Маг 16

Наверно из того же Поти можно на корабле доплыть до Новороссийска или Севастополя, с этим делом буду на месте определяться. Тоже хороший вариант, однако шторма в марте-апреле на Черном море никто не отменял.

Еще необходимо научиться разговаривать на соответствующем времени русском языке, потом еще и писать на нем же. Я конечно изучал этот вопрос дополнительно, мне не так сложно будет на нем начать общаться, как продвинутому магу.

Все же смысл слов мне понятен сразу. Только придется дня три отмалчиваться и пока в разговоры особо не вступать.

Еще нужно забрать все добро с собой сразу, потому что таскаться из Петербурга сюда в Храм на перекладных – никакого терпения не хватит. И даже моего ангельского.

Я снова уснул, накрывшись синтетическим, легким, но очень теплым одеялом, чтобы не обращать на опускающийся вниз холодный воздух. И спал с перерывами на то, чтобы напиться вволю и доесть всю припасенную колбасу с хлебом еще два дня. Дела впереди меня ждут большие, но именно сейчас торопиться не стоит.

Потом умылся у родничка, вытер лицо полотенцем и положил его сушиться на Стол, который работает как инфракрасная батарея.

Все, что мне нужно в будущей жизни – я собрал в одном рюкзаке-мешке, вполне внешне подходящем для местной жизни по виду, он лежит пока в большом "Ермаке". Еще кожаная сумка-портфель сильно потрепанного вида висит у меня через плечо, и я начинаю спуск вниз.

Снега вокруг много, но под действием местного теплого ветра под названием фен он уже весь подтаявший и рыхлый. Ручьи воды стекают вниз по каменистым осыпям, не впитываясь уже в перенасыщенную водой почву.

– Как бы тут под лавину не попасть, – тревожно размышляю я, глядя на покрытые снегом горы выше меня.

– От нее не убежишь и защититься тоже нечем. Впрочем мой купол поможет мне выдержать первый удар, а вот как выкапываться из-под тонн снега – я не знаю.

Да и купол вместе со всей силой Палантиров может не выдержать самого столкновения. То есть точно не выдержит, поэтому я сразу же надеваю снегоступы, закидываю рюкзак кило на тридцать на спину и перебираю ногами, ничуть не опасаясь за остающиеся следы в снегу.

Дураков тут бродить, рискуя попасть под лавину – точно не найдется ни одного.

Вышел я с самого утра, поэтому спешу вниз отдохнувшим, более-менее современный рюкзак помогает держать на плечах серьезный груз относительно хорошо распределенно. К нему сбоку приторочено одеяло, под которым я спал, такое похожее на мешковину по своему виду. Долго я его искал в интернете, как и бечевки, тоже старинного вида, которыми я буду вязать рюкзак. В нем еще лежит тот самый мешок простого вида, с которым я отправился на встречу с хозяином полуторки.

В нем Палантиры – все три, все лечебные камни и тот же камень поиска. Еще солидная пачка царских денег в бумаге и есть немного меди и серебра. Купюры многие еще двенадцатого года выпуска, поэтому использовать их пока нельзя.

Набрал именно потому, что очень дешево продавались в интернете, почти по своему номиналу.

Пятерки и десятки по сто рублей покупал, сотни и пять сотен рублей по тысяче с небольшим. Пять сотен царских рубликов – это же местная неплохая зарплата за полтора года для простого трудящегося. Ох, и погуляю я здесь по-царски! Или даже – иногда по-императорски!

Горнолыжный костюм и перчатки с шапкой остались в Храме, на себе из современного – только отличные непромокаемые высокие ботинки для гор. Если в приготовленных сапогах сейчас начать спускаться – просто ноги до коленок намочишь, а так пока все сухо и в ботинках, и в штанах.

И еще несколько больших упаковок антибиотика в рюкзаке, возможно, что придется кому-то жизнь таким способом спасать. Всякие пилюли уже присутствуют в местной жизни, без обертки точно подозрений не вызовут. Современная зубная щетка и один тюбик зубной пасты для особо торжественных случаев, дорогая туалетная вода для шармана всякого. Жиллетт с блоком лезвий со скользящей головкой тоже отправляется со мной туда, где его никак не может быть. Бриться частенько холодной водой придется, так что я не смог себе отказать в самой такой малости для жизни.

Почти все у меня у рюкзаке оказалось или магического предназначения, совсем непонятного для посторонних взглядов, или из моей современности, что тоже показывать нельзя никому.

Кое-что можно представить заграничными вещицами, ту же зубную щетку, но даже этого лучше избегать.

Пока спускался по уже заканчивающимся сугробам, где-то наверху так бумкнуло, что ноги сами меня понесли вперед.

Картина догоняющей лавины в уже чахлом горном лесу так меня подстегнула, что я пронесся границу между снегом и его отсутствием на повышенной скорости и принялся карабкаться на какой-то высокий каменный холм.

Пришлось бросить и снегоступы, и палки, не до них сейчас, когда жизнь висит на волоске. Или на нитке.

Взлетел на самый верх пятнадцати метрового холма с тридцати килограммовым рюкзаком за спиной как камень, выпущенный из пращи.

И замер, слушая вокруг себя, не трещат ли сминаемые массами снега деревья за моей спиной?

