Ночь с четверга на пятницу

Славка сказал, что характер у босса мощнейший, огневой. Никого не пожалеет, как лесной пожар при суховее; всё обратит в пепел. Да ещё эта «крыша»… Благодаря ней Аргент не только за Уралом, но и в Москве очень уверенно себя чувствует. Скорее всего, босс хотел, чтобы Славка покончил с собой. Или сбежал подальше, затараканился и молчал обо всём, что знает. Раньше Славка, наверное, не полез бы на рожон. Но Аргент откуда-то выкопал про досье и устроил показательную расправу. Служба безопасности у него работает, как швейцарские часы. Возможно, развязали язык кому-то из посвящённых. Славке стало нечего терять, и он, схватив хранившиеся в надёжном месте дискеты, выехал на Филиппины. У него уже были готовы документы на другое имя. И тут мы встретились у хилеров. Повторяю – совершенно случайно! Воронович мне честно сказал, что сильно подставился. И жить ему, похоже, осталось недолго. Но чтобы не так обидно было умирать в тридцать восемь лет, он должен передать досье на Аргента и его «крышу» по назначению, на самый верх. Куда именно – это тоже должен знать юрист. Мы сидели в куче дожидающихся приёма доктора Орбито. Люди пели католические псалмы, а мы потихоньку разговаривали. Вряд ли кто-то мог нас там подслушать. Славка передал мне дискеты и сказал, что там есть сведения о людях, которые остальные части досье держат у себя. Все они живут сейчас в Москве и Подмосковье, и только один – в Питере. Дискеты ни при каких обстоятельствах не должны попасть не только в руки самого Аргента, но и в милицию, потому что она крышует банду. Примерно на уровне начальника Управления или что-то в таком роде…

– Ну и вляпался ты, Лев Маркович! – присвистнул Тураев. – И что хочешь делать? Меня утащить в это дерьмо? Мало мне других заморочек? У меня всё-таки родители живы, дети есть. Да и вообще я и сам пока жить хочу!

– А я не хочу, что ли? – огрызнулся Лёвка, поёживаясь от внезапно ворвавшегося в магазин сквозняка. Жалюзи тихонько зазвенели. – Но я не мог сказать ему: «Пошёл вон!» Не мог, понимаешь? Какое право имею я с одной стороны отмахиваться от таких вот ситуаций, якобы это не моё дело, а с другой – верещать по поводу преступности и безнаказанности? Если не я, то кто? Если не ты, то кто? Глупо, конечно, это звучит, как-то по-пионерски, но надо же начинать с чего-то! Если одна «красная крыша» спалится, то другие высокопоставленные силовики сто раз подумают, прежде чем свяжутся с бандитами. К сожалению, я не обладаю нужными знаниями, а то сам взялся бы за анализ этих материалов. Кроме того, мы с тобой давно не встречались. А потому служба безопасности Аргента и крышующие их менты на тебя даже не подумают. А меня, похоже, уже вычислили. И весь вопрос в том, успею ли я избавиться от дискет в ближайшее время…

– А Воронович где сейчас? Ты не в курсе?

Тураев тяжело вздохнул. Часы отсчитывали последние секунды – когда он ещё мог оказаться; и потому нужно было срочно сжечь за собой мосты. Возможность выбора не должна была соблазнять его и мешать действовать.

– Вот я всё и смотрю на смартфон, жду условную фразу. Мы договорились, что, если Славка почувствует себя в безопасности хоть на короткое время, то обязательно пошлёт мне сигнал. Ведь уже две недели прошло с того времени, как мы расстались, – и ничего. Я уже ко всему готов. Перестал бояться – и за него, и за себя. Лишь бы знать, что жертвы не напрасны, и досье пошло по инстанциям…

– Ну чего тебе, блин, не хватало? – тяжело вздохнул Тураев.

Он понимал, что и после всех своих невзгод не сможет отказать Лёвке и взвалит на плечи новый груз – тяжелее всех прежних.

