Ной. Всемирный потоп

– Было бы что выбивать, я бы поостерегся! – хмыкнул Сим, пряча улыбку в бороде. – Твоя доброта, отец, великое благо для всех нас, но Хаму она не всегда идет на пользу…

Сим говорил не напрасно. Когда они пришли на луг, то увидели там усердно машущего мотыгой Иафета и прохлаждающегося в тени Хама. Хаму было настолько вольготно отдыхать, пока брат трудится, что он даже заснул.

– Просыпайся, братец! – гаркнул Сим, склоняясь над спящим братом. – Красавицы принесли тебе браги и сладких плодов!

Хам открыл глаза, резво вскочил на ноги и сразу же схватился за голову обеими руками.

– О, моя голова! – возопил он, глядя то на отца, то на брата. – От твоего удара, Сим, в голове моей произошло потрясение и сейчас я испытываю ужасную боль, которая усиливается, стоит мне только нагнуться… О, как я страдаю! Потому и…

– Опомнись, Хам! – одернул сына Ной. – Речь идет нашем спасении, а ты позволяешь себе отдыхать, когда надо работать! Не поступай так впредь! Если не дорожишь моим расположением, то помни, хотя бы, что Господь награждает достойных, карая недостойных, а не наоборот! Бери мотыгу и пошли на поле.

Трудились долго, обедали здесь же, хлебом и плодами, что принесла Сана, а заканчивали уже при свете луны. Устали знатно, но зато полностью подготовили место для строительства.

Иафет, усердный не только телом, но и умом, взялся назавтра нарисовать то, что им придется строить с положенными перекрытиями и перегородками и сосчитать, сколько примерно дерева и гвоздей понадобится для строительства. Симу и Хаму Ной поручил проверку и пересчет запасов. Надо отложить для себя немного, уповая на то, что еще удастся собрать, а все остальное продать или обменять на дерево и гвозди. Потрудятся день бок о бок, глядишь и подобреют друг к другу. К тому же Хам, при всей своей безалаберности, искусен в счете – складывает, отнимает, умножает и делит в уме так, что со счетной доской в руках за ним не угнаться.

Сам же Ной с утра собрался переговорить кое с кем из торговцев, а затем присоединиться к Иафету и помочь ему с расчетами. Иафет умен, но нет у него того опыта строительства, который есть у отца, не просто знавшего плотницкое дело, но и любившего его. А как можно не любить плотничать? Разве не славно строить своими руками что-то нужное, полезное?

За ужином рассказали о том, что услышал Ной ночью, женщинам, сначала взяв с них клятву молчания. Женщины не удивились и вообще повели себя достойно – не стали причитать и рвать на себе волосы в плаче. Посуровели лицами, переглянулись друг с другом, повздыхали немного (без этого женщинам никак нельзя) и более ничего. Ной хотел сказать нечто ободряющее, но решил приберечь ценные слова на потом, когда они будут нужнее. От частого употребления слова обесцениваются, теряют заключенную в них силу. И, если не от чистого сердца сказаны слова, нет в них силы. Слуги правителя заставляют народ кричать: «Слава Явалу! Да живет и правит он вечно!», но разве прибавится хоть на зернышко тилы блага от таких пожеланий, вырванных из глоток под угрозой палки или меча? Чтобы иметь силу, слова должны совпадать с мыслями, иначе нельзя.

Порадовало то, что Иафет к вечеру слегка посветлел взглядом, но огорчило, что хмурилась Эмзара. Еще до сообщения великой новости начала она хмуриться, а ведь утром, у распростертого на земле тела Ирада, была она скорбной, но не яростной. Сейчас же глаза так и посверкивали из-под насупленных бровей и ласковая улыбка мужа не могла превратить это сверкание в обычный благодатный свет. «Что за день такой?» – подумал Ной и перед сном долго молился, особо попросив милости Божьей для покойного Ирада, настоящего из сыновей добродетели.

– Как там соседка? – спросил Ной у Эмзары, ожидавшей его на ложе.

Эмзара никогда не засыпала без него, говорила, что без мужа сон к ней не приходит. То была не ревность, как могли подумать легко думы, а ответственность. Хранительница очага и покоя не вправе почивать, пока ее муж занят делами.

– Плачет. Успокаивается ненадолго и опять плачет. Я позвала ее к нам на эту ночь, но она отказалась. За весь день ничего не ела и не пила. Бедняжка немного не в себе, даже не могла вспомнить, куда Ирад прятал то, что ему удавалось сберечь. Я заплатила тем, кто его похоронил.

– Хорошо сделала, – одобрил Ной, ложась рядом с женой и накрываясь легким полотняным покрывалом. – Может, там и не было никаких сбережений. Люди почему-то стесняются признаваться в том, что у них ничего не отложено на черный день.

– Или не хотят лезть в потаенные места на глазах у других.

