А ты его присутствием пленён.
Бывает так. Но есть иной приём:
Иным сказаться. Подманить поближе
И оглушить, как рыбу. Глубже, ниже, -
У всех на всё предел определён.
Да не узнать, которым наделён,
Покуда ждёшь. Не траться на уступки.
И разберёшь – поступки иль проступки
Ведут кого-то нового тебе.
И, может быть, он – лучшее в судьбе
Окажется. Тому потребно время.
Оно способно многое проверить.
Корабли не ржавеют!
Корабли не ржавеют! Ржавеют лишь взгляды и души.
Мачты сосен и реи обвисших ветвей.
Ветру парус бывает послушен,
Даже если приспущен, как чуб до бровей.
Не ржавеют они! Пусть простится моё постоянство.
Рыжей пеной укрыт, как молочною пеной волны
Был недавно омыт. Маскируя отчаянье чванством,
Нет нигде корабля, что окажется всеми забыт.
Так и всё…
Костенеющей кистью царапает небо берёза.
Это осень, а вскоре подставит ладони зима.
Не позволит стекаться слезам, ибо там, на морозе
Всё иное: и свет, и закат, и белесая тьма.
Там она не темна, – ювелирна, игрива, лукава.
Там со скрипом шаги, в голенища тугие снегов.
Там иные поляны, в овчинных тулупах дубрава,
И ковры, и коврами дороги с отстрочкой шагов,
Что банальны и спорить о том ни за что не берётся,
Тот олень, что сумел пересечь невысокий порог
Между ним и охотой. Навылет и сердце не бьётся.
Так-то лучше мороки осенних тоскливых морок[34 - мрак].
Холод суше и сушит, и сущее ближе и ясно,
Всё всерьёз. Что родней и приятней родного тепла?
Не напрасно бежал и на выстрел пошёл не напрасно,
Ради тёплого бока, обитого мехом угла,
Где глаза с поволокой и жизнь, что не начата, скачет.
Он увидит её, разорвав пелену облаков.
С высока? С высоты. Только так и никак не иначе.
Жизнь жестока. А мы? Беспорядок порядка таков.
Костенеющей кистью царапает небо берёза.
Это осень, а вскоре подставит ладони зима.
Не позволит стекаться слезам, ибо там, на морозе
Всё иное: и свет, и закат, и белесая тьма.
Уже иль Уже?!
ужЕ?! И Уже, мельче лужи.
Глазурь измокшей пыли, морщась,
Лишь в предвкушеньи первой стужи