Бабушкин прах

Бабушкин прах
Инна Волкова

Главная героиня рассказа "Бабушкин прах" переживает смерть свекрови, за которой ухаживала больше года, и пытается, подобно Мюнхгаузену, вытащить себя болота навязчивых мыслей и состояний "memento mori". В конце концов, героиня выводит формулу поддержания бодрости духа.

Инна Волкова

Бабушкин прах

Бабушка лежала уже больше года. Ну как лежала: ходить-то она ходила, но пока сядет, встанет, ступит два шага – уже сил не останется. Ходунки, которые в семье шутливо называли ползунками, не помогали и были заброшены на балкон. Тяжело было нести себя, а тут еще эти «ползунки»!.. Лишь иногда, в моменты обострений – в затменные дни, при перемене погоды, смене сезонов – их пускали в ход.

Бабушка каждый раз самостоятельно передвигалась по дому: на завтрак, в душ или в туалет, чтобы не вызывать жалости, не быть в тягость другим, чтобы они не догадывались, как ей тяжело. Она привыкла идти на подвиг. Чувство долга, ответственность за семью, ее историю и настоящее стали тем органическим удобрением в процессе восстановления, объединения семьи, когда вокруг рушилась страна. А почвой стала сама бабушка. Она сидела в архивах, восстанавливая связи одних с другими, собирала копии документов для подтверждения этих связей и в конечном итоге, кирпичик за кирпичиком, построила здание своей семьи, «вырастила» генеалогическое древо. Листик за сучком, сучок за веткой, ветка за ветвью и так далее. Часть увесистой кроны, представляющая XX-XXI века, вошла в ближайший круг общения бабушки. С теми, кто по причинам непреодолимой силы не смог влиться в этот круг, она общалась, пересказывая на семейных ужинах забавные, драматичные, а то и трагикомичные истории из жизни прошлых поколений и перелистывая огромные семейные альбомы, одетые в тисненую кожу или отделанные перламутровой мозаикой.

– Это мой папа, он потомок царской семьи, его арестовали. Мы долгое время писали ему письма, а его уже не было в живых. Расстреляли на Бутовском полигоне, позже реабилитировали… Это моя мама, она из Урусовых. В Великую Отечественную ушла санитаркой. В 1942-м вынесла шестнадцать раненых бойцов с поля боя, но сама скончалась от ран 8 Марта, – бабушка знакомила внука с каждой фотографией.

Обстановка в ее комнате была типичной для человека, пустившего корни. Казалось, вот-вот сквозь потертости проваливающегося паркета пробьется росток или выглянет часть корневой системы. Полированный шкаф, удачно обретенный с рук в 60-х, несколько тумб из 70-х. Напольное зеркало в молодости было дверцей шкафа 50-х. Венское кресло, кресло-качалка, советское кресло, самодельная тумба и такой же раздвижной стол, служивший и в обед, и в ремонт. Стеллаж из чешских полок, абажур с бахромой над кроватью, ковер, фотографии мамы, отца великого князя и его большой семьи, рисунки сына, внучки, внука на стенах. Вся воздушная корневая система росла здесь – на стенах и полках. Как все это могло уместиться в одной комнате, в одной жизни?!

Оклеенный обоями потолок пожелтел, как обрамление старых снимков. Тусклый свет, выцветшие обои… Ремонта не было лет тридцать… Но в этом всем была своя внутренняя логика, связь времен, поколений, детей и матерей, внуков и бабушек-дедушек. И далее – вглубь веков. Здесь хранилась память, ее нельзя было спугнуть перестановками, тем более – трансформирующими ремонтами. Комната бабушки сама стала фотоальбомом…

Октябрь принес хмарь. Самочувствие хозяйки дома ухудшилось. Взгляд стал острее, ее прозрачные глаза вонзались в тебя, как будто искали выход или исход, спасательный круг, чтобы остаться здесь или быстрее пережить это болезненное угасание.

– Как чувствуем себя, что болит? – спросила невестка.

– Проще сказать, что не болит, – севшим голосом ответила бабушка и виновато улыбнулась.

Радио «Звезда», в режиме нон-стоп выдающее песни русского рока, классическую прозу и боевые СВОдки, неожиданно онемело.

– Чем будем обедать? Есть овощной супчик, – невестка заполнила тишину, пытаясь короткими ритмичными фразами повысить бабушкин дух.

Вновь виновато, с дрожью в голосе и как-то по-детски капризно (капризы были не по бабушкиной части): «Хочу котлетку».

В конце октября ожидалось затмение. Два года назад, на солнечное, ушел любимый кот Сеня, через неделю еще один знакомый кот… Около двух месяцев назад умер первый муж, отец ее единственного сына. Второй, переболев коронавирусом в сентябре, спасался от одиночества в комнате жены, надоедая вопросом «а помнишь». И по новой начиналась длинная сумбурная история с перепутанными из разных этапов жизни фактами, с географическими сдвигами и персонажами из реальной жизни, которые ни разу не встречались в ней друг с другом.

У дедушки давно сформировался свой мир, нечто мумифицированное, в который он никого не пускал. Порой даже себя. Близкие предполагали, что у дедушки деменция с альцгеймером. Но во время ковида стало ясно: речь может идти о панических атаках, которые отключают сознание и управление эмоциями и действиями. «Как бы чего не вышло», – подумала семья и сняла замок с дедушкиной двери. Они были начитаны в проблематике деменции, паники и пр. и решили исключить ситуацию, когда пожилой человек забывает, как открыть замок, и в панике может что-то совершить с собою.

