ногой, вздёрнул своё тело на полметра вверх. Покачался, балансируя руками, и удивился своей внезапной неловкости – его спортивной форме завидовали и куда более молодые коллеги.

Всё-таки странно, подумал Старшинов. Я же человек, я хочу жить, хочу дышать. Хочу, но не могу. Не имею права после того, что произошло по моей вине…

Перед Старшиновым распахнулась бездна. Он застывшим взглядом провожал маленькие, будто игрушечные, автомобильчики, которые снова по залитому утренним солнцем проспекту. Зря он не принял стопку-другую – легче было бы сделать последний шаг. Но судья тотчас же грубо оборвал цепочку малодушных мыслей. Нет, сучок, ты должен умереть в здравом уме и твёрдой памяти, даже в малом не облегчая свою участь. Тебе предстоит в полном сознании пролететь все двенадцать этажей и удариться о землю.

Старшинов перекинул ногу через ограду, сел на неё верхом. Всё-таки он отвернулся от зияющей справа пустоты. Взглянул налево, на застеклённую дверь, и вздрогнул, увидев морду Джека. Пёс открыл дверь в гостиную, подбежал к выходу на лоджию, встал на задние лапы и завыл, заскулил, моментально поняв всё.

Люди завтракали, разговаривали, смеялись, не подозревая, что сейчас случится. Думали о пикниках и именинах. А вот пёс успел застать хозяина живым. Он налегал на дверь и скулил, даже стонал; потом хрипло залаял. Гавриил Степанович услышал лай и понял, что жена и сыновья сейчас прибегут сюда.

Растерянно и жалко улыбнувшись собаке, Старшиной зажмурился. Перенёс через барьер вторую, внезапно одеревеневшую ногу. Держась сведёнными судорогой руками за последнюю свою опору, он сполз пониже, набрал в грудь воздух, на мгновение замер. И, внезапно, всё вспомнив, возненавидев себя, шагнул вперёд.

Судья ещё успел порадоваться тому, что нашёл в себе силы выполнить намеченное, преодолеть свой страх и воздать себе по заслугам…

* * *

Кирилл Железнов, покачиваясь и тяжело дыша, подошёл к камину и пошире расставил ноги. Но всё равно не удержал равновесие и уронил на пол только что наколотые дрова, которые с грохотом разлетелись по комнате. Кирилл бросился было их подбирать, но быстро сник, махнул рукой. Не поднимаясь с пола, протянул широкую ладонь, взял с сервировочного столика бутылку «Кристалла», припал к горлышку. Когда оторвался, почувствовал, что тоска ослабла, и ухмыльнулся сквозь слёзы.

Кирилл укладывал особым образом дрова, а после, священнодействуя, растапливал камин. Но хмельное сознание то и дело мутилось, дробилось и уводило мысли в прошлое, которое уже никогда не вернётся. Урони он вот так охапку двор раньше, задержись в сарае на час, напейся, как свинья, Верка прибежала бы выяснять, что стряслось. А он обнял бы жену за талию, уткнулся бы лицом в её круглый живот. И стали бы они целоваться, как сумасшедшие, хохоча до упаду.

А чего не подурачиться законным супругам, когда между ними любовь? Они ждут наследника. Их дом на балтийском побережье – полная чаша. Печник-ас нарасхват у клиентов. Все они не бедные, и поэтому Железнов сумел купить аж две машины, построить дом с черепичной крышей. Тогда, при Верке, было хозяйство – корова, птица, кролики. Даже, помнится, угрей пробовали разводить.

А теперь сараюшки стоят пустые. Рубить живность рука не поднялась – всех продал, а после загнал и джип «Ниссан». Выпил по этому поводу в одиночку бутылку смирновской водки. Остался у него «Опель», который теперь перейдёт к старшему брату. Сегодня Кирилл оформил дарственную. Вырученные за джип и живность деньги положил на два счёта – матери и сына Павла, от первого брака. Пашка вместе с Юлией, бывшей женой, жил в Питере. А вот Верке уже ничего не достанется – их месяц назад развели. Впрочем, ей ничего и не нужно. Верка осталась под Саратовом, у родителей, и хочет забыть благоверного, как жуткий сон.

