Ночь в Вавилоне

Ночь в Вавилоне
Иннокентий А. Сергеев

Катакомбы древнее самого города. Многие брались исследовать их запутанные ходы, чтобы выяснить, как глубоко уходят они под землю и не таят ли они сокровищницы, набитые богатствами, гробницы, винные погреба или просто что-нибудь интересное; многие из них поплатились жизнью за свою дерзость…

Иннокентий А. Сергеев

Ночь в Вавилоне

…

Я зажёг светильник.

Она спросила меня, отчего я встревожен. Я не сразу ответил ей.

– Послушай.

Она прислушалась.

Это чьи-то шаги?

Она рассмеялась. Это сосед наверху расхаживает по комнате.

– Но почему он не включит свет?

– Наверное, ему страшно.

– Но в таком случае ему следовало бы включить свет, а не бродить, натыкаясь в темноте на стулья. Темнота населена призраками.

– В его комнате нет штор,– сказала она.

А я сказал: "Здесь всё не так. Сейчас должен быть день, но почему-то ночь".

– Это сдвиг во времени,– сказала она.

– Но мне не хочется спать,– сказал я.– Здесь всё наоборот. Когда боятся, выключают свет. Он не хочет, чтобы его видели из темноты?

Она показала на стопку бумаги.

– Что это у тебя?

– Это моя библиотека.

Она взяла в руки листы.

– Но ведь они же чистые!– удивилась она, растерянно перебирая их.

– Лучший способ сохранить что-то – не доверять это ничему.

– Даже бумаге?– спросила она.

– Бумаге,– повторил я за ней.

– Мне тоже не спится,– сказала она.– Почитай мне.

Она протянула мне листы чистой бумаги. Почитай мне. Пожалуйста.

Она положила голову на подушку и, закрыв глаза, улыбнулась.

Я взял бумагу.

– Ну читай же!

Я начал читать.

Так началась наша первая ночь. Здесь, где всё не так.

Ночь. Ноктюрн Тишины

Она была Тишина.

А его не было.

И она входила в него и переставала быть.

И он растворялся в ней, а она не знала этого.

Была ночь.

Стёкла растаяли как льдинки в бокале холода.

И был снег.

Те, кто жили здесь до меня, выкрутили лампочку и унесли с собой,– пустой патрон чернеет в темноте при свете уличных фонарей, похожий на огромного паука, повисшего на нерве паутины, мне страшно дотронуться до него, хотя я знаю, что он мёртв. Я слышу щелчок выключателя в тёмной комнате – он мёртв.

Я слышу смех, и кто-то неуверенно пробует клавиши; я пытаюсь угадывать темы, придумывая им глупые названия, и тут же забываю их, чтобы придумывать новые. И я знаю, что это тишина вошла в меня, и это её голос.

И тогда я чувствую эти пальцы, они касаются меня, иногда неуверенно, иногда с силой они нажимают на клавиши и не знают обо мне, они ничего не знают обо мне, они трогают клавиши, не ведая, что касаются меня, ставшего тишиной и растворившегося в ней.

Меня нет.

Она не знает.

Она говорит: "Ничто",– красиво округляя губы на последнем звуке… Вернуться, вспомнить, как это было… она смеётся… до того, как не стало, и быть… Но тогда не станет её, не знающей меня, не знающей, что я был, её, которая сама насмешка над словом "быть", её… её губы и смех.

И я остаюсь.

Здесь, где меня нет.

Здесь, где я стал ничем – её звуком. Потому что нужно не быть, чтобы тишина, войдя в тебя, зазвучала.