– Возможно и так. Если Хоар будет пытаться вернуть тебе деньги, не бери их. От нас не убудет, а ей даже малая толика пригодится во вдовьем положении.

– От нас не убудет, – согласилась Эмзара, но тон, которым были сказаны эти слова, не понравился Ною.

– Что такое? – спросил он, приподнимаясь на локте. – Что случилось, жена? Чем ты недовольна? Что тебя расстроило? И не знаешь ли ты, что стряслось с Иафетом, он сегодня сам на себя не похож?

Только выпусти на волю вопросы и им не будет конца.

– Иафета что-то беспокоит, но что именно он не говорит. Шева тоже не знает, я ее спрашивала. Но причина моего недовольства в другом.

Эмзара умолкла, словно раздумывая о том, стоит ли продолжать дальше.

– В чем же? – поторопил ее Ной, которому после бессонной ночи и тяжелого, многотрудного и многодумного дня, сильно хотелось спать.

– В том, что люди говорят: «Ирад умер, и теперь его соседу не надо лазить через плетень к Хоар, можно проходить в ворота».

– Кто говорит такое?

Языки у людей стали, что змеиные жала. На одно доброе слово приходится столько дурных, что, считая, непременно собьешься со счета. Но всему есть мера, установленный предел. Или уже нет никаких пределов, если даже Всевышний, не надеется на возврат людей к добру и решил извести их?

«Нет! – сверкнула молнией мысль. – Пока еще надеется! Иначе бы сам сотворил ковчег и послал бы его нам! Строительство ковчега это не только испытание достойных, но и предупреждение недостойным! Смотрите, думайте, кайтесь, спасайте свои души! В ком еще тлеет искра добра – поймет. Но ведь сказано: «Я вижу, что из всех ныне живущих ты один праведен предо Мною». Один? И так уж ли праведен? Ох, как трудно скудным умом своим постигать Высшую правду!».

– Хотя бы Ноама, жена старосты…

– Сех – глаза и уши Явала, а Ноама – язык его! – отмахнулся Ной, снова ложась на спину. – Нашла кого слушать, жена! Сех с Ноамой еще не то наговорят на меня, желая подольститься к правителю. Разве ты вчера родилась, что не понимаешь таких вещей?

– Родилась я не вчера, – проворчала Эмзара, – но почему ей тогда поддакивали другие? А толстуха Ребада хихикала и говорила, что горе одного приносит благо другому! Может, было так, что ты дал повод для подобных разговоров?

– Мне обидно слышать от тебя такие слова, Эмзара. Разве хоть раз я давал тебе повод усомниться в моей любви? Хочешь, принеси хлеб, и я поклянусь на нем, что никогда не ложился с Хоар, не входил к ней и даже никогда не вожделел ее. И, тем более, никогда не лазил через плетень! Видишь, как легко добились своего злые языки? Несколько лживых фраз, несколько коварных улыбок, и мы с тобой уже ссоримся! Разве так можно?

– При закрытых дверях и окнах сквозняков не бывает, – проворчала Эмзара. – Я вот тоже заметила, с каким участием ты сегодня утром смотрел на Хоар…

– Разве участие и вожделение есть одно и то же?! – возмутился Ной, поворачивая голову к жене. – Как я могу смотреть на только что овдовевшую соседку без участия? Ты сейчас несправедлива, жена! Верить надо тому, кто достоин доверия! Если завтра кто-то скажет мне, что покойный Ирад лазил к тебе через плетень, когда меня не было дома, то я рассмеюсь в ответ и ни за что не стану принимать эту чушь к сведению.

– Может, имели в виду Хама? – начала рассуждать вслух Эмзара. – Но тогда бы сказали «сын соседа», а не «сосед»…

Других соседей у покойного Ирада не было, сразу за его домом располагались сады, а дальше начинались поля.

– Разве у Хама что-то было с Хоар? – спросил Ной и тут же поправился. – Разве что-то могло быть?

– Не знаю, – после недолгого молчания ответила Эмзара. – Сыновья выросли, и я уже не могу понять, что у них на уме.

– Да, сыновья выросли, – согласился Ной. – Давай спать.

Он лежал неподвижно и ровно дышал, но сон уже не спешил взять его в свой сладкий плен. Хам мог что-то иметь с Хоар? Если мог, то это плохо вдвойне, нет – втройне. Как прелюбодеяние с замужней женщиной, как злоупотребление доверием доброго соседа и как связь с женщиной, муж которой был убит.