В камине загудело ровное пламя, и Кирилл с величайшим трудом поднялся на ноги. Дотащился до кресла, покрытого медвежьей шкурой. Тяжело опустился в густую шерсть и подумал, что Верка, может быть, ещё вернётся. Они даже внешне схожи – оба высокие, плотные, светловолосые и голубоглазые. Значит, и сын, который должен был родиться в августе, как раз в эти дни, не мог быть другим. Только вот у Верки соломенная коса до пояса, а у Кирилла кудряшки торчат во все стороны. И никакой гребень их не берёт. Усы у него смешные, как зубная щётка. Верке усы очень нравились, и она часто повторяла, что помрёт с тоски без Кирюшки. Умоляла никогда её не бросать. Получается. Врала, потому что сама его бросила.

Три месяца знать о себе не даёт, не приехала даже оформить развод. И плевать ей, что Кирюшка совершенно спился. Давно уже не обедал, и ходит по посёлку оборванцем. Должна ведь баба понимать, что не ей одной тошно. У мужа тоже сердце болит. С каждым днём ему всё труднее вставать, садиться в машину, ехать на работу, а там – месить раствор и класть кирпичи. Силы покуда имеются, но жить не хочется, – вот в чём проблема. Ни деньги, ни детки-печки, ни водка не милы Железнову.

Сперва, когда Верка уехала, он пробовал приводить в дом компании. Но после всё само собой рухнуло, да и мужики стали сторониться. Не явно, конечно, – выдумывали всякие отговорки, лишь бы поменьше общаться с Кирюхой. А вот клиенты, как и прежде, приглашали на работу. Обращались с печником так, будто в семье у него всё нормально. Но Кирилл по глазам видел, что помнят все про них с Веркой, и сам старался поскорее свалить.

Он приезжал к себе домой, колол дрова, растапливал камин. Очень много пил и собирался продавать коттедж, который не оправдал его надежд. Верка визжала от восторга, впервые обходя комнаты, поднимаясь по лесенке на второй этаж, обследуя мансарду. Прикидывала, куда лучше поставить детскую кроватку. Воображала, как затопает по ступенькам и коридорчикам их Кирилл Кириллович…

Железнов очень хотел заплакать, но не мог и только икал. Если первая жена Юлия узнает, чем у них кончилось дело, запляшет от радости. Предупреждала ведь, кричала сквозь слёзы, что счастья им не видать. И, ведьма, оказалась права!..

Железнов мешал угли кочергой, курил одну сигарету за другой. И всё чаще позёвывал – сказывалась накопившаяся усталость. Водка брала его не каждый день, а вот сегодня, на удачу, сморила. И Кирилл точно знал, что нынешней ночью выспится. Жаль, что работы много перед осенью – люди ремонтируют старые печи и кладут новые. А то поехал бы в Великие Луки к матери и тётке – те давно звали.

Маманя, конечно, начнёт пилить, ругать за то, что и со второй бабой не ужился. Первый развод сына она перенесла тяжело. Просила ради Пашки сохранить семью. Да и Юлия до последнего дня не соглашалась расстаться – скандалила, ползала на коленях, а после снова начинала проклинать Кирилла с Веркой. А вот мать новую невестку приняла, полюбила и всё просила сына от Верки не гулять, беречь её, раз уж так повезло.

Железнов держался подолгу, но всё же срывался, когда уезжал в Питер к сыну. И боялся, что Верка всё узнает про его девочек. Шлюхи гроздьями висели на Железнове, особенно когда он надевал малиновый пиджак и в ресторане вальяжно доставал сотовый телефон. Ему, дураку, это льстило. Но, вернувшись ранним летом из такой вот весёлой поездки, Кирилл нашёл свой дом пустым. Вера избавилась от долгожданного младенца и бросила мужа, отрезав все пути к примирению. Железнов долго не верил в этот кошмар, но потом понял, что иначе жена и не могла поступить…

За окнами посвистывал ветер, шумело море. Кирилл то клевал носом, то в испуге просыпался, вздрагивал. Слушал скрип яблонь в саду и пытался вытрясти хоть ещё одну каплю из давно опустевшей бутылки. Железнова бил озноб – не спасали ни медвежья шкура, ни свитер, ни плед.

Он встал и закрыл вьюшку. Мучительно было чувствовать и понимать, как вместе с печным теплом уходит жизнь не только из опустевшего дома, но и из его тела – молодого, крепкого, сильного. Ему всего тридцать семь. Нужно пережить то, что произошло, и как-то существовать дальше. Всё-таки стоит пренебречь заработком и навестить родню. Наверное, выход найдётся. А сейчас он должен пересилить себя и встать. Подняться в спальню, потому что у камина оставаться нельзя.

