мысли бессловесные не помнят о грехах.
И решает смелая, бедовая душа:
«Я в раю, наверное, – была я хороша!»,
а душа смурная ничему не рада:
«Мне куда до рая! Я в районе ада».
Смотрят друг на друга в парилке облаков:
в бане нет отличий, в бане нет грехов,
сколько вместе быть ещё?
Вот оно, чистилище.
Несвязное – 1
* * *
Будешь падать – подгибай колени,
чтобы не удариться плашмя…
Сколько ненамеренных Каренин,
если поглядеть вокруг меня!
* * *
В доме повешенного
говорят о кресте.
Значит,
чужие.
* * *
Как пальма
среди олив –
причудлив,
но неприхотлив.
* * *
Условная цифра.
Но из-за нее и наша жизнь,
и древние развалины
остаются вместе в прошлом тысячелетии.
* * *
Я свободен
от мизинца правой руки до мизинца левой ноги.
Каждое утро
подтверждает версию о личном бессмертии.
* * *
Я набью своим молчаньем том
только для того, чтоб различать,
видно ли в молчании моём
тяжкую словесную печать.
* * *
Здесь книги читают с востока на запад,
а годы считают с начала времён.
На точку отсчёта от мёртвого знака
резиновой лентой бегун возвращён.
* * *
Отчего же дрожишь ты, осиновый лист, –
радость встречи с родною землёй?
Струйки воздуха вверх, струйки воздуха вниз –
пепел пляшет пунктирной струёй.
* * *
Носитель языка, водитель глаз,
владеющий собой, как инструментом,
я подошёл к окну, в окне звезда зажглась.
Ну, кто из нас двоих рачок люминисцентный?
Пётр-камень
Петру Горелику
Крошились камни в поисках основ,
он проверял и выбрал, что сберечь:
и первый звук потом любимых слов,
и новых правд невеленную речь,
и тяжесть глаз, и неуклюжесть строк,
и крепость жил, и теплоту в руке…
Старик – скала, и целый век – как рок
так долго говорить на древнем языке.
Заплачено и пулей, и пером
за право быть соратником друзьям.
С бутылкой водки приходили в дом,
глоток свободы передали нам,
Борис и Дэзик, Павел, Михаил –
какие собеседники в ночи!
Он как архангел силу сохранил
и как апостол бережёт ключи.