Удар отложенной смерти

Андрей вспомнил кремцех, вспотевшее лицо Валеры, белое пламя печей. Прошли только сутки, и ситуация в корне поменялась.

– О, это хорошо! Вы не могли бы предположить, какова была причина убийства? – Чиряев спешил воспользоваться случаем, и Озирский его понимал.

Действительно, вчера вечером Кисляков уже мог о чём-то догадываться, подозревать, проявлять беспокойство. Но Андрею не хотелось вдаваться в подробности, хотя вектор расследования можно было задать.

– Пардон, это уже ваши дела. Скажу только, что Кисляков работал до последнего дня в крематории. Был, мягко говоря, не совсем чист на руку. Мы его наблюдали в связи со злоупотреблениями, и ОБХСС тоже в теме. Будут вопросы – обращайтесь к нам. Но сбивать вас с мысли своими предположениями я не стану. Вот его адрес, – Андрей написал несколько слов на листке из блокнота, вырвал его и отдал Чиряеву. – Надо сказать, что и вы нам помогли. Валерий весь день числился у нас в пропавших. Приятно было познакомиться…

Несколько минут Андрей молча смотрел на мёртвое, но всё ещё красивое, лицо Валерия Алексеевича. Жена Алеся и сын Игнат уже никогда не обнимут его и не поцелуют. Всё-таки бандитская жизнь не подвластна здравому смыслу. Они живут по совершенно другим законам, о которых нормальным людям лучше не знать. Ещё вчера Кисляков мог уничтожить Озирского, а сегодня валяется перед ним с пулей в голове; и только что был в категории неопознанных.

Чёрт, как всё это страшно, противно и просто-напросто непонятно! Все эти Валерки, Кольки, Алики соглашаются так жить, для них главное – не безопасность, не достоинство, не честь. Больше всего на свете им нужны шальные деньги, возможность сладко пить, жрать и лапать валютных проституток. Они ценят себе дешевле барахла. И ведь большинство таких, как Кисляков, именно подобным образом кончают. Вступая на скользкий путь, они предполагают, что вряд ли доживут до старости. Но за возможность обладать деньгами, властью над жизнью и смертью себе подобных отдают себя в распоряжение паханов и боссов.

Дисциплина у них нам построже армейской. Если шеф прикажет чесать себе пятки, мыть ноги и пить воду, унизит любым другим способом, «шестёрка» не смеет отказаться. А если босс захочет избавиться от своего слуги, тот должен воспринимать смерть как данность.

Черты Валерия не выражали ни гнева, ни ужаса. Может быть, первоначальное выражение исчезло – так часто случается, когда тело остывает. А. может быть, Валера не ждал выстрела, и потому был спокоен. Что ж. всё в прошлом. Ни о чём его не спросишь. Андрей смотрел в застывшее лицо своего врага и думал о торжестве справедливости. А потом чувство радости вытеснила брезгливая жалость. И даже боль от вчерашних побоев не могла прогнать её…

– Он жил здесь неподалёку – угол Ириновского и проспекта Наставников. Двадцать шестое отделение… Проверим, прописан ли. Узнаем – может, чего за ним замечали. Пётр, устроишь это всё?

– Устрою, чего там. – Зубарик закрыл простынёй тело Кислякова. – Андрей, ты на Чапыгина собирался сегодня ехать?

– Да, обещал забросить любопытную информацию. – Андрею захотелось поскорее уйти отсюда и увидеть ребят, которые ждали в микроавтобусе.

– Не подбросишь до Финляндского двух человек?

– Если сумеют втиснуться. Предупреждаю – нас там много.

– Да ты одну из них знаешь, Эллу Шогорову. Она тебе куда хочешь втиснется! Вы в Выборге по контрабанде работали, когда алюминий вывозили в фургонах Совавтотранса…

– Да как же, как же! Элку да не помнить! Мне, Петя, вообще везёт на выборгскую контрабанду… Ладно, захвачу. Ей до вокзала?

– Да. Она с сыном приехала в гости к мачехе. Заодно навестила нас здесь, а теперь опаздывает на электричку. Не хочет с автобусом связываться.

Андрей всё никак не мог избавиться от странного чувства. Ему было жаль Кислякова, как жалеют уличного пса, сбитого машиной. Жил бы, дурак, куда тебя только понесло!..

Он думал, что сам никогда не прикончил бы ни Валерия, ни Беллавина с Мажоровым. На обиженных Богом не обижаются. Ну, уродились такими – тупыми, внушаемыми, ведомыми. И убили их сейчас, как животных. Прикончили, будто заразных, паршивых. Их даже можно сейчас пышно похоронить, но всё равно не человеческие это будут похороны, а собачьи. Такие, как устраивают своим четвероногим любимцам миллионеры…

Около автобуса переступала разноцветными унтами симпатичная дамочка в кроличьей жакетке – следователь городской прокуратуры Выборга Элла Рашидовна Шогорова. Рядом с ней мёрз длинный очкастый мальчишка – тот самый сын Ричард. Андрей знал, что у Эллы есть и десятилетняя дочь Астра.

Заметив Андрея, Элла протянула руку и пошла ему навстречу, напевая:

– Прокати нас, Андрюша, на «рафике», до Финбана ты нас прокати!

Восточная красавица лучисто прижмурилась, откинув назад голову в песцовой шапке. Пальчики Эллы, несмотря на мороз, оказались тёплыми и душистыми.