– Твоя мать рассказывала моей, какие вина ты пил и какие кушанья ел. Один Нобелевский банкет, куда тебя привела Сибилла, чего стоил! «Шато Линч Баж» и «Лафит Ротшильд», салат из цитрусовых с лепестками роз и филе морского чёрта под анисовым соусом! Зажрался ты, корефан, и потянуло тебя на сопливую романтику. Твой Воронович сам в дерьмо влез, сам теперь пусть из него выныривает! Никто его насильно бандитом не делал. Он ведь, как и ты, МГИМО закончил и мог бы вполне легально в роскоши купаться. А Великий пост всегда после Масленицы приходит, он разве не знал? Обидели мальчика, пятак начистили? Чёрную метку послали? Небось, когда влезал в бандитские тёрки, ни о чём не думал и советов не просил? И продолжал бы жить, как прежде, не пни его Аргент под зад! Но теперь не о нём речь. Мне плевать, что будет с твоим Вороновичем. Грохнут – туда ему и дорога, курве! Но я менжеваться кончаю – не могу тебя просто так прогнать. Встретились после долгой разлуки – и снова разбежимся, ненавидя друг друга? Нет, я не могу забыть всё, что ты тут наговорил. И не бывало ещё такого, чтобы я заслабил – всегда понтоватым был. Пять лет из жизни не вычеркнуть, Лёвка. Извини меня за «феню» – сейчас душа просит.

– Артур, я тебя умоляю… Посмотри хотя бы материал, прикинь, что из него можно выжать. Я ведь тоже не лопушок какой-то, все эти дни специально по Москве и области колесил. Чтобы, если «хвост» есть, сбить со следа. Ведь дипломаты – все немножко шпионы, как ты знаешь. Я завернул к твоей матери, но в тот же день нанёс ещё несколько коротких визитов столичным друзьям. Тем, кто меня ведёт, трудно определить, какой именно визит был основным, а какие – отвлекающими.

– Это правильно, – одобрил Тураев. – Только особенно не увлекайся. Сейчас домой поедешь?

– Наверное, заскочу ещё к одному приятелю. А потом – домой. Дочкам и матери обещал пораньше вернуться. Нору Мансуровну предупредил, чтобы, в случае чего, объяснила мой к ней визит желанием выразить соболезнования по случаю кончины Альберта Александровича. А насчёт наших с тобой отношений она начнёт всем жаловаться, что ты меня не простил, и мы не хотим видеться. Пусть все так и думают – нам спокойнее будет…

– Да, мать сильно сдала, когда овдовела. – Артур словно только что осознал, каково было Норе все эти месяцы. – Очень горевала. Всегда выглядела великолепно, будто бы и не старела. А теперь прожитые годы будто бы враз проступили на лице.

– Я заметил. Всё это ужасно. Когда мой отец в девяносто третьем году скончался от анафилактического шока, прямо накануне возвращения в Москву, мать тоже лет на десять постарела. И поседела сплошь… Он нервничал из-за меня и Сибиллы. У него поднялось давление. И обычный, в общем-то, укол свёл его в могилу. А я, сукин кот, тогда особенно и не расстроился. Ведь отец был против нашего с Сибиллой знакомства, не говоря уже о браке. Первая мысль была: «Всё! Мы женимся!»

– Юнцы всегда жестоки, – согласился Артур. – Думают, что вечно будут красивыми, сильными и здоровыми. Мне сейчас даже перед отчимом неудобно. Мог бы и помягче с ним быть. Он ведь нас с матерью из общаги вытащил, и в моих проблемах частенько разбирался. Просил за меня, хоть потом и ворчал. Теперь вот мои собственные дети считают меня ископаемым, потому что мне не понять их продвинутую электронную жизнь. Да ещё посмотрели бы на меня сейчас – вовсе со стыдухи померли бы! И не поверили, что я когда-то на Краснопресненской набережной ногой дверь открывал. Ладно, давай твои дискеты, глянем, что к чему. Дабы отследить все твои контакты, да ещё вычленить визит к моей матери, действительно нужно истратить много сил и времени. Понадеемся, что мы успеем справиться раньше. Да, кстати… Сибилла знает о дискетах?

