Лунатики

Квинт, рано утром переговоров со своим замом Панкратовым, который до его возвращения вёл дело Гусевой, узнал некоторые детали. Вера Фёдоровна отвечает на вопросы, не замыкается в себе. Особенно охотно общается с врачами и милиционерами, с работниками прокуратуры. Хочет понять, что же с ней произошло той ночью. Отлично – Квинт тоже этого хочет. Вот и поработаем вместе. Одна голова – хорошо. А две, как известно, лучше.

Только одно странно. При амбулаторной экспертизе Гусева признана вменяемой. Никаких отклонений никогда не имела. Конечно, её ждёт стационарная экспертиза в институте Сербского, но это потом. Если вывод врачей подтвердится, с бабушкой придётся разговаривать строже. Не может нормальный человек убить другого, да ещё родного внука, без всяких на то причин. Да ещё незаметно для себя самого!

История, конечно, не новая в практике Квинта. Да и у приятелей-сокурсников такое случалось. Даже на побережье Таганрогского залива, откуда Квинт сейчас и возвращался, закадычный друг не дал ему отдохнуть. Он работал в местном уголовном розыске, а ранее вместе с Евгением кончал юрфак Московского университета. На службе и узнал подробности преступления, совершённого близ Ростова. Оно взбудоражило не только посёлок, где всё произошло; городская общественность тоже гудела, как пчелиный улей.

Неожиданно для себя Квинт, вновь любуясь бескрайней равниной облаков внизу, провёл параллель между этими двумя происшествиями. В Ростове убийцей также оказалась старушка, причём десятью годами старше Гусевой. Ей было восемьдесят. И не внука она зарубила топором, а своего родного сына. Что интересно – все вытаращили глаза семь на восемь. От тихой, безответной, к тому же сильно верующей бабули никто такого зверства не ждал.

Конечно, сынок её сидел четыре раза, но мать всё терпела, прощала, оправдывала. Только вот эту бабушку уже никогда и никому не доведётся допросить. Сразу же после совершения преступления она повесилась.

Квинт повернулся к проходу, скривил липкие от лимонада губы. Он заметил, что трясущегося дедушку снова ведут под руки в туалет. Зачем повезли его самолётом? Перепады давления больному ни к чему. Да ещё, чего доброго, какая-нибудь нестандартная ситуация, «болтанка», воздушная яма, турбулентная зона – и пиши пропало! Впрочем, не его это дело. Обе соседки теперь спали, приоткрыв рты. У той, что сидела в центре, по подбородку размазалась помада. От её синтетической кофты противно воняло потом.

Сегодня Квинт был особенно чувствителен к запахам. Не мешало бы и ему уйти в туалет. Но желанное место оказалось занято ветераном – это во-первых. Во-вторых, не хотелось пробираться между толстыми коленями попутчиц и спинками передних кресел. Он привык работать круглосуточно. Даже когда спал, случалось, находил ответы на интересующие вопросы.

Сейчас ему тоже вдруг захотелось вздремнуть. Евгений Михайлович деликатно прикрыл рот платком, от души зевнул. Действительно, раза два ему приснился преступник – и это оказалось правдой. Тогда он расследовал «глухари», на которые все махнули руками. Теперь же с этим всё ясно – убийца налицо. Но совершенно не понятен мотив. Конечно, и это может привидеться ночью, но всё-таки лучше узнать у самой Веры Фёдоровны.

Сейчас его занимал один вопрос – до конца ли искренна Гусева? Кроме того, насколько точен вывод психиатров о её вменяемости? Может быть, это было кратковременное помешательство? И вменяемость Гусевой ограничена? Такое тоже бывает, и нередко.

… Квинт обосновался под Азовом на даче приятеля. Ухитрился там прожить две недели – без забот и хлопот. Хозяин выстроил на берегу моря неплохой коттедж, а сам там почти не появлялся – работал в Таганроге. Евгений виделся с замотанным приятелем только урывками. А сам кайфовал в прекрасном местечке, на побережье, и чувствовал себя, как в раю.

Приятель жаловался, что получил участок слишком далеко от Таганрога. Но никаких бытовых неудобств изнеженный москвич Квинт там не испытывал. Свет в доме был, кран на участке – тоже. Имелись даже душевая кабина и стиральная машина. Газ, правда, пока привозили в баллонах, но потом обещали провести.