А ведь Хама ни ночью, ни утром не было дома… Он, конечно, не мог убить… При всех своих недостатках, Хам добр, сердце у него не ожесточившееся настолько, чтобы убивать… Или это просто так кажется, ведь известно, что родительская любовь порой делает людей слепыми, не способными замечать очевидное, находящееся прямо перед их глазами… И не стоит забывать о похоти, которая, если ее не обуздывать, способна затмевать разум и заставлять человека творить то, чего бы он в здравом уме никогда бы не натворил…

Мало было на сердце тяжести, так добавилось еще. Ной горько улыбнулся тому, как скоро может меняться ход мыслей человеческих. Еще за ужином он, глядя на Хама, испытывал грусть от того, что сын не таков, каким бы его хотелось видеть отцу. А сейчас, будь Ной уверен, что Хам непричастен к убийству Ирада, он бы радовался и не придавал бы такого значения недостаткам сына. Это же, в сущности, небольшие недостатки, которые со временем непременно выправятся и перейдут в достоинства, тому есть много примеров. Это не убийство ближнего, не великий грех…

Проницательности и терпения просил Ной у Господа до вторых петухов, а потом вернулся из своей молельни на ложе и заснул, еще не успев смежить веки.

Глава 4

Боль Эмзары

Если в одном месте прибавится, то в другом убавится. Это называется – справедливость. Та самая справедливость, на которой помешан мой муж. Каждое утро я благодарю Бога за то, что он послал мне такого хорошего мужа и каждый вечер я засыпаю с благодарностью на устах моих, но в течение дня случается мне пожелать, чтобы муж мой Ной, сын Ламеха, меньше бы думал о других и больше бы думал о своих. Повитуха Седа только и знает, что повторять, увидев меня: «Ах, Эмзара, сестра моя! Как отрадно знать мне, что ты жена праведнейшего из людей и достойнейшего из достойных!». А что мне с той праведности? Когда радость, а когда и слезы.

Муж мой добр, и это хорошо. Его доброта как крона дерева, дающая тень в палящий зной.

Муж мой добр, и в том есть свои недостатки. У другого отца сыновья не отбиваются от рук. Другой отец загодя ставит вымачиваться прутья и, когда придет час, берет их и воспитывает свое чадо, если то не внимает словесным увещеваниям. Вдруг Хаму было бы достаточно одной хорошей порки для того, чтобы войти в ум? Хам такой – чует слабину нутром. Доброту он принимает за слабость и начинает пользоваться ею без меры и без пользы. Старшего брата он боится и почитает, как должно, потому что тот не гнушается воздать ему по заслугам, а к отцу не проявляет должного почтения. Господи, сколь чудны и непостижимы дела твои! Разве может быть так, чтобы одна утроба от одного же семени породила трех столь разных людей, как сыновья мои Сим, Хам и Иафет? Обликом они немного схожи, как и положено единоутробным братьям, и более не схожи ничем.

Сим – муж силы, скала, за которой можно укрыться от любого урагана. Кому-то он может показаться тугодумом, но это не так. Сим привык сначала думать, а уже потом делать или говорить, потому он делает не сразу или говорит не сразу. Но, если уж сказал, то сказал, сделал – так сделал. Таков он, Сим, первенец.

Хам в одних делах мужчина, а в других – сущий ребенок. Любовными похождениями он уже затмил многих искушенных сластолюбцев, браги дурманящей он может выпить столько, что на двоих достанет, если не на троих, а во всем остальном он ребенок. Нет в нем ответственности, не хочет он знать долга своего, не говоря уже о том, чтобы исполнять этот долг. Как ни говори с ним, какие слова не подбирай, до сердца его не достучаться. Если собрать все слезы, которые я пролила из-за Хама, то наберется на целое озеро… Я не столько боюсь, что Хам сделает что-то слишком дурного, сколько боюсь, что кто-то сделает дурное ему. Сборища, на которых чаша переходит из рук в руки, очень часто заканчиваются ссорой, а у любой охочей до блуда женщины, не один любовник, а несколько, и они вступают в соперничество друг с другом. Не собранный вовремя урожай сгнивает, не обретя семью в положенные сроки, человек тоже портится – сначала жизнь ему кажется сплошным удовольствием и он прикладывается к чаше на радостях, потом он начинает подмечать, что жизнь его не наполнена смыслом, что она – сосуд пустой, и начинает прикладываться к чаше с горя, а потом… Ох, достаточно посмотреть на тех несчастных, что побираются по дорогам. Все написано на их лицах, надо только вглядеться. Я не раз заводила с Хамом разговор о женитьбе, ставила в пример братьев, и, даже, советовала ему обратить внимание кое на кого, но все тщетно. Но я своего добьюсь, да и Хам должен понимать, что сейчас ему надо взяться за ум, потом будет поздно.

Я надеялась, что он возьмется за ум, когда Иафет завел разговор о женитьбе. Всякий плод созревает в свое время, но не очень-то хорошо, если младший брат женится раньше старшего. То не младшему укор, а старшему. Значит, что-то со старшим не так, если он не смог до сих пор найти себе пару. Но Хам только смеялся и желал Иафету хорошей жены и многочисленного потомства. Так и женился Иафет вперед Хама.