– Нет. Я же говорю – она в Африке. Связаться практически невозможно, пока она сама не пожелает. Мы прожили в браке больше тринадцати лет, но я совершенно не представляю, чем она на самом деле занимается. Моя супруга – терра инкогнита, вещь в себе. Спрашивать её о чём-то бесполезно, пока она сама не надумает поболтать и поделиться впечатлениями от поездки. Вполне вероятно, что она сейчас и не в Кении, но доказать это не могу. И не хочу, честно говоря. У нас двое общих детей, и я точно знаю, что это – мои дети. Признаюсь, что я негласно проводил экспертизу… Чтобы быть уверенным, отбросить всяческие подозрения. И мама знает, что девчонки – её родные внучки! Она ведь невестку не любит, и потому постоянно сомневалась. Возможно, захотела бы развести нас в случае появления огорчительных результатов. Нет, не удалось. Сибилла обещала только от меня рожать, пока мы супруги, и не обманула. Но в душу к себе она не пускает никого. Шутит, что у неё там слишком холодно и мрачно, и это мало кому может доставить удовольствие. Её скрытность нервирует меня чрезвычайно, да и мама постоянно подливает масла в огонь. Но, в то же время, я понимаю, что не могу жить без неё, и боюсь даже подумать о разводе. Разумеется, моё мнение для Сибиллы – ноль. Она делает только то, что хочет сама. Или то, чего требует от неё неведомое мне руководство. Могу только догадываться, где оно находится. Возможно, я ошибаюсь, но к нашему с тобой делу это не имеет никакого отношения. Представь себе, она ведь так и не ответила на вопрос о происхождении Стефана! Работала в ту пору на Ближнем Востоке, что и по наружности парня видно. И это – всё. Сибилла – не женщина, а кремень. И Стефан в неё пошёл. Я только могу предположить, что вся эта история позорная или страшная. Сибилла то ли стала жертвой насилия, о чём не хочет вспоминать, то ли вынуждена была совершить какой-то непростительный грех. Убийство, например, или предательство. Возможно, правда о тех днях способна бросить тень на Сибиллу, повредить её имиджу. Не знаю! Уже устал домогаться и бросил. Со Стефаном становится всё труднее общаться…

– Ему пятнадцать? – Тураев между делом взял у Райникова пакет с дискетами и сунул в нагрудный карман комбинезона.