Евгений Михайлович приноровился обслуживать сам себя. Жену он сюда взять не смог. Она осталась в Москве, с дочерью, оканчивающей школу. После, без перерыва, Марина собиралась вновь засесть за учебники и конспекты – для подготовки к экзаменам в университет. Татьяна не могла позволить себе нежиться на пляже, когда дочурка вкалывает в поте лица. Поначалу Евгений скучал без семьи. Но, поразмыслив, понял, что одиночество его обогащает. Кроме того, оно благотворно сказывается на здоровье, позволяет привести в порядок нервы.

Вдоволь наговорившись за те годы, что не был в отпуске, Квинт целыми днями молчал. Он валялся на берегу, купался в обжигающе-холодной воде. В мае редкие смельчаки решались открыть сезон. А вот Квинт рискнул, потому что вряд ли вскоре представится возможность, как следует поплавать в море.

Столица заготовила для следователя воз работы. Квинт знал себя и не сомневался – пока не перелопатит все папки, не поедет никуда. Разве что выберется в Подмосковье – на их старенькую дачу, где почти круглый год жили родители. Отец – из-за высокого давления, мать – по причине астмы. Да и не бросила бы она там мужа одного…

Друг любезный несколько раз приезжал на залив и выводил Евгения из блаженной нирваны, рассказывая о служебных проблемах. В частности, упомянул ту историю, которую неделю спустя Квинт вспоминал в самолёте. Удивительное сходство сюжетов, если можно так выразиться. Но вот действующие лица совсем другие. Поэтому вряд ли можно сравнивать обстоятельства двух преступлений. Да и города находятся далеко один от другого. Видимо, просто совпало…

Валентин Шавров, приятель Квинта, не мог даже на пляже валяться без бутылки пива. В тот вечер они, искупавшись, улеглись на параллельно стоящие топчаны. У них был целый ритуал наблюдения за солнцем, садящимся в море. Следом за этим на землю тотчас же падала чёрная бархатная южная ночь.

Потягивая пиво «Калинкинъ» и предвкушая завтрашнюю поездку на Песчаные острова, Квинт слушал друга и про себя досадовал. До чего же ему надоели эти убийства, задержания, допросы! Какое счастье видеть зеркальную воду залива, чаек на ней, ощущать тишину и покой. В саду белеет дом, и вечером, сквозь листву, уютно светятся его окошки.

Все бандиты исчезли с земли, будто сгинули. И ни один их пакостный поступок не осквернит весну. Квинту хотелось так думать, но Шавров никак не мог угомониться. Перевернувшись на живот, он долго вздыхал, хмыкал, укладывался поудобнее. Наконец, не выдержал.

– Жень, слышь, что было у нас! Вернее, в Ростове. Там есть посёлок Янтарный. Богатенькие буратины живут…

– Да не твоя же епархия! – Квинт хотел встать и уйти.

Он не любил сидеть рядом с сухощавым, мускулистым Шавровым. Самому с фигурой не повезло. С детства был толстый, и потом не похудел. Только весь зарос чёрным волосом, за что и получил прозвище Гризли. Теперь пузо снова стало пухнуть, как на дрожжах. Надо бы пива поменьше пить. Но вот на Вальку оно не действует совершенно. И на московского друга Антона Ронина – тоже. Тот – вообще красавец, как античный герой. Ест всё, что хочет, причём помногу. А фигура – картинка! Рядом с такими мужиками Квинту впору повеситься от собственного безобразия.

Евгений даже позаимствовал у Ронина привычку носить на шее золотую цепь, а на пальцах – кольца и перстни. В таком виде он стал похож на «авторитета» из какой-то южной республики. Шавров даже поддевал: «Гляди, в ментовку загребут! Ты – вылитый пахан в этом золоте!» Ничего удивительного. Мать – армянка, и сын пошёл в неё. Она тоже полная, с выпуклыми чёрными глазами и крупным носом. У матери с сыном даже взгляд похож – задумчивый и вместе с тем цепкий.

– Многостаночник ты, что ли, ещё и об областном центре думать? – ворчливо продолжал Квинт. – В Таганроге всю преступность побороли? Делать тебе нечего?

Квинт гнал мысли о папках, запертых в сейфе. И наблюдал, как небесные звёзды отражаются в море, словно светят из глубины.

– Брось! Давай поживём, как люди! Согласен? Или возражаешь?

– Я не настаиваю, чего там.