В браке дедушка с бабушкой прожили более 50 лет. По молодости вместе исколесили Россию, позже – зарубежье по отдельности. Она все больше с внучкой по музеям, достопримечательностям и традициям, он – сам по себе – на велосипеде, в морской воде и на солнцепеке. Они жили в отдельных комнатах, встречаясь за обеденным столом, утром, днем и вечером. Дедушка любил разговаривать с телевизором, то и дело вступая в споры с экспертами, участвующими в ток-шоу, искать в интернете описания болезней, симптомов и препараты от них. Боролся с пылью и частенько проводил зачистку пространства своей комнаты от книг.

Лет пятнадцать назад дедушка с бабушкой еще вместе гуляли по несколько часов с внуком. Лет десять назад дедушка включал свою музыку, под которую они с бабушкой вальсировали в холле. Потом вся семья смотрела архивную видеосъемку о яхтинге, ловле рыбы и других видах активного отдыха на Дальнем Востоке. Но теперь и дед стал почти лежачим.

Бабушка в больницу не хотела. Собранная на всякий пожарный две недели назад сумка – тревожный чемоданчик ловила утренний свет и переливалась бордово-красными оттенками, напоминая проблесковый маячок кареты скорой помощи.

Медлить нельзя! В больнице бабушку поставят на ноги (удалось же два раза до того!). Она робко спросила: «Неужели я вам тут сильно мешаю?» Но вопрос уже был решен. Вторая за день скорая увезла бабушку в больницу.

Динамика колебалась. По телефону бабушка говорила про останки царской семьи и военный госпиталь. Семья думала, что это лекарственный бред. Хотя понимала, что бабушка смотрит то самое – драматичное – кино, которое показывают уходящему в иной мир человеку. В этом байопике встречаются умершие и репрессированные, погибшие на фронтах, расстрелянные в Екатеринбурге, все предки, о которых знала по книгам и собранным в архивах документам. Совсем скоро она с ними встретится.

Но здесь же прошлое смыкалось не только с будущим, но и настоящим – военными действиями в соседней стране, операцией, которая разметала ее семью по заграницам. То, что она ткала-собирала всю жизнь, стало распускаться с такой легкостью, как будто кто-то тянул за нить… Смотается ли эта нить в клубок, покажет ли нужное направление остающимся на этом берегу родным – бабушке было неясно.

Семь тяжелых месяцев с мыслью о будущем ее большой семьи, ее сына, внука, внучки, ее мужа, племянников, внучатых племянников… отпечатались в том прозрачном и вгрызающемся в тебя и окружающие предметы взгляде. И голос сел, должно быть, от надрыва мысли, от чувств навзрыд. «Февраль, достать чернил и плакать!» – вспомнилось пастернаковское. Зачем тогда, в 42-м, ее мать била фашистскую гадину и погибла 38-летней в Международный женский день? Зачем были 20 миллионов жизней и страна сломанных судеб оставшихся в живых? Зачем были девяностые, нулевые, десятые? После семидесяти только-только начала нормально жить, а тут – под занавес – СВО. Зачем была та трагедия, трагедия сороковых, которую обесценивает эта, сегодняшняя? Неужели нельзя без войны, неужели нельзя дать людям плодиться и размножаться, жить, справляться с трудностями, отмечать семейные праздники, ходить на концерты, осваивать культурное наследие не только о войне, но и историю радостных дней, духоподъемного восприятия природы, преодоления лени, исцеляющего общения, чудесного выздоровления. Стало быть, не довели тогда, 85 лет назад, дело до конца. Или потом спустили на тормозах, или забыли, пребывали в беспамятстве после развала СССР…

Племянница бабушки, дочь ее уже ушедшей старшей сестры, узнав, что врач говорит о бреде пациента, вспомнила, что ее мама за несколько дней до кончины тоже рассказывала про императора и его семью, «шифровалась», боясь разоблачения дворянских корней. Семья крепилась и настроилась принять удар судьбы, никак не действуя, а со смирением ожидая вердикта Всевышнего и решения самой бабушки.

Семья, привыкшая к бабушкиной воле, к ее преодолению трагизма собственной судьбы и судьбы рода, надеялась, что никакие предзатменные флюиды не затушат бабушкин флюид. Две недели близкие, несмотря на все ниточки, четко связывающиеся в один узел, ждали удачного исхода.

В ночь на пятницу невестка видела сон. Встречает она в коридоре бабушку и восклицает: «О, никак Вы сбежали из больницы». Она смущенно: «Да, не могу там находиться». Днем сон сбылся – бабушки не стало. Для человека эгоистичного, не умеющего ставить себя на место других, удачный исход – это победа жизни над смертью, оставить, как было, ничего не менять ни в своем укладе, ни в своем сознании. Для бабушки, испытывающей постоянные боли и не желающей быть обузой, таким исходом стал ее собственный уход.

Шел промозглый дождь. Отпевали в здании больничного морга. Так сложилось, что вся семья, эпицентром которой более сорока лет были бабушка и ее дом, оказалась в разъездах – кто в Турции, кто в Израиле, кто в Крыму. Пришли несколько дальних родственников, которые не наведывались в гости годами. Еще меньше отправилось на кремацию. Путь на кладбище был освещен солнцем. Родня изумлялась смене погоды, лучам, просачивающимся в катафалк в этот скорбный момент. Все решили: бабушка радуется. За поминальным столом светло посидели, вспоминали семейные байки, смотрели фотоальбомы. Хмарь была полностью побеждена.