– Да. Но мне всё время кажется, что он гораздо старше – ведь так много вместилось в эти годы! Кстати, выходки моего пасынка – не обычная глупая подростковая фронда, которая потом исчезает, как угри с лица. Он, понимаешь ли, не такой, как другие, и никогда не станет обычным. Иногда создаётся впечатление, что Стефан прилетел из космоса и в любой момент может там же исчезнуть. Поэтому я и пытался разговорить Сибиллу – ведь наследственность много значит в этом случае. Но она молчит, и это пугает меня больше всего. Я ведь взял её в жёны, несмотря на все мерзости, которые слышал о ней. Почему бы, кажется, не сказать хоть несколько слов об отце Стефана? Это всё до меня было. Да я и сейчас не позволяю себе ревновать, иначе разрыв сердца обеспечен. Стефан не пьёт, не колется – уже хорошо. Покуривает в меру. Учится отлично, занимается несколькими видами спорта. Великолепно владеет компьютером. Об его квалификации говорит хотя бы то, что он запросто увёл очень крупную сумму со счетов уважаемого британского банка. Сам он взломал защиту или работал с кем-то, оказалось тайной. Стефан всё взял на себя. А поскольку на тот момент ему не было четырнадцати, удалось отделаться сравнительно легко. Правда, пришлось Стефана забрать из престижного колледжа и перевести в Москву. Теперь вряд ли ему светит достойная карьера на Западе. Этот банк слыл неприступным даже для бывалых хакеров. А Стефан объяснил просто – будто бы почувствовал, как именно можно перекачать средства на определённый счёт. Что-то вроде внутреннего голоса. Не знаю, как это называется – ясновидение, яснознание… Ему даже в психбольнице пришлось полежать, но врачи признали его здоровым. Стефан ведь в детстве получил электротравму, когда решил самостоятельно разобраться в устройстве холодильника. И с тех пор началось необъяснимое. Если он говорит, что машина в дороге сломается, обязательно так и будет. У соседа в Швеции собака пропала, так Стефан во всех подробностях выложил, где и как надо её искать. Прогноз погоды даёт на неделю вперёд – и всё точно. Сунь ему любую групповую фотографию, и он безошибочно определит, кто на данный момент жив, а кто умер. И ещё, говорит, энергетика насильственной смерти очень мощная. Там же, в соседнем имении, был пожар. В результате погибла дочка хозяев. Думали, что просто в дыму задохнулась, а тело потом сгорело. А Стефан, ему тогда лет двенадцать было, побродил вокруг пепелища и вдруг начал вещать: «Это не случайное возгорание, а поджог. Сельму задушил чёрный человек, а потом сжёг». Представь себе – так и оказалось! Африканский мигрант, наркоман, дом ограбил и запалил, чтобы скрыть следы. А девушка была вольных нравов – друзей имела всяких. Стефан даже маленькую левретку описал, любимицу Сельмы, хотя сам её никогда не видел. Я много ещё мог бы рассказать про пасынка, но главное ты понял. Единственное, на что врачи просили обратить внимание, – болезненное пристрастие к риску. Он ведь из украденных денег ни цента не взял – не нужно было ему ничего. Просто хотел проверить себя – сможет ли? Смог. Обожает делать то, что запрещено. Таким образом, доказывает, что презирает запреты, отстаивает свою свободу. Ему скучно быть таким, как все. И потом постоянно выкидывает опасные фортели…

– Экстремал? – понимающе кивнул Артур. – Это в Сибиллу, факт.

– Кто бы спорил! – Райников, счастливый и благодарный, смотрел сквозь очки мокрыми, воспалёнными глазами. – Об этом, наверное, неловко говорить… В московской гимназии, самой продвинутой из тех, что мы с Сибиллой сумели найти, Стефан сошёлся с учительницей французского языка. Причём, дама она семейная, тридцати пяти лет. Они вместе перед прошлым Новым годом репетировали мини-спектакль. Показывали, как в разных странах встречают этот праздник. Специально блюда готовили, костюмы шили, украшали каждый уголок гимназии по-разному. Очень красиво получилось – я приезжал смотреть. И учительницу это видел – симпатичная блондинка, среднего роста, стройная. Но я, честно говоря, на такую и внимания не обратил бы. Обычная баба из очереди, которая пытается следить за собой. А Стефан на блондинках просто помешан, хотя и сам не брюнет. По шведским новогодним обычаям он был консультантом. Сделал квадратные разноцветные свечи, повесил носок на дверь – для подарков; а сам изображал Юля Томтена. Так зовут шведского Деда Мороза, если не знаешь. В дудки дудели, серпантин раскидывали, как обычно. А потом остались вдвоём – якобы прибраться после праздника. Стефан и раньше ночевал у приятелей, потому экономка его не хватилась. Мы с Сибиллой отмечали в ресторане, и тоже не засекли его. Выяснилось всё через месяц, когда их обнаружили в раздевалке у спортзала. Причём в таком виде, что никаких вопросов у уборщицы не осталось. Педагога-педофила, конечно, попросили на выход, да и нам посоветовали убрать парня из приличного заведения. Теперь не знаю, что у на уме у нашего Дон-Жуана. Сейчас учится в закрытом лицее, там директор головой за учителей ручается. А вот девчонки поголовно в Стефана втрескались. Называют его то Стивом, то Стёпкой. Закидывают SMS и посланиями по электронной почте. Чуть ли не на дуэль друг друга вызывают. Тут, конечно, запретить невозможно, особенно если это происходит во внеучебное время. Но мне, откровенно говоря, сейчас не до того. Приедет Сибилла – разберёмся. Вроде бы радоваться надо, что парень башковитый и с характером, а мне страшно становится. Стефан не сквернословит, не устраивает хипиш, как другие. Много дипломатов на своём веку повидал и сам так же ведёт себя – не придерёшься. Про таких говорят: «В тихом омуте черти водятся». Вроде, и в драках не замечен, и с ворами после компьютерной истории дел не имеет, а всё равно тревожно за него. Соскучится – всего жди!