– У нас с сыном через полчаса электричка – без тебя определённо опоздаем. Жена моего отца ничего не желает знать о чужих проблемах. Надо сидеть, не дыша, и слушать только её коммунально-кухонные истории…

– Наверное, твой отец мало ей внимания уделяет…

Андрей попросил двух ребят потесниться, и Ричард с трудом пролез на единственное свободное место. «Рафик» был один на весь отдел и постоянно использовался на полную катушку, Сейчас он вновь был набит до отказа. Поэтому Озирский, наплевав на правила приличия, устроил Эллу у себя на коленях. Та, положив голову на плечо благодетеля, нежно обняла его за шею.

Их знакомству стукнуло три года. В начале восемьдесят седьмого, когда Андрей работал ещё в таможне, они с Эллой провели в кабинетах и на станциях около трёх недель. Если бы не сумасшедшая нагрузка и постоянное присутствие посторонних, крепкая дружба переросла бы во флирт, а то и в служебный роман. Но трудно закрутить с матерью семейства, которая после окончания рабочего дня должна ещё и по магазинам пробежаться, и ужин приготовить, и дочку из садика забрать, и у сына уроки проверить…

– Да нужно папе моему слушать бабские сплетни! – скривилась Элла. – Для этого я есть. Ну, скажи, вот ты Ленке много внимания уделяешь? Только честно!

– Она на это и не претендует.

Андрей перевёл дыхание и осторожно пошевелился. Из-за того, что всё тело болело, держать женщину на коленях было очень трудно. Но тут из-за пелены падающего снега показались шпиль и часы Финляндского вокзала.

Элла тихонько шепнула Андрею на ухо:

– Ходят слухи, что ты прибавления в семействе ждёшь… Или врут?

– Да нет, правда.

– Ты же был против многодетности. Помнишь, в Выборге надо мной смеялся, хотя у меня только двое? Или теперь пересмотрел свои взгляды?

– Меня не могут обмануть бандиты, но может собственная жена. Когда она призналась, ничего сделать было уже нельзя. Хитрюга, каких мало. Твоя электричка десять минут ещё простоит?

– Простоит-то простоит, но пока добежим… Хочется всё же не торчком ехать до Выборга. Так что огромное спасибо тебе, Андрей, и береги себя. Елене привет. Сына, вылезай!

Пока Ричард протискивался между плечами и коленями пассажиров «рафика», снова наклонилась к уху Андрея.

– Какая-то у нас там опять история с контрабандой. На этот раз гору золота везли, представляешь? Офонарели совсем уголовнички! Ничего пока не слышал? Растворили в «царской водке», и в таком виде пытались протолкнуть за кордон. Мне кажется, что на таможне получили сигнал, иначе ни за что не догадались бы!

– Нет, до меня не дошло покамест. Я ж весь день просидел в крематории.

Озирскому не хотелось сдаваться в подробности. Да и Элла рисковала опоздать на электричку, что вызвало бы море слёз у маленькой Астры.

– Тьфу, ужас какой! – Шогорова вздрогнула. – Не слышал, значит? Квело, друг, работаешь! – поддразнила она.

А потом, захлопнув дверцу, долго махала вслед «рафику». И лишь после того, как красные огоньки пропали в метели, она схватила сына за рукав и бросилась на перрон. Электричка уходила через пять минут.

* * *

Они ехали по белой дороге, и снежок быстро заметал наледь. Били в лицо лучи встречных фар, нервируя Озирского сильнее обычного. В Управлении, конечно же, придётся долго объяснять, как удалось получить информацию о золоте. Не хотелось бы рассказывать про Обера – пусть лучше о контакте знает один Захар. Андрей как гипнотизёр на учёте не состоял, подписку о неприменении не давал. Но всё равно над ним постоянно висела угроза всевозможных санкций за использование в работе недозволенных методов воздействия.

Кроме того, не хотелось рассказывать, как его самого едва не запихали в печь. Очень уж стыдно было вспоминать удар Ременюка сзади по голове, проклятую «Калку», где главное – даже не боль, а невероятное унижение. Да и обстоятельства встречи с Обером были такие, что лучше о них помолчать. Ещё, чего доброго, подумают на то же, на что вчера Захар! Ведь не объяснишь же обыкновенному, нормальному человеку, что чувствует садист, когда видит кровь, синяки и шрамы. Андрей в какой-то степени понимал Готтхильфа. Но очень боялся, что генерал и его заместители не поймут…

Аркадий Калинин, вытянув шею, смотрел на убегающий вдаль Кировский проспект. Потом легонько тронул Андрея за плечо. Он единственный знал, как тому больно.

– Слушай, ты на телевидении хоть кофе выпей, что ли! Голодный к Горбовскому поедешь? Он же тебя часа три продержит как минимум.

– Пожалуй, надо.

Андрей не знал, можно ли ему пить кофе, не начнётся ли рвота или чего похуже. Но если он мог свободно обходиться без пищи, но без кофе терял работоспособность начисто. И потому решил рискнуть.

– Ты устал очень! Передохни денёк. Не убивайся. – Бориспольский захлопнул свой «дипломат». Протянул руку к дверце. – Мы все будем ходатайствовать перед Горбовским и выше, чтобы тебя в приказном порядке отправляли на выходные. Так даже ты не выдержишь – точно тебе говорю! – Никита застегнул крючки дублёнки и сказал Максиму: – Я у «Петроградской» выйду, останови.

Бориспольский делал пересадку у «Техноложки», и ехал дальше – до улицы Морской Пехоты. Они с Андреем были почти что соседями. На площади Льва Толстого «рафик» практически опустел. Ребята из ОБХСС и Красногвардейского районного управления договорились продолжить поиски Ременюка и обещали утром связаться с Чиряевым. Но главное было сделано – канал вычислен. Партия золота за границу не прошла.