Энциклопедия наших жизней: семейная сага. Созидание. 1960 год

– В вашем понимании Родина и государство – тождественные понятия?

– Ну, видите, я в Америку уехал…

– Если можно, расскажите, как это случилось и когда?

– Когда Академия наук развалилась. Я работал в Институте физической химии при Академии наук, и меня, как сотрудника института в 1990 году пригласили на работу в Америку.

Первые восемь лет я был там, по существу, в длительной командировке. Занимался наукой, правда, в качестве младшего научного сотрудника, хотя уже защитил докторскую диссертацию.

Вы не представляете, что творилось тогда в нашем институте: ни зарплату не платили, ни вообще возможности работать не было, поскольку не закупали нужное для исследований оборудование.

В американском университете все иначе: дело даже не в материальных благах, которые не должны падать ниже определенного уровня, а в условиях работы, в наличии прекрасного оборудования.

– Семья уехала с вами?

– Первые полгода я жил один, а когда ситуация несколько прояснилась, я вызвал семью: жену и младшего сына. Старший оставался некоторое время здесь. Он кандидат физико-математических наук, работал в вычислительном центре Академии наук, который тоже развалился. Тогда сын переквалифицировался в программисты и приехал к нам. Сразу нашел работу, устроился и очень доволен.

– Все родные в Америке, но вы, насколько я знаю, каждые два года приезжаете. Почему?

– Приезжаю к коллегам, к друзьям. В очередной раз пришел в свою лабораторию – снова расстроился: там сейчас еще хуже, чем было…

Только об одном скажу: директор получает зарплату в сто раз большую, чем ведущие научные сотрудники. Ни один порядочный человек такого себе не позволит.

Я думаю, в такую организацию сколько денег ни вкладывай – толку не будет…

– Планов относительно возвращения не строите?

– Я уже имею право на американскую пенсию, но еще работаю.

Правда, там нет уверенности, что будешь обеспечен работой на следующий год.

Если есть гранты – есть работа. Гражданства я не менял, так что остаюсь россиянином.

Эмигрантом себя не считаю, скорее я научный сотрудник в изгнании.

Если не буду работать – имеет смысл вернуться на Родину, потому что мы с женой не акклиматизировались в американской жизни по-настоящему, в отличие от детей.

Хотя проблем с языком у меня не было – слушал регулярно «Би-би-си», поскольку всегда симпатизировал либеральным настроениям, и довольно хорошо говорю по-английски.

Жена тоже занимается научной работой.

В бытовом плане никаких проблем тоже нет – у нас дом в штате Пенсильвания. Жить там можно, но радость получаешь только от работы…

У жены остались здесь мать и сестра, так что она ездит каждый год и мечтает о возвращении.

Хочу сказать, что существуют неверные стереотипы относительно уровня жизни среднего американца. Мы, например, не можем себе позволить месяц отпуска на море, как бывало в Советском Союзе. И путешествовать по миру, как коренные американцы, тоже.

Существует большая разница между уровнем жизни на пенсии того, кто отработал лет сорок, и того, кто приехал в страну недавно.

Вот, скажем, у нас в штате живет сто семей баптистов из России. Им правительство выделяет определенные средства, на которые человек в пожилом возрасте может жить, не работая.

Но это очень скромный уровень, и ни о каких путешествиях речи быть не может.

– Русских много в том городе, где вы живете?

– Да, в основном, баптисты. Но общаться с ними трудновато, поскольку они очень религиозны.

– Дружба в нашем понимании существует на просторах штата Пенсильвания?

– У нас есть американские друзья, хорошие люди, но наша дружба заключается в том, что мы раз в месяц примерно встречаемся в кафе за завтраком.

Соседи? Как и везде, есть хорошие люди, есть похуже. Если люди не испытывают особых материальных трудностей, они обычно добрые. И когда у вас появляется какая-то проблема, они обязательно помогут. У нашего соседа, например, есть снегоуборочная машина, и он помогает расчищать дорожки. Но пригласить домой, поговорить – этого нет.

– Вы сказали, что дети вполне вписались в американскую модель жизни…

– Они живут отдельно, работают программистами.

Мой младший был в свое время в восторге от американской школы, где отношения с учителями строятся на равных и свободы – выше всякой меры. Такой строгости и требовательности, как у нас, и, в помине, нет. В американской школе, как я понял, в основном, берегут здоровье детей, особо их не утруждая. Здесь он у нас отличником не был, а там сразу стал звездой. Теперь он уже закончил университет, работает.

Я особенно не разбираюсь в качестве образования, но, говорят, американская школа слабее и российской, и европейской, а вот университет – сильнее. Почему? При приеме на учебу в университет ведут тщательный отбор: если у тебя в школе были плохие отметки, в университет тебе не попасть, сколько бы ты ни заплатил. И наоборот: если в школе учился хорошо, а с деньгами сложности – можешь получить грант и продолжать образование.

– Вы строгий отец, Виктор Александрович? И каким отцом был Александр Семенович?

– Младший у нас вырос более самостоятельно, а со старшим я занимался, когда здесь жил. Но не давил на них, этого не было.

Мой отец тоже не особенно вмешивался в мои школьные дела, да я особых хлопот родителям и не доставлял (отличник, закончивший школу с золотой медалью – прим. ред). Жили мы в коммунальной квартире, гости часто у нас бывали – вы знаете, чем тяжелее времена, тем больше люди тянутся друг к другу. Отец ходил на этюды.

– Он ведь рисовал, меня с собой иногда брал. Ну, что еще? Ездили на пикники, летом семьей выезжали на море.

– То, что отец был репрессирован, как-то отразилось на вашей судьбе?

– Да нет… Но тем не менее, когда я поступал в Московский университет, он еще не был реабилитирован, хотя судимость и сняли, и вот я писал об этом в анкете.

Но все равно меня приняли. Только после смерти Сталина его реабилитировали.

– Скажите, награды отца хранятся в вашей семье?

– Георгиевский крест и советские награды. А остальные ему пришлось попросту продать, когда бедствовал в голодные времена, – они ведь были золотые. Храним мы и его живописные работы, хотя многие я оставил в городском клубе.

– Вы давно не бывали в Дзержинском? Как вы его находите?

– Город невозможно узнать. Мы с другом шли по ориентирам, чтобы отыскать нужные места.

Встали на Гремячевский холм, посмотрели на Москву-реку, церковь, вспомнили…

С точки зрения бытовой стало, конечно, лучше, а вот с точки зрения красоты – мне прежнее больше нравилось.

Мы жили на Бондарева, 25, так вот перед домом были огородики, а дальше – заливные луга. Можно было выйти с крыльца дома и на лыжах катиться до Москвы-реки.