Двери моей души

– А звери не заходят в города, да?

– Нет. Зачем им это…– подтверждала я.

– Да уж, незачем, – соглашался сын.

Но в то утро звери зашли-таки в город. Не по своей воле. На пустырь неподалёку от дома, где мы обычно гуляли с собакой, передвижной зоопарк свёз свои кибитки и составил их на манер фургонов Студебекера, первых переселенцев Америки. В воздухе вкусно запахло навозом и сеном. Жаркий выдох львиного рыка, шарканье разношенных ступней медведя по тесной клетке, взмахи подрезанных крыльев воронов…

Нашу троицу потянуло на все эти звуки и запахи, но кассир преградила дорогу:

– С собаками нельзя!

– Но мы вместе, семья! – пытались уговорить служащую мы, – наша собака знает, как себя вести с дикими животными!

– Но неизвестно, как животные отреагируют на собаку, – резонно возразила женщина и добавила, – отведите собаку домой и тогда – милости просим. Мы открыты допоздна.

Немного расстроенные, мы отвели собаку домой и, волнуясь, поспешили назад. Измотанные обществом людей, нам так хотелось вновь увидеть милые лица животных… Но мы не были готовы испытать на себе тот ужас и разочарование, что затаились в застенках этого увеселительного заведения.

Кроткий карий взгляд из-под ровно постриженной чёлки маштака[11 - низкорослая мелкая лошадка] – единственное, что не вызывало отторжения и испуга. Добротное, верблюжьего цвета седло было натёрто ёрзаньем многочисленных детских штанишек. Малышей сажали в седло, дети постарше стеснялись взобраться на лошадку и позировали, держась за густую косу гривы, со вплетёнными в неё неживыми цветами. Не вполне трезвый уборщик, даже не потрудившись сдёрнуть с себя чёрный халат, делал моментальные снимки «На память». Получая от родителей плату, громко сообщал о том, что «все деньги пойдут на питание для обитателей зоопарка».

Обитатели воспринимали столь неприкрытое враньё с привычным равнодушием. Они мучились воспоминаниями о прошлой вольной жизни или скорым избавлением от неё. Никаких радостей в настоящем у них не было. Двенадцать квадратных метров клетки, треть ведра овсянки на день, отхожее место – тут же, в углу, прямо под носом… Даже мухи, вкусные весёлые сочные мухи не представляли интереса, а лишь вызывали зависть. Ибо были вольны лететь, куда им вздумается. Минуя прутья, покрытые войлоком из грязи и шерсти.

– Детка, отойди подальше, тут плохо пахнет, – увещевала внука дама с перманентом на всю голову.

– Поглядела бы я, как пахло бы от вас, в такой же клетке, – не смогла сдержать возмущения я.

– Так я же не животное! – гордо сообщила женщина.

– Вы хуже, намного хуже… – вздохнула я и предложила сыну, – Давай уйдём отсюда, а? Сил нет смотреть на этот кошмар.

– Давай. – быстро согласился он.

Стараясь не глядеть никому из поневоле пленённых, мы малодушно, почти бегом направились вон, но почти у самого выхода, в загоне, разделённом надвое, обнаружили странное соседство козы и волка. Покоробившийся настил пола образовал уклон так, что волк удерживал равновесие на единственном сухом участке, а коза оказалась по колено в сточной гуще. Её суставы разъело почти до костей. Боком навалившись на стенку клетки, она держалась из последних сил. Волк, почуяв наше приближение, взвыл и, взглянув безутешно, пересохшим носом указал на козу.

– Мама, помоги ей, – попросил сын, сильно нахмурив брови, удерживая слёзы. – Ты же можешь! Видишь, волк тебя просит. И я. Я тоже прошу.

– Хорошо, сыночек, только, давай-ка, ты отправишься домой, а я тут сама. При тебе мне будет неудобно.

Что и как я говорила служащим зоопарка, описывать не стану. Если дело идёт не о себе самой, я могу быть убедительной.

Вечером того же дня, сын, собака и я ещё издали заметили на пригорке, вне огороженной фургонами поляны, привязанную к колышку козу. Она методично срывала букеты полевых цветов. Сперва нюхала их, вдыхая полузабытый аромат, а потом аккуратно обкусывала, не вырывая корешки из земли. Её израненные коленки подсыхали.

Коза сразу узнала нас и перестала есть. Собака вильнула всем телом, а подойдя ближе, боднула лбом козу промеж рогов и лизнула в нос. Коза с набитым ртом проворковала что-то приветственное и, смущаясь покосилась на луг.

– Ой, прости! Кушай-кушай. Мы сейчас.