– Интересно! – Артур ещё раз выглянул на улицу. – Я бы на твоём месте сейчас домой отправился. Или всё-таки на Рублёвку?.. По-любому будь осторожен. Ввязался вблудную – изволь соблюдать технику безопасности. Старайся нигде не останавливаться – особенно в сумерках на шоссе. Ты как, давно не ел? Может, кофе глотнёшь?

– Спасибо, я уж до дома потерплю. Мне все эти дни о еде думать было противно. Только сейчас, когда ты согласился, начал отходить. Если уж очень прижмёт, по дороге перехвачу…

– Ну, нет, Лёвка, так не годится! Слыхал, что наши водилы говорят? «Не ешь за рулём – покойничком станешь!» Тогда уж погоди до маминого ужина. Наверное, Дора Львовна не знает, куда тебя усадить и чем попотчевать. Меня здесь неделю железно не будет, так что звони на «трубу» дня через три-четыре. Я быстро просмотрю материал и при встрече скажу тебе, пойдёт он в дело или в мусорную корзину. Дальше сообразим, как поступить. Вполне возможно, что игра свеч не стоит. Я предлагаю посетить пельмень-бар «Берёзка» на Николоямской. Там бываю часто – и один, и с Ириной. Надеюсь, ты о ней слышал.

– Да, Нора Мансуровна говорила. У вас с дочкой какие-то сложности? – Райников махнул рукой с дорогим обручальным кольцом. Носил его по-русски – справа. – Вот ведь дети – цветы жизни! Хорошо, я готов туда приехать. Передумаешь – называй другие места.

– Другие места потребуются в том случае, если я найду перспективные сведения. А там просто посидим в «Берёзке», о жизни поговорим. Тринадцать лет – не хухры-мухры. Для близких людей – срок немалый. Кстати, твой тесть Харальд Юхансон жив сейчас?

– К сожалению, нет. Умер в позапрошлом году. Сибилла очень горевала, хотя обычно она свои чувства прячет. Без деда и без неё мне очень тяжело со Стефаном. Пусть я чужой ему, но всё равно чувствую, что у парня в душе словно термоядерная реакция происходит, и скоро грянет взрыв огромной разрушительной силы. Я хотел бы дождаться совершеннолетия Стефана и предоставить его самому себе. Не потому, что он неродной, вовсе нет! Просто я не тот человек, который может взнуздать этого жеребчика. Здесь железный мужик нужен – вроде тебя. Я серьёзно говорю! Вам бы познакомиться – будет тебе вместо Амира. Прости, что вспоминаю твоего сына. Нора Мансуровна мне много рассказывала, даже плакала. Говорит, парень белокурый, женственный. Страдает «Эдиповым комплексом» – полностью у матери под каблуком. А со Стефаном они погодки – считай, ровесники. Подумай на досуге. Стефану мужская рука нужна, иначе свихнётся вконец. Он ведь швед только по деду, на четвертушку. А мать Сибиллы, чилийская комсомолка, в семьдесят третьем после переворота погибла. Говорят, была близка со знаменитым Виктором Хара. Они вместе оказались в «фильтре» на Национальном стадионе, откуда не вернулись. И ведь могла же Кармен-Кристина улететь с мужем-дипломатом и дочерью! Кто бы её осудил? Не захотела. Добровольно пошла на пытки, на смерть. И Стефан, мне кажется, во многом испанец. Даже от индейцев в нём что-то есть…

