С августа по ноябрь

На обороте последней карточки, подписанной сентябрю – полинялые строчки: «Твоя» и «Люблю». Да с такою серой мутью во взгляде… то не от чувств, а для сглазу, привязать к себе покрепче, дабы. Ну и сентябрь тоже хорош, сам себе на уме. Прикроет ту карточку мокрым прозрачным почти кленовым листом, да позабудет, куда положил. Коли б не характер дурной, любую бы тешил осень, а так… Прислонившись спиной к октябрю, прикроет сентябрь глаза и, словно наяву, снова увидит осень, ту, где она покладиста, мила и голубоглаза от того.

Прошлое

Сжимая тонкими пальцами малый лист клёна, трава ждала своей очереди. Аккуратный и занозистый, он был билетом в осень. Кайма запечатлённой на нём малиново-красной зари веселила траву своим светом, хотя в самом деле, если глядеть на неё без настроения, могла показаться более, чем чуточку мрачной. Её явная, неприкрытая притворством скорбь казалась до поры до времени неуместной…

Трава, в серьгах и бусах росы, была поутру свежа, а ввечеру надевала чистейшей воды алмазные ожерелья. Кузнечики гусарами скакали подле неё, жуки-солдатики маршировали, не дерзая взглянуть, шмели по-генеральски снисходительно трепали её щёчки и, трогая за подбородок, одобрительно гудели. В зной бабочки махали расписными веерами крыл… Ну, разве плохо ей жилось, скажите на милость?!

К чему то нетерпение и скомканный в волнении билетик? И гадание при сумеречной луне про то, как будет прекрасно тогда и там, когда осень вырвет у неё из рук истрёпанный на ветру кленовый листок, и дозволит уже взойти…

А случится-то там… Проступившая от сожалений седина инея. И упругая зелень сойдёт на нет. Обратившаяся золотом, она окажется хрупкой чересчур, и сломается под первым же шагом в ненужную никому труху…

Вот он, тот вздор мнимой будущности, на которую уповают напрасно, принижая настоящее, которое ярко столь, что ясно видится чрез пыльное окно воспоминаний.

Пустоцвет

У Раисы Абрамовны было типичное лицо, которое делает еврейских дам старше пятидесяти похожими на сестёр. Иная хищная птица сочла бы её за родню, ибо горбинка, пикантная в юности, стала выглядеть несколько угрожающе. И делу не могли помочь ни изумительной красоты вставные зубы, ни аккуратные, чистейшей воды бриллианты в ушах. Более того, и украшения, и челюсти делали образ Раисы Абрамовны ещё более зловещим.

В самом деле Раиса Абрамовна была женщиной доброй, неглупой, а посему то, что она имела несчастье наблюдать ежедневно в зеркале, не могло не огорчать её. Постоянное недовольство собой, навечно застывшее во взгляде, окружающие истолковывали неверно, и, само собой разумеется, принимали исключительно на свой счёт.

Вследствие сего всеобщего недопонимания, Раису Абрамовну сторонились соседи, даже те, согнать которых с насиженной у подъезда скамейки обыкновенно не удаётся ни посулами, ни угрозами. При появлении Раисы Абрамовны они чудесным образом исчезали, разбегаясь, кто куда, как встревоженные голуби, и возвращались на давно облюбованный насест лишь убедившись в том, что дверь квартиры страшной соседки закрылась за ней ровно на три оборота.

Но однажды, во всём районе отключили свет. Такое бывало в те неспешные послевоенные годы, когда высаженные вдоль дорог тополя выглядели не более, чем смешными прутиками. Недовольные жильцы дома, в котором жила Раиса Абрамовна повздыхали, да начали потихоньку прикидывать, что из продуктов пропадёт в первую очередь. И тут…

Что было после, соседи вспоминали уже при свечах, за общим столом, накрытым в однокомнатной квартире Раисы Абрамовны.

– Стою я около своего новенького ЗиСа[15 - холодильник марки ЗиС-Москва, начало массового производства – 1956 год], складываю оттаявшие куски льда в ведёрко, а тут стук в дверь, ну, а за нею… эта …милая дама! – С поклоном по направлению к хозяйке рассказывал сосед снизу.

Оказалось, что Раиса Абрамовна, горестно окинув взглядом наготовленное чуть ли не на неделею вперёд, решила позвать соседей в гости, ведь… не смогут же они отказаться, если спросить прямо? Среди тех, в чьи двери достучалась Раиса Абрамовна, от приглашения не отказался никто.

Так, с лёгкой руки старой еврейки, все выходные соседи ходили друг к другу в гости, а когда в районе по проводам вновь побежал ток, даже расстроились. Сроднились они за это время, да и Раиса Абрамовна оказалась золотой души человеком.

– Таки такой замечательный у неё форшмак…

– А уж как она поёт! – Наперебой восхищались соседи.

Знали теперь они и про то, что зубы у Раисы Абрамовны выпали в блокаду, а серьги – подарок мужа перед уходом на фронт. Она тогда загадала, – сохранит бриллиантики, её любимый вернётся, а коли нет…

– Не сбылось!? – Сочувствовали соседи.

– Сбылось. – Улыбалась Раиса Абрамовна. – Ни волосинки не упало с головы Яшеньки, но только не ко мне он вернулся, а к девушке своей. Та ему сыночка родила в самом начале войны, сохранила его в такие-то страшные годы.

