Телеграмма. Не игра

Надо вспомнить, всё последовательно вспомнить, спокойно и не торопясь, как спокойно говорила с ним эта женщина-почтальон.

Женщина…

Если вспоминать последовательно, то двадцать шесть лет назад он появился на свет в роддоме, что в двухэтажном немецком особняке на улице сержанта Мишина. Потом детский сад, в другом немецком особняке, а вот здание школы было уже советской постройки.

Потом институт. Поговаривали, что прежде в этом здании находилось Гестапо, и на месте столовой в подвале, была пыточная камера. Пытки продолжались здесь и теперь, только уже не в столовой, а в клетушках аудиторий, где всегда было тесно и душно, а зимой ещё и холодно.

Но кончилось, наконец, и это, и сжимая в руке диплом как теперь телеграмму, он вышел из институтских стен на свежий ветер простора площади Победы, бывшей Ганзейской, бывшей Адольфа Гитлера. Было солнечно, как и сегодня, только самолёты тогда не летали. А впрочем, может быть, и летали, вспомнить это уже невозможно – слишком много было в тот день выпито. Пиво пили в парке отдыха на месте бывшего кладбища Луизвалль.

Потом он устроился на работу бухгалтером и довольно скоро стал главным бухгалтером фирмы, а потом она разорилась, и он работал уже на другой фирме, но канула и она, и он снова работал главным бухгалтером. Фирмы в то время разорялись часто. Между тем он обзавёлся этой квартирой и даже было женился, но быстро опомнился и развёлся.

Женщины…

Да, было много женщин, и среди них москвички из тех, что приезжают летом на море, но если сейчас перебирать их в уме всех, то неизбежен вывод – любая из них могла отправить эту телеграмму.

Этим ничего не добьёшься.

Потому он и восстанавливал свою жизнь в памяти, что, вспоминая женщин, ни к чему не пришёл бы заведомо. И ещё, потому что разгадка была совсем рядом, где-то совсем, совсем рядом, надо было только не думать об этой телеграмме, но вот попробуй не думать о белой обезьяне, если стараешься не думать о ней!

С другой стороны, если вот так, сидеть на кухне и чашку за чашкой пить кофе, вспоминая свою жизнь, а потом выйти на улицу и за бутылкой бутылку пить пиво, а вечером водку, рюмку за рюмкой, и вспоминать свою жизнь, то тоже ничего не добьёшься, потому что, во-первых, всё равно всё кончится женщинами, а во-вторых… А во-вторых, напьёшься, и всё тут.

И получится, что за двадцать шесть лет Георгий Барибаса перекочевал из одного немецкого дома в другой, трёхэтажный – со второго этажа на третий. И вот, однажды утром он получил эту телеграмму.

“ВЕРЮ НАДЕЮСЬ ЖДУ” Без подписи.

И что же ему теперь делать? Ведь это изменило его жизнь, и поедет он, или нет, она никогда уже не будет прежней, и многое, а то и всё в ней отныне предстоит решать заново.

Например, должен он или не должен теперь идти на работу?

Поразмыслив, он пришёл к выводу, что на работу сегодня не пойдёт.

Перечитал телеграмму. Представил себе угрюмое лицо директора, когда тот узнает, что его главный бухгалтер не вышел с утра на службу, подумал, что нужно отключить телефон, посмотрел в окно, снова на телеграмму, и в этот момент его осенило – бабах!.. Ну конечно!

Он вскочил на ноги, стал расхаживать и смеяться. Потом распахнул форточку, закурил и тут же затушил сигарету, снова смеялся и расхаживал по квартире.

Только она одна могла написать так!

“ВЕРЮ НАДЕЮСЬ ЖДУ”

Её зовут Зоя, и незачем было подписывать эти слова, ведь он должен был догадаться сам, а иначе она была бы просто женщиной среди других женщин, из которых каждая могла прислать ему телеграмму. Но что значат они все, когда есть она, единственная!

Они встретились год назад, когда она приехала сюда в командировку. А у него был отпуск, и каждый вечер он ждал, когда она освободится с работы, и они гуляли по городу.

Их познакомил его друг Мишка, после чего они даже поссорились из-за неё, но всё это уже неважно.

Последнюю ночь перед отъездом она провела с ним здесь, в этой квартире.

Её зовут Зоя, она младше его на два года, и у неё удивительного цвета глаза.

Она прислала ему телеграмму, она ждёт.

И что же, он к ней поедет?

Ну конечно, поедет! Да, в Москву, ведь она ждёт!

Нужно купить билет и продать квартиру, потому что ему понадобятся деньги. Ещё уволиться и сообщить родителям, но прежде всего позвонить.

Найдя в записной книжке номер, он бросился к телефону, но тут же замер на месте.

Телефон зазвонил. Он не отключил его.

Одно из двух: или это звонят с работы, или события опережают его решения. Он колебался, отвечать ему или нет. Между тем звонки смолкли.

Помедлив немного, Георгий снял трубку и набрал номер.

“Вы позвонили по номеру сто семьдесят два семьдесят восемь двадцать шесть”,– ответил ему ласковый женский голос.– “Оставьте ваше сообщение после сигнала. Спасибо”.

– Я всё помню,– пересиливая дрожь волнения, сказал он.– Ты поступила правильно. Я еду.

И едва положив трубку, он понял, что свалял дурака, и может быть, уже теперь всё испортил. Не так это нужно было сказать, не то! Он выставил себя идиотом, и ничего уже не поправишь, с плёнки автоответчика уже ничего не сотрёшь!

Он был в ужасе.

Ничего не исправить, и всё теперь будет происходить в его жизни набело, без черновиков.

Но ведь он же не знал, что попадёт на автоответчик!

Нужно позвонить ей снова и объяснить, сказать всё по-другому. Найти те единственные слова, как нашла их она.

– Я люблю тебя!

Снова не то! Не говорят об этом по телефону вот так, в порядке сообщения. Это похоже даже на хулиганство. Он мог обидеть её этим.

И он набирает её номер снова.

– Я хотел сказать, что люблю тебя. Извини, что сказал тебе это так. Я немедленно еду.

И опять не то! “Я немедленно еду”, как будто что-то стряслось, ужасное что-то. Нет, не так!

– Я приеду, ты будешь меня ждать?

Да нет же! Зачем этот дурацкий вопрос, если она и так уже написала, что ждёт!

– Это снова я. Прости, что никак не могу найти слова, чтобы высказать то, что хочу сказать тебе…

Он снова и снова набирал номер и уже не говорил ничего, только слушал её голос, который казался ему незнакомым, но был таким близким, таким любимым и ласковым.

И может быть, даже к лучшему, что он говорит с ней вот так, через автоответчик, ведь иначе он непременно сбился бы и пролепетал какую-нибудь чушь.