Да неужели он так нажрался, что не может вернуться к входной двери, запереть её на ночь? Завтра утром обещала приехать новая заказчица. На её машине они отправятся в очередную виллу, где Железнову предстоит сложить две печки. Он выполнит эту работу и непременно съездит в Великие Луки. А сейчас надо встряхнуться, разлепить веки, из последних сил рвануться и выплыть со дна сладкого, коварного озера. Если не взять себя в руки теперь, всё кончится очень быстро…

А. может, пусть закончится?.. Разве не мечтает любой человек о такой смерти – лёгкой, не страшной? Насколько лучше она отвратительной, пустой жизни, в которой уже никогда не будет ни жены, ни детей, ни работы в охотку? Прежнего не вернёшь, а другого не нужно. Он, Кирилл Железнов, не хочет чадить, слабеть, дрожать и ждать неизбежного – изо дня в день, из года в год. «Надо уйти молодым и здоровым», – думал печник и улыбался во сне. Он сам не верил в то, что вскоре наступит конец. Играл в жмурки с судьбой и убеждал себя в том, что непременно выиграет.

Он уже чувствовал болезненное постукивание в висках, накатывающуюся изнутри тошноту. Но упрямо сидел в кресле перед потухшим камином, словно хотел таким образом искупить вину перед Веркой, наказать себя, вымолить прощение за свой грех. И упоённо представлял, как потекут горячие слёзы по круглому любимому личику, как забьётся о стол гладко причёсанная голова, как зашепчут слова любви искусанные губы. А он, обновлённый и нездешний, откуда-то издалека всё это услышит, увидит и возрадуется…

* * *

Евгению Субочу казалось, что за ним постоянно следят. Он то и дело оглядывался на редких уже в ночную пору пассажиров метро. Наверное, эти скромно одетые люди с грустными лицами действительно исподтишка рассматривали холёного господина в длинном кашемировом пальто и белом кашне. Было странно, что он вообще оказался в московской подземке. Весь вид Субоча говорил о том, что место ему в дорогой иномарке, вполне возможно, что и с мигалкой. Сам Евгений прекрасно понимал, что ведёт себя, по меньшей мере, странно, но ничего с собой поделать не мог.

Сегодня вечером он уехал из своего офиса на служебной машине, но у станции метро «Планерная» попросил остановить лимузин, отослал водителя и спустился в метро. Шокировав своим видом контролёров и дежурную по станции, он сошёл на перрон, шагнул в вагон поезда. Добрался до «Пушкинской», пересел на «Тверской» в первый же подвернувшийся состав. Евгений не понимал, зачем поступает так, а не иначе. У него не было конкретной цели. Нужно было добраться до любой конечной станции, выйти в «спальном» районе, где никогда до этого не был и потому не может встретить знакомых.

Подошедший поезд шёл до «Красногвардейской». Субоч почти вбежал в вагон, упал на сидение. Ещё раз огляделся, мысленно проклиная пассажиров за их дурацкое любопытство. Высокий стройный джентльмен при часах от Картье, в бумажнике которого лежали среди прочих две золотые кредитные карты, странно смотрелся в обществе измотанных жизнью тёток и припозднившихся работяг. А после взрывов домов в Печатниках и на Каширском шоссе москвичи боялись всего необычного.

Надо поменьше обращать на них внимание, подумал Субоч. И всё само собой утрясётся. Стоило, конечно, переодеться перед поездкой, но не сообразил, в чём теперь и каялся. Думал только о том, чтобы не забыть разрешение на пистолет. Без этого документа можно было раньше времени нарваться на неприятности и не сделать самого главного, ради чего и предпринималось безумное на первый взгляд путешествие.

По трансляции объявили, что поезд прибыл на конечную станцию, и попросили не забывать в вагонах свои вещи. У Субоча с собой не было даже кейса. Зонт он оставил в офисе, поэтому пришлось выйти под дождь с непокрытой головой.

Евгений прошёл мимо торговых палаток, стараясь не обращать на себя внимания бандитствующих подростков. Потом замедлил шаг и прикинул, где же он волею случая оказался. Юг Москвы, абсолютно не знакомые места. То, что нужно – не будет лишних эмоций. За пустырём мерцают огнями дома, вокруг сгущается осенний влажный сумрак.

Разъезжают туда-сюда милицейские машины, прогуливаются пешие стражи порядка с собаками на поводках. Значит, в здесь переполох. Не нужно было так далеко тащиться. Удобнее оказалось всё сделать в офисе, дождавшись, пока сотрудники разойдутся по домам. Впрочем, возвращаться глупо – надо действовать по первоначальному плану.