– Вот, подлец! – Возмущались слушатели.

– Да нет, что вы, мой Яша хороший! Как сыну без отца расти? Я-то бездетная, пустоцвет, а Машенька умница, ещё и двух дочек ему родила. Нельзя, чтобы хорошему человеку, да и без деток жизнь прожить, неправильно это.

Слушали соседи Раису Абрамовну, качали головами, вглядывались друг в дружку внимательно, и думали про то, что, быть может, стоит всё же иногда отключать электричество, дабы при свете свечей разглядеть, наконец, в человеке человека…

Монотонность бытия

Обидно, когда рушится что-то живое.

Но если трещины затмевают пятку…

Долой трещины! А пятка пусть остается!!

Автор

Представьте, что мы сидим друг напротив друга, подле настоящего камина. Выключен верхний свет, за окном – ночное небо в неторопливом мерцании натуральных камней… Изредка слышен шум крыльев припозднившегося ворона, а тень филина медленно и беззвучно подчеркивает бледность чрезмерно крупного лика давно седой луны…

Будет нам поговорить о чём? Не окажутся ли слова лишними, а взгляды окрест нескромными? Тишина куда как велеречивее риторических изысков обращения от дикого, грубого быта к гражданственному[16 - цивилизация, общежитие, гражданственность].

Пройдя путь от рождения до… человек не делается мудрее. С чего бы ему? Не растерял бы того, что дано. Не растратил порученного, приказав держаться накрепко определённого ему загодя предназначения на земле.

Душа, истерзанная маленькими озарениями, кровоточит, но не заживает никогда, да так и остаётся исцарапанной навечно. Расположенные именно к ним, страшат нас прочие, нетронутые сомнениями, те, которые тревожатся лишь о себе.

Когда люди смотрят исключительно вовнутрь себя, они отдаляются от жизни, существуя в воображаемом мире. Только вот… иллюзиям свойственно опадать коричневой, как у сосен шелухой… И что тогда? Как?!

Умей мы ценить по достоинству скуку монотонности бытия, мы были бы куда счастливее, но каждому хочется, чтобы та птица, которая стремится догнать ускользающее облако, присела передохнуть именно у него на виду…

Бабье лето

Ночью в гости к округе заходил дождь. И непросохший ещё войлок неба гляделся поутру неряшливо, покуда солнце не заявило об своих правах на небосвод. Утомляя не ведающей меры настойчивостью летней порой, в осенний день солнышко радует так, как никогда в иное время. И виной тому – его некстати взявшаяся скромность, а помехой – неблагодарная привычка к хорошему. Но осенью солнце и впрямь кажется слишком мало, коротко и холодно.

Впрочем, птицы несказанно рады ему, и умеют доказать то. Едва настоянный на полыни рассвет приоткроет занавесь ночи, вдруг принимаются они петь. Неодинаковые их голоса, тем не менее, слажены, и рождается такое … не чувство, но догадка, предвкушение, – будто бы едет кто куда-то со своим походным погребцом, в котором хрустальные стопки, да рюмочки, и перезванивают они, ударяясь боками друг об дружку, тихо и нежно.

– Ох, да осторожнее ты, любезный, чай не дрова везёшь… – Слышит возница временами, да куда уж ему, не волен он в той дороге. Какова есть, по той и везёт.

А кажется, только что, не далее, как вчера, там и там было видно, как толпятся пролески, с их головками в детских чепчиках, что покоятся на мягких подушках маминых зеленых объятий…

Выбился пух из перины ночи, всё небо в перьях облаков. Округа до часу немногословна. Ни чечётки дождей, ни распевок ветра, ни благодарного малому гомона пернатых. Лишь калина цветёт бархатом крыльев ночных бабочек бесшумно, да летучие мыши кромсают туман, ни от кого не таясь.

Бранное

Собачиться – браниться…

Как легко быть добрым, если тебе это ничего не стоит. Покивать сочувственно головой в ответ на высказанную одним лишь взглядом жалобу, обойти стороной почти прижимаясь к стене так, чтобы не замарать платье, и уйти в сытый уют своей жизни. И коли перед тобой человек, то ты можешь успокаивать себя тем, что «он сам виноват в своих неприятностях». А если это собака?

– Так они же животные!!! Дурень ты! – С насмешкой напомнит некто, покрутив пальцем у виска.

На что всегда можно возразить, – мол мы тоже не вполне себе люди. К огромному сожалению. И часто чересчур.

I

Маленькая собачка подобрала во время прогулки два рубля одной монеткой, и когда вернулась домой, заметила, что в мисочке закончилась вода. Собака подошла к хозяину, позвала его за собой к поилке, и положила рядом с пустой миской монету. Когда миска была наполнена, собачка взяла монетку с пола и положила хозяину в руку. Домочадцы изумлённо разглядывали свою псинку, в которой весу-то – без малого три фунта. Разве можно её после этого случая считать собакой?! И… кто теперь решиться ткнуть ровню носом в погрызенный тапок или лужу у двери. Ведь и мы, подчас, грызём кончик карандаша и не успеваем добежать до уборной.

II

Неким приятным зимним вечером, пожелавший оставаться неназванным гражданин, гуляя со своим псом, встретил необычайно милого снеговика. Тот почти бежал навстречу, но, должно быть споткнулся и от того замешкался.