Шавров стряхнул пепел с кончика сигарету и разрыл босой пяткой песок. Порезался ракушкой, нецензурно выругался и измазал палец в крови.

– Но, понимаешь, случай невероятный! Самое главное, ни за что не похоже, хотя в Янтарном почти каждую ночь разборки. Посёлок этот в городскую черту входит…

Шавров сходил к воде, зачерпнул её в горсть, брызнул на ранку. От соли Валькина шевелюра склеилась в сосульки, висела над запавшими глазами. Он опять раздул огонёк сигареты.

Квинт понимал, что Шавров хочет поделиться какими-то догадками с профессионалом. Возможно, ему нужен совет. Вероятно, следователь, ведущий это дело, пребывает в сомнениях. Евгений просил приятеля никому о нём не рассказывать. А тот, видно, проболтался. Или просто сам хочет проконсультироваться – из интереса.

– Ладно, говори, ты же не отстанешь. Только самую суть. Потом я ещё раз окунусь – и спать. Устал очень.

– Отдыхаешь целыми днями – и устал. – Шавров сплюнул на палец и погасил сигарету.

Евгений тщетно пытался отучить его от этих, не очень эстетичных привычек ещё в университете. Сейчас тоже хотел сделать замечание, но передумал. Даже открыть рот было трудно. Отпускная лень сделала из хваткого следователя просто мирного стареющего мужика.

Валька Шавров, насквозь пропахший табаком, одеколоном и морем, сел на его лежак.

– Слушай, может, на свежую голову, поймёшь, в чём дело? Сперва мне тоже показалось – всё просто…

Квинт никак не мог понять, какого цвета у приятеля правки – красного или оранжевого. А его собственные, белые с лиловой полосой, совсем скрылись под складками жира.

– Ты понимаешь, убитый, Юрий Иванович Кисельчук, родом из Липецка. Это – профессиональный шулер. Хотя первая судимость у него была за другое. От «кротом» был. Гастролировал в Москве и Ленинграде, «щипал»* в метро. Потом сменил амплуа – больше поманили картинки*…

– Сколько ему лет… было? – перебил Квинт.

Он жалел, что пошёл на поводу у Вальки. В то же время понимал, что друзьям надо помогать.

– «Полтинник» в январе отпраздновал. Сорок пятого года. – Шавров подёргал свой казацкий чуб. – Отец его в штрафной роте воевал. Так что гены порченые. Ничего другого от него никто и не ждал. Но ни отец Кисельчука, ни он сам к «мокрому» даже не подходили. С этим у воров и шулеров строго. Все ждали, что кончит он, как обычно, но пьяному делу…

– А он как кончил? – Квинт отчаянно боролся с дремотой.

– Старушка-мать топором зарубила! – Шавров ударил себя кулаком по колену. – Понимаешь ли, бабку эту многие знали. На базаре она одно время торговала. Ну, не может быть! Не может, Женька. Лопни мои глаза…

– Она где сейчас – под подпиской? В возрасте, наверное, раз сыну пятьдесят.

Ничего интересного в этой истории Квинт для себя не видел. И уже хотел сказать Валентину, чтобы тот шёл есть картошку с жареной рыбой. Специально к его приезду Евгений приготовил ужин, сверяя каждое своё действие с поваренной книгой. Всё, конечно, остыло. Но в такую жару и холодное сойдёт.

– В том-то и дело, что повесилась старуха. Так их и нашли. Юрий – у камина, с раскроенным черепом. А мать в ванной, на трубе…

– Точно известно, что зарубила она?

Тогда Евгений не подозревал, что через сутки на его имя придёт первый факс из Москвы. Там будет обрисована примерно такая же картина. Труп с ножом в горле, пожилая женщина. К счастью, живая, но помешавшаяся с горя.

– Может, кто-нибудь их обоих сделал?

– Да нет, имеется свидетель, что старуха Кисельчук сама сынка приголубила. Верить можно, такое не придумаешь. Да и эксперты подтвердили. Плохо, что допросить её нельзя…

Оба закурили, глядя на море, и минут пять молчали. Квинт думал, что ему и московской мокрухи хватает. Нечего отнимать хлеб у здешнего розыска. Но просто шугануть Вальку тоже нельзя. Кроме того, и натура требует дела. Московские дела в аккуратных папочках далеко, так можно подумать и над местными проблемами. Так всегда бывает, когда работаешь по призванию.