Нет, ничего на меня неотвратимо не надвигается, где-то слева раздался непонятный шум и закачались макушки деревьев. Значит, лавина оказалась совсем небольшой, только солнце все пригревает, вскоре может совсем огромная сойти. Которая еще за косогор может перевалить и засыпать то место, где когда-то будет стоять хорошо знакомый мне дом, где я постоянно забираю деньги, нажитые преступным путем.

Хотя раз его там разместили, значит туда лавины не доходят никогда.

Я отдышался, дал плечам хорошо отдохнуть и потом спустился вниз, где подобрал брошенные вещи.

Через еще два часа оказался уже на косогоре над тем местом, где когда-то будет стоять дом с парниками. Пока здесь все наглухо заросло, людей нигде поблизости нет и я спешу дальше. Уже серьезно потеплело внизу, я снял пальто, пиджак и остался в одной рубашке, чтобы проветриться от выступившего пота.

Через пару километров по сильно заросшему лесу я подошел к знакомой проселочной дороге. Она находится на том же месте, что и раньше, только гораздо меньше наезженная, чем в восьмидесятые годы. Вся состоит из сплошных буераков и колдобин, зато по ней часто ездит гужевой транспорт.

– Так, пора найти место для моего "Ермака", положить в него эти технологичные ботинки и одеть наконец соответствующие этому времени сапоги.

Ополаскиваю в луже на дороге ботинки, светило на этой высоте пригревает уже прилично, температура градусов двадцать, не меньше.

– Эх, благодатная земля, – вздыхаю я. – Чтобы в конце марта так солнце жарило – это же праздник какой-то.

Даю им просохнуть под лучами двадцать минут и сам прихожу в себя после долгого передвижения с грузом за плечами по сильно пересеченной местности. Убираю в рюкзак, на него надеваю два пакета серо-черного цвета и прячу его на одном из заросших деревьев, просто с трудом запихнув за ветки около ствола. В нем же остаются снегоходы, лопатка, а палки-помогалки я втыкаю в соседние кусты.

Не знаю, понадобится ли мне со временем все это добро, но если я все же явлюсь сюда зимой, то тогда пусть лучше дождутся меня. Да и не зимой тоже заберу обязательно.

Вскоре я уже спешу по дорожке вниз, придерживая за спиной не такой удобный рюкзак, точь в точь как обычный солдатский сидор тех времен и пусть здорово потрепанную, но из тисненой красивой кожи сумку-портфель.

Она очень похожа на такое старорежимное изделие, поэтому я и взял ее с собой.

В ней у меня ничего особого не лежит, немного хлеба и последняя копченая колбаса, еще в руке есть длинная палка как трость. Ей я меряю шаги в такт и собираюсь, если что отбиваться от деревенских собак.

Вид у меня такого не самого бедного мастерового парня, еще блестящие на солнце сапоги, плисовые брюки, прежний пиджак коричневого цвета и картуз на голове. Пальто сложено аккуратно и висит сбоку мешка.

Однако по имеющемуся документу я не мастеровой или мещанин, а самый что ни на есть разночинец.

Ибо только им, купцам, дворянам, офицерам, почетным гражданам и прочим чиновникам выдают паспортные книжки бессрочные, а всем остальным мещанам, ремесленникам и крестьянам, то есть людям податных сословий, они выдаются на определенный срок. И еще полиция относится к образованному народу, знающему законы, гораздо более уважительно.

Правда с девятьсот шестого года, вроде, всем стали такие бессрочные документы выдавать, информация от разных источников в интернете у меня разнится.

Поэтому я искал именно паспортную книжку в сети, чтобы переделать ее в документ для разночинца, а мои приметы и общественное положение в нее искусно вписали и состарили, чтобы не отличались от остальных записей, которые остались прежними. Ну, то есть всю книжку обработали так, что страницы выглядят одинаково.

Так что я теперь Жмурин Сергей Афанасьевич, восемьсот восемьдесят второго года рождения, родом из Тверской губернии. Диплома о каком-то образовании у меня при себе нет, зато я знаю про Тверское реальное училище и пару курсов университета, на которые могу сослаться, только настоящих документов у меня на них не имеется.

Впрочем, это уже такие вещи, которые легко проверить, поэтому ни работать по специальности, ни называть какие-то учебные заведения я не собираюсь. Буду просто самоучкой.

Возраст за сто с лишним лет виден отчетливо на паспортной книжке, надеюсь, что тут можно сослаться на тяжелые условия хранения. И на то, что в грязь уронил, или промочил, или еще залил щами на обеденном столе.

Рост – два аршина девять вершков, что довольно много для этого времени. А для моего не так и много, хотя и немало конечно, метр восемьдесят два сантиметра. С начала двадцатого века приметы стали убирать из паспортных книжек из-за их бесполезности, но у меня они еще есть, ведь я паспортную книжку по легенде получил в восемнадцать лет.

В тысяча девятисотом году, как тут написано.

Выписываться с места мне проживания не нужно, а вот по новому месту необходимо регистрироваться, за этим делом сурово присматривают домовладельцы и хозяева гостиниц. Им грозят большие штрафы за отсутствие регистрации у постояльцев, сразу до пятидесяти рублей. А самому нарушителю пятнадцать копеек вроде всего. Полиция сведения никуда не передает, а просто оставляет у себя. Да и как их куда-то отправлять при современном развитии технологий.

Не было бы у меня такого документа, пришлось бы в дороге нервничать, готовиться сурово отбиваться или селиться в самых трущобах городских.