– Я обязательно познакомлюсь с твоим сыном. Разумеется, если он этого захочет. Нам бы только срочные вопросы решить. А пока твоя задача – целым до дома добраться. Как говорят в Москве, «шаболовские» круче «солнцевских». Если Аргент имеет крышу в том кругу, шутить с ним опасно. Менты тоже не захотят светиться во всей этой истории. А методы у них банальные, но действенные. Прослушка, наружка, наркотики в карман, пистолет в «бардачок». А потом – обыск на законных основаниях. И условием прекращения уголовного дела станет выдача дискеты. Ты им передаёшь досье, а они представляют в суд показания, стопроцентно свидетельствующие о твоей невиновности. Чьи показания? Да всё равно, тебе-то какая разница?! Любым обрадуешься.

Артур видел, что каждое его слово больно бьёт Лёвку под дых, и тот белеет, даже сереет на глазах, – словно теряет кровь. Но трудно было отказать себе в удовольствии хоть так, да проучить предавшего друга. Сколько ни старался Тураев, никак не мог научиться прощать. Он только говорил, что прощает, но при себе оставлял совсем другие мысли и слова.

– Так будет, если ты засветился наверняка. Если насчёт тебя бродят лишь смутные подозрения, они подставляться не станут. Скорее всего, попытаются под любым предлогом обыскать квартиру, машину, лично тебя. И обыщут – заметь, по закону! Допустим, намеренно перепутают с кем-то – засекреченный свидетель «ошибётся». Здесь за «телегой» дело не станет – было бы желание. А желание будет – «красной крыше» тоже огласка ни к чему. Я не хочу тебя нервировать, Лёвка, но ты влез в вонючее дерьмо по самые гланды. И теперь ходить нам с тобой, как по канату, без страховки…

– Артур, да пойми ты – я ведь не собирался так далеко за буйки заплывать! – взмолился Райников, затравленно озираясь и до хруста сжимая кулаки. – Воронович-то юриста нашёл уже – это его двоюродный дядя. Я должен был только по адресу в Москве доставить посылку – и фигня делов! Юриста начал искать потом, когда этот профессор умер…

– Дядя Вороновича умер? Когда? – Артур почувствовал знакомый азарт и задрожал, как гончая, рвущаяся со шлейки. – Ты в курсе?

– Да, Славка сказал, что дядя всё устроит. У него связи широкие, в том числе и за рубежом. Славка ведь понимал, что здесь у нас могут и продинамить всё, положить под сукно. И вот, только прибыв в Москву, набираю номер этого человека…

– Лично? – встревожился Тураев.

– Нет, Стефана попросил, с чужой «трубы». Оказалось, что профессор скоропостижно скончался – оторвался тромб и закупорил мозговую артерию. У меня прямо в голове побелело – надо же! Одна из студенток написала заявление в милицию – якобы профессор принудил её к сожительству, угрожая не допустить до экзаменов. Я этого господина не знал, поэтому не могу судить, возможно такое или нет. Но факт налицо – дискета осталась у меня. Могу сказать только, что ему было под семьдесят. Его здорово пропесочили – то ли ректор, то ли декан. Приехал домой, решил принять ванну с хвойным экстрактом, и оттуда уже не вылез. Нашла его супруга через сутки, голенького. Плавал вниз лицом, кверху задницей. Что делать, я не знал совершенно! Меньше всего хочется подставлять под удар детей. Ведь им на всю жизнь травма будет…