Добежав до ближайшей торговки овощами, купили вкусной домашней моркови. Вымыли её, разрезали на полосочки и вернулись к козе. Пока она наслаждалась угощением, из зоопарка к нам вышел фотограф.

– А вы знаете, они её собирались съесть сегодня. – сообщил он нам, намекая на товарищей.

– Ну и зачем вы это говорите? При ней… – поинтересовалась я.

– Да, так, чтобы вы знали. Простите. Я пойду?

– Идите, – разрешила я.

Мы навещали козу каждый день. Приносили угощение и ей, и другим обитателям зоопарка. Довольно скоро заметили, что медведь, волк, лев и другие перестали смотреть сквозь нас. Они замедляли свой вынужденный моцион по клетке, останавливались и взглядом проникали в самую душу. Обнаруживая сострадание, вздыхали горестно и возвращались к своей ходьбе туда-сюда. Но уже не так яростно, не так безутешно, но деликатнее, изысканнее. Так ходят звери у себя дома, на воле. Казалось, от наших визитов их существование стало чуточку осмысленнее. Ибо появилась надежда на то, что они – последняя жертва в этой звериной забаве, затеянной человеком тысячи лет назад в городе Но[12 - Но-Аммон (Фивы) – город в Древней Греции].

– Мама, а если люди перестанут ходить в зоопарк, животных отпустят в лес? – спросил сын.

– Нет, сыночек. Не отпустят. Но по крайней мере, не будет смысла запирать в клетки следующих.

Пони

– Ну, что ты боишься, это же маленькая лошадка. Она тебя не укусит.

– Не буду!

– Что ж ты такая упрямая! Ведь подрастёшь и будешь жалеть, что не покаталась. А взрослым не разрешают кататься на пони.

– Ну и славно…

Время от времени я вспоминаю этот наш спор с матерью. Её так хотелось организовать мне, своей дочери, прекрасное детское воспоминание. И она не останавливалась ни перед чем. Безразмерные горячие, вредные! – сосиски на виду у огромного пруда с лебедями. Взбитый в пену, слишком приторный! – сахарный сироп на палочке из-под мороженого, ну и катание в повозке. Но всё вышеперечисленное, нужно было не мне, а маме. Чтобы выполнить её программу правильно организованного выходного дня. Мне-то больше хотелось в музей.

При виде ограды зоопарка, я ощущала испуг. Озноб заточения овладевал мной и, заходя вглубь парка, я часто оборачивалась, чтобы убедится,– нас не запрут в пределах этой территории так же, как заперли виновных в своём очаровании белых медведей, милых слонов с розовым волосатым пятачком, обосновавшимся на кончике хобота, и ту самую пони, которая была обречена бегать по кругу, как каторжанин.

Сахарная вата казалась мне несъедобным комком хлопка на палочке. А пони… Пони определённо был чересчур хрупким, чтобы возить день – деньской маленьких бессердечных оболтусов, которым нет дела до того, – устала эта маленькая лошадка или нет.

Пони натужно и скромно наклонял голову вперёд, почти вылезая из хомута. Шершавая кожа меж его лопаток натягивалась и, оставляя ряд смазанных следов на песчаной дорожке, лошадка везла воз очередной порции человеческих жеребят по малому и большому кругу.

– Посмотри, какая… – предлагала мне мать, указывая на очередного узника зоопарка.

А я тянула её за руку:

– Пойдём!

– Куда ты так спешишь? Так ты ничего не запомнишь, – увещевала меня она. Но шла, всё же, за мной следом, припомнив о том, что пришла сюда не по своей воле, а «для организации разумного досуга дочери».

Подолгу я могла находится лишь подле приматов. Грузная, как все мамаши того времени, орангутан с бесстыдно отвисшим бюстом, сидела, облокотившись на свёрнутые кренделем руки, нос к носу к зевакам… Изредка щурясь в ответ своим невесёлым мыслям, она почёсывала наманикюренным пальцем обширную ноздрю. Исследовав её, брезгливо обтирала ладонь подолом мехового жакета, и вновь принималась смотреть сквозь обступившую её толпу.

Кто мы были для неё? Серой, дурно пахнущей массой. Неинтересной и безликой, не стоящей внимания. Ей было о чём погоревать и без нас.

Единственное моё развлечение в этом страшном месте состояло в том, чтобы, обождав, пока соберётся побольше народу, громко и внятно сообщить о том, что:

– … неизвестно – кто по ту сторону, кто по эту…

Каждый раз зрители испуганно оборачивались на меня и быстро расходились, а взбешённая мать дёргала за руку и уводила прочь.

Почти на выходе из зоопарка, я тихо просила её: