Вдох-выдох или шёпот Ангелов

Вдох-выдох или шёпот Ангелов
Ира Берсет

В устоявшейся на первый взгляд идеальной жизни двух совершенно незнакомых людей вдруг начинают происходить странные, сложно объяснимые события. Глубокие размышления, предчувствия, сны и странные знаки, которые преследуют героев, неудержимо подводят их к знакомству друг с другом. Это пугает, но одновременно и затягивает в водоворот событий. Между мужчиной и женщиной возникает притяжение, которое оказывается настолько сильным, что рушит все догмы и штампы, разрывая прежние прочные отношения. Что это – судьбоносная встреча, запланированная Высшей силой, или долгожданный выдох свободы после затяжного вдоха? Герои без оглядки отдаются новому чувству, впервые в жизни открывая для себя любовь. Будет ли Высшая сила благосклонна к ним до конца?

Ира Берсет

ВДОХ – ВЫДОХ

ИЛИ

ШЁПОТ АНГЕЛОВ

Люблю тебя сейчас
Не тайно – напоказ.
Не «после» и не «до» в лучах твоих сгораю.
Навзрыд или смеясь,
Но я люблю сейчас,
А в прошлом – не хочу, а в будущем – не знаю.

    Владимир Высоцкий

ОН

Всё началось обычным апрельским утром, похожим на тысячу других – однотипных и заученных наизусть. Душ, кофе со стаканом воды, лифт, сонный кивок охранника на проходной, метро… Клокочущий грот современного сооружения безостановочно поглощал серую массу людей, переваривал её и сортировал по светлым вагонам. Угрюмые, заторможенные пассажиры, ещё не совсем оправившиеся от снов, под монотонное качание поезда погружались в новое оцепенение. Оно сплеталось из мыслей, воспоминаний, надежд, желаний, но по большей мере, из пустоты. Последний случай был его. За многие годы отсутствие чувств стало для него привычным делом. Оно умиротворяло случайные всплески совести и убаюкивало остатки своенравия. Оно полностью подчинило его себе, пообещав взамен спокойную сытую жизнь. И он с ним согласился, послушно приняв новые условия. Согласился и не разу не пожалел… Но с недавнего времени в его устоявшемся ритме жизни стали появляться небольшие трещины. Несколько месяцев назад они беспардонно впустили в его внутренний мир тревожные чувства. Последние усиливались с каждым новым днём, напоминая о его предательстве. Сегодня же разросшееся чувство ущербности тяжелым грузом повисло где-то в районе солнечного сплетения в немом ожидании…Он не мог понять, чего именно оно ждёт от него, но явственно ощущал преддверие поступка. Ощущал, и внутренне сжимался, списывая лёгкий озноб на простуду…

Поезд стремительно ворвался в ореол ослепительного свечения. Мужчина посмотрел на рядом стоящих людей с потупленными, ничего не выражающими лицами, и вдруг почувствовал, как он не одинок в своём одиночестве. Значит, так и должно быть. Значит, с ним всё в полном порядке. Электронный женский голос сообщил, что следующая станция Кутузовская и заставил улыбнуться. «Даже в метро они пытаются нами командовать», – подумал он. Глупые мысли не без его участия лезли в голову. «Только бы не думать о…» О чём? Он сам толком не понимал о чём. Нет, он догадывался, но не хотел этого признавать. Кто сказал, что пребывать в неведении это плохо? Нужно ли познавать собственные заблуждения? Неужели ему с ними так плохо живётся? Последних десять лет он существовал «по инерции»: работал, любил, отдыхал, не замечая своего присутствия в круговороте собственной жизни… Запершило в горле. Он закашлялся, пытаясь отогнать липучие мысли… Но как он не старался выставить свою историю в лучшем свете, пустота внутри него продолжала сгущаться, приобретая очертания тревоги… Поезд со свистом влетел на ярко освещенную станцию Студенческая. Оживлённо болтающие подростки бесцеремонно навалились на него, но встретившись с непроницаемым лицом, поспешили к выходу. «Молодость…», – пронеслось у него в голове. Почему он об этом подумал с сожалением, почти с грустью. Разве ему сейчас плохо? Разве его жизнь не прекрасна? Ему только сорок пять, а он уже размышляет, как древний старик…

Двери бесшумно сомкнулись. Из приоткрытого окна повеяло мокрой пылью. Он поёжился, спрятал подбородок в кашемировый воротник и прикрыл глаза. Воспоминания из прошлого, как потускневшие высохшие бабочки, приколотые к разным периодам его жизни, тут же начали появляться на полотне скомканной памяти. Их было довольно много. Одни всё ещё сохранили яркие очертания и были почти осязаемые, другие же были совсем маленькие и обветшалые. Были и такие, от которых остались только оборванные клочки замысловатых рисунков, но основное испарилось, растворилось в течение времени, как будто его никогда и не было. Они пестрили и мелькали перед глазами вместе с тусклыми бликами метро, но почему-то ни одно из них не всколыхнуло бледного лица и не заставило биться сердце. Зачем? Всё в прошлом… А что у него есть в настоящем? Всё! Всё, к чему стремится адекватный человек. Ни больше, ни меньше. Золотая середина. «Золотая середина или посредственность?» – вдруг ехидно поинтересовался внутренний голос, заставляя лицо сжать рельефные скулы.

Киевская станция встретила пассажиров жёлто-голубыми колоннами, на капителях которых поблёскивали золотые колосья. Перед глазами запестрил украинский орнамент платформы вперемешку со столпившемся народом. Поток ухнул и накренился к двери. Вдруг слева от него освободилось место. Увернувшись, он плюхнулся на него, спасая своё пальто от растерзания и уступая место гудящему потоку. Он не любил сидеть в метро, потому, как только в вагоне стало свободнее, хотел подняться, но… Его взгляд зацепился за яркое пятно в глубине серой гущи. Красные лакированные туфли на высоких каблуках протестом вырисовывались на полотне угрюмого утреннего метро. Они так нелепо вызывающе смотрелись среди кроссовок, ботинок и стоптанных туфлей, что от них невозможно было оторвать взгляда. У него перехватило дыхание. Он почувствовал, как тяжесть внутри него всколыхнулась и стремительным потоком растеклась по телу, превратившись в тысячи мелких мурашек. Он содрогнулся. Внезапно нахлынувшее волнение неприлично граничило с удовольствием. Он медленно приподнялся и растерянно вгляделся вдаль. Пожилая женщина, с чувством поблагодарив его, тут же упала на освободившееся сидение. Он безучастно кивнул, глядя сквозь неё, и отвернулся. Его взгляд теннисным мячиком быстро побежал по головам толпы, пытаясь угадать обладательницу красных лодочек. Зачем он это делает? Он, видимо, спятил, то ли от простуды, то ли от занудного самоистязания. Взрослый уважаемый человек! Неужели это тот случай, о котором народ говорит «бес в ребро»? Он про себя улыбнуться и опустил глаза. Но его взгляд то и дело возвращался к поиску незнакомки, перебираясь с одной головы на другую, прыгая по шапочкам, кепкам и шарфам, запутываясь в прядях волос и заглядывая в застывшие маски лиц. Если одна из таких масок вдруг оживала, он быстро отворачивался, ругая себя за недопустимую глупость. Но уже через несколько секунд снова всматривался вдаль вагона. Поезд остановился. Смоленская – произнёс электронный голос. Толпа стремительным потоком начала просачиваться в дверной проём. Он слегка нагнулся, и тоже пошёл к выходу, как загипнотизированный, пытаясь разглядеть «красный ориентир». Вдруг он увидел сверкнувшие в свете ламп искомые туфельки, которые с лёгкостью перемахнули через порог и весело поплясали по мраморной глади пола. До станции Александровский сад, где находилось их с партнёром архитектурное агентство, оставалось ещё две остановки, но он, повинуясь необъяснимому чувству, выскочил из поезда и отправился следом за… За кем? Зачем? Почему?

Неведомая сила толкала его вперёд, заставляя бешено биться сердце. Длинная гусеница эскалатора медленно ползла вверх, собирая на своей спине послушных граждан. Скоро он увидит её, незнакомку в красных туфлях. От нервного напряжения выступили несколько крупных капель пота на лбу. Он небрежно смахнул их ладонью, расстегнул пальто и…

У неё были светло каштановые волосы, лёгкой волной спадающие чуть ниже плеч, бежевый плащ с расширенной к низу юбкой, объёмная рыжая сумка и воздушный красный шарф, конец которого то и дело подхватывали случайные струи сквозняка. Он впился глазами в стройный женский силуэт, пытаясь мысленно представить лицо девушки. Словно услышав его желание, она обернулась и провела тревожным взглядом по эскалатору. Он почувствовал, как краска, сродни той, которая принадлежала туфлям незнакомки, предательски заливает его лицо. Он схватил свой портфель и начал сосредоточенно что-то в нём искать. Когда он поднял голову, девушки уже не было. В смятении, раздавая направо и налево скупые извинения, он начал пробираться вперёд. Вылетев на площадку шикарного вестибюля метро, он с отчаянием кружился вокруг себя, порываясь бежать то в одну, то в другую строну, в надежде увидеть знакомый силуэт. Вдруг кто-то толкнул его в плечо и тут же возле уха прокричали:

– Гера! Ты ли? Вот так встреча! – высокий лысый господин приветствовал его радостно и фамильярно.

– Эдик… – сипло выдавил растерявшийся мужчина и закашлялся. – Я… Я по делам… Но… Но это не столь важно. Ты-то сам как?… Триста лет, триста зим. Грета спрашивала о тебе. Где пропадаешь? – возвращаясь к обыденной жизни, голос говорившего, набирал силу и уверенность.

– Знаю, знаю… Я свинья. Крестницу года два не видел. Сколько ей сейчас, десять?

– Одиннадцать.

– Да, время летит, не удержать! – задумчиво выдохнул Эдуард. – Но я смотрю, ты не изменился, всё так же молодцом. А Грета как? Такая же красавица? Тебе, Гера, с женой повезло, ничего не скажешь!..

Давний друг, так некстати выросший из-под земли, ещё что-то говорил, но Герман его не слышал. Ему стало неприятно, даже противно от того, что совсем недавно он, как глупый пацан, в поту и мыле, бежал за красными туфлями. Он поморщился, но в эту же секунду подсознание замедленными кадрами нарисовало симпатичное лицо с слегка заострённым подбородком, аккуратным носиком и тревожным карим взглядом. Воздушная прядь отделилась от копны волос и метнулась на лоб. Губы сердито собрались трубочкой и в этот же миг выдох, подхватив непослушные волосы, откинул их назад… Он улыбнулся…Всё-таки он успел разглядеть её…

– Что смеёшься? – вдруг спросило из реальности довольное лицо Эдика. – Слушай, ты спешишь? Может, позавтракаем вместе, ты мне всё и расскажешь? – и, не дожидаясь ответа, старый товарищ подхватил друга под руку и увлёк за собой.

ОНА

Солнце лениво взбиралось на небо. Оно, как неудавшаяся яичница – глазунья, красно-жёлтыми разводами медленно растекалось по чёрному горизонту, зажигая макушки деревьев. Тёмный силуэт колыхнулся, и устало произнёс: «Зум, иди, гуляй… Чего расселся? Беги, разомни лапы…» Собака обиженно посмотрела на хозяйку и зевнула. Потом нехотя встала и пошла к роще. Вскоре она скрылась среди деревьев. До слуха женщины доносились лёгкие шорохи и недовольное хриплое дыхание Зума. Очень скоро крупный нос бассета, украшенный серебряными каплями росы, показался из травы и громко чихнул. Женщина улыбнулась и пёс, довольный, что сумел развеселить её, бросился к хозяйке, весело виляя хвостом. Последнее время собаке редко приходилось видеть её радостной. Они почти перестали бегать по утрам. Всё чаще, как сегодня – выйдут, посидят на бревне возле посадки, и домой. Женщина наклонилась к Зуму, ласково потрепала его мокрую голову и чмокнула в холодный нос. Потом встала, потянулась и направилась к дому.

В квартире пахло кофе. Непроницаемое, ещё помятое лицо мужа, никак не хотело сочетаться с бодрящим ароматом напитка. Оно что-то буркнуло, попыталось улыбнуться, по привычке поцеловало женщину в щёку и исчезло за дверью. Она с облегчением выдохнула и направилась в спальню, откуда доносилось тихое сопение. Женщина присела на край кровати и тихо позвала. Потом громче. Зум, взяв инициативу на себя, грозно залаял и хотел выскочить на кровать, но был остановлен суровым взглядом. Тут одеяло дёрнулось. Из-под него высунулась худая нога, потом другая и, наконец, выклюнулась взъерошенная голова. «Неужели уже утро, – хныкнул голос. – Мам, можно я ещё чуть-чуть посплю? Совсем чуть-чуть…» Бассет залаял. «Я не у тебя спрашиваю, а у мамы!» – улыбнулась девочка и, не дожидаясь ответа, зарылась под родное одеяло, откуда и услышала, что всё-таки выпросила пять минут.

Она включила телевизор, где Арина Шарапова, как всегда, в прекрасном настроение, приветствовала всех тех, кто уже не спит. Хорошо, что муж ушёл. Он не мог терпеть утро, потому начинал его с недовольной физиономией в полной тишине и полумраке, поглощая свои две чашки кофе. Она же была «ранней пташкой» и считала, как утро встретишь, так и проведёшь целый день. Они, как люди интеллигентные, справились с этой проблемой, оставив за каждым своё утреннее «неприкосновенное» пространство. Муж находил такое несовпадение ритмов анекдотичным и в компании один раз даже пошутил: «Мы с тобой женаты днём и вечером, а утром – чужие люди. А не использовать ли нам это с пользой?» После того случая пошлая шутка не выходила из головы. Вот и сегодня утром, вспомнив её снова, она поморщилась и разочарованно вздохнула. Они давно не живут друг с другом, как любящие люди. Они уживаются. Они мирятся, приспосабливаются, привыкают, терпят, прощают… и им так удобно. Можно ли считать удобную позицию хорошей или правильной? Наверное, да. Если так, почему ей сейчас так плохо?…

Из кухни донеслись свист и шипение. Она выключила рассерженный чайник и принялась готовить бутерброды. Зум крутился тут же возле ног, дожидаясь своего законного завтрака. Вдруг из спальни послышалось пение. Собака, радостно взвизгнула и сломя голову, помчался на голос. Через секунду квартира наполнилась смехом, лаем и топотом ног. Женщина улыбнулась. Её внутренний голос тихо прошептал: «Видишь, ничего не изменилось. Всё хорошо. Ты счастливая женщина…»

Красные туфли призывно выстукивали каблучками по мраморной глади вестибюля Парка Победы. Пульс тревожно бежал за ними вприпрыжку, заставляя потеть ладони и просясь наружу розовым румянцем на обычно бледных щеках. Последнее время она безостановочно ощущала, как внутри неё растёт и крепнет революционное настроение, этакий взрыв накопившихся эмоций. И внезапная любовь к красному была тому подтверждением. Она шла, приподняв голову. На её алых губах блуждала ироничная улыбка, которая успешно тушила тревожный блеск в глазах, преображая тоску в надменность. Как же всё-таки женщины умеют искусно маскировать свои настоящие эмоции. Маска домашняя, маска рабочая, выходная маска… Интересно, весь женский пол пользуется услугами маскарада или только те, которым не совсем повезло с натуральной «личиной»? Только те, которые когда-то отреклись от природного инстинкта влюблённости, предпочтя ему удобства, теперь вынуждены прибегать к их услугам? Она закусила нижнюю губу. Почувствовался соленый вкус. Глаза стали слегка влажные. Она всегда покусывала губы, когда нервничала, но до крови ещё ни разу. Неужели сейчас она стоит на пороге эмоционального срыва? Как отвлечь себя от ненужных мыслей? Как заставить себя не думать о том… О чём? Она сама не понимала о чём именно, но подсознание ей било в набат. На протяжении всего этого года оно методично мучило её сомнениями, догадками, предположениями, чувством вины и безграничной тоской. Именно оно толкнуло её за помощью к мужу, но откровенного разговора не получилось…Зачем она его вообще начинала? Наверное, что бы ещё раз убедиться насколько они с ним разные люди и усилить чувство одиночества…

На станцию со свистом влетел поезд, рассекая воздух на хлёсткие струи ветра. Она отмахнулась от одной из них, придерживая волосы руками. Тут же стремительный людской поток подхватил её и внёс в душный вагон. Она невольно поморщилась от невообразимой смеси запахов и поспешила укутаться в плащ, оставляя свой аромат при себе. Поезд качнулся. Она почти упала на рядом стоящего мужчину, но в последний момент успела ухватиться за поручень. Маленькие глаза пассажира из-под грубых стёкол оценивающе посмотрели на светлый локон волос, закрывающий пол лица женщины, на красные губы, скользнули по шее, зацепились за воздушный алый шарф и подернулись лукавым выражением. Она поспешила извиниться и отвернулась.

Монотонный стук убаюкивал расшатанные нервы, а случайные блики за окном гипнотизировали мысли. Они почему-то из реальности окунулись в далёкое прошлое и нарисовали перед глазами Тарасову гору в Каневе. Учителя были правы, когда каждый год водили своих подопечных на одну и ту же экскурсию. К окончанию школы она всё-таки запомнила, что легендарная лестница, ведущая к памятнику великого Тараса Григорьевича Шевченко, состоит из 342-х ступеней. Дальше был Киевский национальный институт культуры и искусств с неперспективной, как считали её родители, кафедрой «фотохудожник-рекламист». Она туда сдала документы им на зло… Как все они тогда были не правы! Она – потому что не смогла отличить юношеского максимализма от каприза, а они – воспитания от подавления личности. Может поэтому она всё время пытается всем что-то доказать, включая саму себя. Правда, последнее время её Я перестало ей подчиняться. Внутренний протест нарастал, а с ним и тревога… Она не впервые ловила себя на том, что совершает экскурсию в прошлое. Не с того не с сего в памяти всплывали самые разнообразные события: важные, глупые, смешные, мелкие и невзрачные, затерявшиеся в самом дальнем углу её сознания и плавающие на поверхности. Зачем она копается в своей голове? Зачем выворачивает карманы прошлой жизни, чтобы выбить из неё всю пыль воспоминаний? Хочет подытожить результаты своих побед и разочарований? А, может, между хлама старых чувств она хочет отыскать что-то потерянное ею, не понятое, не увиденное, не оцененное по достоинству? Но как можно найти то, чего не было, чего не чувствовал, чего не знал?… Не иначе, у неё депрессия. Может быть, пройдёт?

Киевская станция «щиро» запестрила перед глазами жёлто-голубыми красками. Островок ностальгии, проплывающий каждый день перед её глазами, уже давно не воспринимался как отголосок из прошлого. Он вжился в Московскую паутину метрополитена, и стал неотъемлемой частью культуры Российского государства… Кто-то чихнул возле самого уха, заставив её вздрогнуть. Поезд стремительно набирал скорость. Она прикрыла глаза и постаралась не думать. Ей кажется или её слегка морозит? По спине пробежал холодок от чувства прикосновения чьих-то глаз. Она явно ощущала эти прикосновения и ей было не по себе. Наконец, она решилась оглянуться и тут же встретилась глазами с грубыми стёклами и бегающими глазками уже знакомого ей пассажира. «Где ты взялся на мою голову?» – подумала она и расстроилась. А кого она ожидала увидеть? Вообще, чего она ждёт? Что ищет? Красные туфли, помада, лёгкая походка… Кого она пытается обмануть? Ей хочется нравиться, ей хочется ощущать внимание… Ей хочется жить, дышать, чувствовать…но не так как привыкла… Не потому, что так нужно или так принято, а потому, что она этого желает… По-новому, по-другому, по-настоящему… Но вокруг только скользкие взгляды однодневных увлечений, раздевающие и пошлые… А разве она сама не пошло выглядит с набором своих «хочу»?! При живом-то муже… Стыдно…Стыдно?… Нет… Уже давно не стыдно…Просто больно… и одиноко…

Ната, лучшая подруга, её хандру поняла по-своему. С её слов получалось, лекарства от такой болезни спокойно разгуливают по улицам Москвы и сами ждут, когда их применят по назначению. Она даже пыталась знакомить её с одним своим бывшим кавалером, который был не просто доктором, а Богом женского настроения. «Я тебе о душе, а ты мне о теле» – обиделась она, на что Наташа с удивлением возмутилась: «Чтобы вылечить горло парят ноги». Может, и так, но… Но эта методика ей не подходила ни по статусу, ни по определению. Она достаточно уважает себя, чтобы размениваться по мелочам в надежде, что одна из таких мелочей исцелит её от депрессии. Не вылечит… Заныло в области солнечного сплетения. Она устало выдохнула и прикрыла глаза. Ощущение взгляда в спину повторилось, разбудив намёк на прикосновения. Последнее заставило её содрогнуться. Она украдкой посмотрела назад. Мужчина в очках увлечённо прилип к газете. «Я медленно схожу с ума…» – подумала женщина.

На станции Смоленская она с радостью покинула душный вагон и неприятного господина в очках. Спрыгнув с подножки, её красные туфельки быстро постучали к выходу в город. Перед эскалатором народ сгустился серой тучей. Она ловко шмыгнула в неё и затерялась между сотней голов. Когда конвейер подхватил её и понёс наверх, она вдруг снова остро ощутила на себе взгляд. Нет, ей не было противно или страшно. Это было что-то другое, необъяснимое, потому интригующее. «Может быть, я ошибаюсь. Скорее всего, моя бессонница даёт о себе знать такими проявлениями. Всё от усталости…», – подумала она, но всё же обернулась… У него были серые, слегка прищуренные глаза и… Она смутилась, выдохнула, сдувая светлую прядь волос с лица и отвернулась… Нет, ей показалось. Никто на неё не смотрел… И он тоже… Она бросила быстрый взгляд назад через плечо. Он что-то искал в своём портфеле. «Значит, всё-таки показалось…»

Соскочив с подъёмника, она быстро пошла вперёд к главному выходу, но вдруг остановилась и обернулась. Пульс ударил в виски, и она почувствовала, как её лицо приобретает цвет подобный её шарфику. Она внимательно всмотрелась в толпу. Из головы не выходил серый тревожный взгляд, если верить интуиции, предназначавшийся ей… Вдруг в сумке зазвонил телефон. Она вздрогнула, растерянно посмотрела вокруг себя, не сразу сообразив, что звук исходит из её сумки, отыскала поющий аппарат и, приложила трубку к уху:

– Кэт! Где ты ходишь? Мы ждём только тебя!

– Бегу! – коротко бросила она и побежала к выходу, вскоре скрывшись в водовороте людей.

В эту же секунду человек с серыми глазами в чёрном драповом пальто шагнул на мраморный пол…

ГЕРМАН

Весеннее солнце настойчиво стучалось в тёмные стёкла очков, требуя к себе заслуженного внимания. Видимо ему было не понятно, почему люди, так долго ожидающие его появления, теперь прячут глаза под чёрными стёклами. Оно возмущённо разбрасывало «зайчиков» направо и налево, взрывалось яркими вспышками в зеркалах машин и витринах магазинов и подныривало под защитные очки. Герман сдвинул оправу ближе к переносице, но от солнечных лучей не отвернулся. Наоборот, приподняв подбородок, подставил идеально выбритое лицо природному ультрафиолету. На его губах блуждала меланхолическая улыбка. После марафона за красными туфельками прошло три недели. За это время он успел многое передумать и переосмыслить, но так и не придя к окончательному решению. Потому сейчас он стоял возле входа в метро станции Смоленская, и всматривался в безостановочный поток людей. Теперь он бывал здесь почти каждый день. Иногда задерживался на целый час, иной раз на полчаса, а бывало, когда торопился, просто выходил на этой станции, чтобы сесть на следующий поезд. В его поисках не было никакой логики, впрочем, как и во всей этой истории. Лицо девушки постепенно начало стираться из памяти и теперь походило на светящееся облако. Но он точно знал, увидев её ещё раз, обязательно узнает.

Герман подошёл к киоску и попросил ванильное мороженное. Сняв жакет и пристроив его под руку, мужчина облокотился на железные перила небольшого забора и, поглощая десерт, продолжил изучать толпу. Мысли о светлом образе незнакомки плавно перекочевали к надеждам, а затем – к размышлениям о достоинстве и гордости. Ему было чем гордиться. Он – преуспевающий архитектор, импозантный мужчина, прилежный муж, дважды отец и, наконец, москвич. Их династия начинала своё осознанное существование со времён его прадеда, так как тот вырос в приюте и не знал своих родителей. Может, именно по этой причине, «родоначальник» с особой серьёзностью и целенаправленностью относился к строительству своего будущего и будущего своих детей. Да и не только их! Как любили повторять родители Германа: руками прадеда преобразовывалась столица! Славный предок строил проезжий мост через железную дорогу, который положил конец дурной славе в Марьинской роще. Потом участвовал в строительстве литографии заводчика Мещерского. В 1903 году прекрасно проявил себя при возведении храма Божией матери «Нечаянная радость». Видимо, Святая в благодарность за его золотые руки подарила ему в том же году судьбоносную встречу с прабабкой, красивой и своенравной девицей, которая, не смотря на своё дворянское происхождение, влюбилась в него без памяти. К тому времени уже построенный первый синематограф «Ампир» был венцом их частых встреч. Вскоре «Нечаянная радость» закрепила узы молодожёнов, а родители невесты, правда не от чистого сердца, а скорее от безысходности, даровали небольшую пристройку в своей усадьбе. Хотя их собственностью она оставалась недолго. Революционное время перемешало и перевернуло всё с ног на голову…

Размышления о родословной прервались женским силуэтом в красных туфлях, быстро шагающим в сторону автобусной остановки. Сердце мужчины на секунду перестало биться, сжалось, но тут же сорвалось и понеслось вспять. Герман вскочил, бросив недоеденное мороженное в урну, и пустился в погоню. Он не смог разглядеть её лица из-за огромных очков. Но светло коричневые, почти карамельного цвета волосы, точно так же развивались на ветру, а туфли так же резво плясали по дороге. Тяжело дыша, он приблизился к женщине и дотронулся до её плеча. В этот же момент его подсознание, кривляясь, произнесло: «У неё не может быть таких духов». Горько- терпкий аромат мускуса ударил в нос и отрезвил мысли. Женщина удивлённо приподняла очки, обнажая голубые глаза, и кокетливо улыбнулась. Она была симпатичная, но, не его… «Извините, обознался», – выдавил Герман и поспешил смешаться с толпой.

В поезде в уме безостановочно наяривало недавно подуманное им – «не моя». Что это значит? Как мы определяем принадлежность и соответствие один другому. Эта женщина была просто красавица, но она не восхищала, не притягивала, не манила… Где проходит граница притяжения и есть ли она вообще? А, может, дело не в притяжении, а в случайности? «С Гретой меня связывает случай или притяжение? Ни то, ни другое. Нас связало активное участие наших родителей». Мужчина поморщился, будто съел лимон. На чёрном полотне, мелькающем за окном, стали появляться знакомые лица, старое пианино, бумажные конструкции и постоянно недовольное лицо отца. Герман прикрыл глаза, продолжая послушно перелистывать страницы из прошлого.

Герман, как и его отец, поступил в МАрхИ[1 - МАрхИ – Московский Архитектурный Институт.], правда, на удивление родителей со второго раза. Год практики в папином бюро (так считали абсолютно все, кроме мамы) положительно повлиял на парня, полностью излечив второго от мыслей, связанных с консерваторией. Привитая матерью любовь к музыке, искоренялась отцом медленно и методично. Он даже вынес пианино из квартиры под предлогом срочного ремонта инструмента. Мать со злобой смотрела на мужа и ненавидела его «деспотизм» по отношению к желаниям и увлечениям сына. Герман в музыкальной школе был лучшим. Он выигрывал конкурсы и даже несколько раз ездил за рубеж. Но этого было слишком мало, чтобы убедить отца в том, что музыка существует не только, как приятный фон, но и как профессия. Отец не считал такое занятие достойным мужчины и никаких доводов не принимал.

День за днём, с сессии до сессии, парень впитывал «мархишинский»[2 - Маршинист – студент Московского Архитектурного Института.] дух института и срастался с ним, становясь ещё одним камешком в стене ваятелей архитектуры. Со временем его увлекли новые цели и предвкушение их реализации. Он с удивлением обнаружил для себя, что архитектура похожа на музыку. Одни постройки были величественные и бесконечные, как произведения Баха. Другие – задорные и слегка чудаковатые, похожие на сочинения Римского-Корсакова. Были – умиротворяющие и душевные, словно застывшие звуки Габриеля Форе. Стремительные и неудержимые, как рапсодия Паганини. Раз так, значит, и он, Герман, может тоже создать свою застывшую мелодию, заключив её в стены и крыши. От осознания этого кружилась голова. Идеи, словно жужжащий рой, вертелись в воображении, наперебой предлагая фантастические проекты. В конце концов, одна из них превзошла другие, вылившись на ватман в виде сложнейшей схемы под названием «Гармония абсурда». Отец долго смотрел на «творение» сына, чесал затылок, вздыхал, но вердикт всё-таки вынес: ты, сынок, идеалист! «Кого в такой дом поселишь? Разве нормальный человек захочет в него привести свою семью?» Далее следовали конкретные ремарки, предостережения и даже просьбы взяться за ум. Но с последним парень не спешил. Его так разобрало, что он не мог остановиться, потрясая озадаченного отца и архитектурное сообщество новыми шедеврами. Над ним посмеивались и всерьёз не воспринимали. Отец был в отчаянии. На помощь репутации и разума парня пришла «бумажная архитектура»[3 - Бумажная литература – концептуальное направление в литературе в 80-х годов, возникшее как альтернатива официальной советской архитектуре. Оно появилось, когда молодые архитекторы начали массово участвовать в конкурсах, объявленных западными архитектурные журналами и получать на них призы. Проекты существовали только на листах ватмана.], где юное дарование мог вылить свою бьющую фонтаном энергию. «Раз мои задумки невозможно применить в реальной жизни, я их заключу в художественные произведения», – с вызовом говорил Герман. К удивлению отца в 1985 году парень выиграл конкурс с работой «Избушка на курьих ножках» и отправился творить в Японию. Папаня смотрел на метания сына и посмеивался, про себя называя его «бумажным гением». Он ждал, когда ему надоест играться в детство, и он начнёт работать по-взрослому.

Настроив вдоволь бумажных замков, Герман вернулся домой задумчивый и дезориентированный. То он порывался ехать на Север отстраивать новые микрорайоны, то опускал руки и валялся целыми днями на диване, а вечерами в одном баре давал концерты фортепиано. Мать видела разрешение проблемы по-женски – пришло время жениться. Отец же, подключив свои связи и былую фантазию сына, запечатлённую в замысловатые чертежи, выхлопотал для него место в команде, которая разрабатывала новые станции метро Арабатско-Покровской линии. Так, руками родителей, для Германа Александровича в его 26 лет открылась новая страница его жизни. Герман женился на дочери старого знакомого отца, очень влиятельного человека, красавице Грете, и окунулся с головой в работу.

Конечно, Грета ему нравилась. Особенно его устраивало то, что она не претендовала на его личностное пространство, получив взамен своё собственное. В ней было всего в меру. Воспитанная в лучших семейных традициях, она была прекрасной кандидатурой на спутницу жизни. Девушка с первых дней поняла его и сразу же простила за всё что было, есть и будет. После их свадьбы, мать жены ещё долго рассказывала судьбоносное совпадение имён молодожёнов. Герману дал имя отец, который боготворил американского писателя Германа Мелвилла. А Грету назвали в честь шведской актрисы Греты Гарбо. Что тут скажешь, их родители были не очень оригинальны. Жена очень гордилась своим именем, тем более, её девичья фамилия была тоже созвучна знаменитой диве – Сарбо. Герман намного позже увидел, как прочно актриса засела в мозгах его супруги. Платья, макияж, причёска и поведение – были полностью срисованы со «звезды». Он смотрел на старания жены и только посмеивался: «у каждого из нас есть свои причуды». Но со временем он всё чаще задавал себе вопрос – с кем он живёт на самом деле? Когда жена бывает сама собой и случается ли такое вообще? Но это ему не мешало уважать и ценить её. Единственное, что со временем начало угнетать – его личностное Я, когда-то полное вдохновения и энтузиазма, оказалось заброшенным и не востребованным даже им самим. Никто не посягал на него и не интересовался им. Жене, как показало время, оно было неинтересно, детям – тоже. Что ему с ним делать? С кем делиться? Как успокоить…

Герман медленно шёл к дому. Он чувствовал себя разбитым и униженным. Униженным самим собой. Он устал от каждодневного самоедства и попыток объяснить случившееся. Он – взрослый уважаемый человек бегает по станциям и высматривает девушку в красных туфлях. Как он докатился до такого?! Разве это не случай для психотерапевта? Вот и жена несколько дней назад предлагала записаться на приём к доктору. Ей кажется, что её муж переутомился. Перестал слушать новые сплетни, пропустил три приёма и две вечеринки, купил пианино, отказался дать денег на развитие креативного искусства среди молодёжи, вместо этого профинансировав детский дом в каком-то Цюрупинске. «Неужели он действительно думает, что его деньги пойдут бедным детям?» Но пианино жену беспокоило более всего. Особенно после того, когда она поняла, что супруг приобрёл инструмент не ради интерьера, а для того чтобы играть. Грета вспомнила его отца и категоричное неприятие им музыки. Последнее заявление жены, Германа добило окончательно. Оно звучало примерно так: «если твоя музыка будет помехой в карьерном росте, тебе придётся распрощаться с ней». О какой карьере она говорит? У него отлично налаженный бизнес. Куча проектов и заказов. В данный момент он работает над новым жилым комплексом, в составе которого запланировано десять корпусов и пять монолитно-кирпичных домов переменной этажности. Карьера уже давно выстроена и налажена. Теперь до конца дней своих ему предстоит нести свой крест, планируя жилые постройки… «Деньги… Конечно, деньги… Сколько не дай – всё мало… Имидж стоит дорого… Финансовое пространство – это вам не личное…»