If you get me. Книга вторая. Если ты достанешься мне

If you get me. Книга вторая. Если ты достанешься мне
Ирен Беннани

История любовных отношений русской женщины, основанная на реальных событиях двадцать первого века. Сюжет затрагивают тему разновозрастной любви с иностранцем, когда в ходе поездки, нелегкого пути на другой континент писательница встречает немало препятствий…

Ирен Беннани

If you get me. Книга вторая. Если ты достанешься мне

Глава первая

Моросили капли дождя, но ненастье не мешало прогулкам Людмилы, скорее придавало ей лёгкость и силу; когда с каждым вдохом со свежестью воздуха, перенасыщеного весннею влагой, созерцая парящую чистоту, витающую в субтропическом воздухе в блестящей дымке лазурного моря, в своём одиночестве она блуждала в межсезонье дождей по безлюдному каменистому пляжу. Порой, переводя долгий взгляд с перспективы в очетании гор, окамляющих море на удары волны, освежающей брызгами то и дело, переходящие в морские барашки и вместе с движением волн, с каждым приливом, с волнением, мысли её погружались в пережитое: Словно все эти движения волны воскрешали отбушевавшие чувства, притягивая все эти воспоминания с нарастаньем волн, переносили её в глубины сознания, погружая, в недавнее прошлое и словно бы, возрождаясь; возникали в каледоскопе событий, минувших в цепи дней: Казалось бы, в каком – то сливании со стихией в этом непрерывном движении волн, когда противоречивые чувства, перерастали в высокие гребни, где возвышаясь с волной, все они, разом нахлынув, обрушивались воспоминаньем, чтобы в неистовстве разбиться о берег. Все, также брызгаясь и угрожающе замахиваясь галькой, эти беспокойные мысли, крутясь в белом барашке, непременно ругались в волне и вновь, перекручиваясь вместе с бурлящею пеной мутнея: Словно бы варясь в молоке и пузырясь, просачивались сквозь блестящие в отраженье от солнца гладкие груды камней, ожившие на мгновенье в матовом своём разноцветье, секундами успокаиваясь и словно бы, замирая в шипении, который раз растекаясь в замысловатом ажуре и, застилаясь прозрачною пеленой, едва оголив каменистую кромку, накрывались волной.

Ветер растрепывал волосы, темнел горизонт, за спиной оставался причал, когда звуки бушевавшей стихии вдали с каждым шагом становились всё глуше, что порой затихали, а то, перемешивались с редкими отголосками птиц они какое – то время всё ещё были слышны. Идя по склону дорожки, Людмила поднималась всё выше, шумы штормящего, что минуты назад до неё доносились отчётливо, казалось, едва становились слышны и оставались где – то там, в самой низине у самого склона горы, в той дали, у неуёмного бурного моря. У подножья о чём – то ругаясь, нарастала волна, бранясь и падая и вновь белыми гребнями стемительно возвышаясь над рябью. Оглянувшись назад и только лишь, задержавшись с минуту, она постояла на склоне, прислонившись к одному из шелестящих дубов, насладившись открывшимся видом, пройдя по траве, свернула к перекрёстку дорог: Две из них уходили вперёд, две же, спускались обратно к каменистому берегу с пляжем. А затем, устремилась к ступенькам, что тянулись наверх, окаймлявших пригорок с деревьями лавровишен, лавров и кустов туй, вскоре постепенно замедлила шаг, ступая неспешно по облупленной плиточной лестнице, знакомой ей с детства, неторопливо идя, а порой останавливаясь, ощущая, как разливается по всему её телу усталость: Словно окатившись приятной волной, что нахлынув теплом, обволакивает её каждый раз в конце долгих прогулок.

Продолжая подъём по череде сотни ступенек, с каждым шагом прислушиваясь к нежно шелестящим деревьям, и вдыхая со всей полной, повисшую в воздухе свежесть прохлады, не оводя взгляда от блестящих многочисленных капель, словно влажных гирлянд, что повисшею влагой, покрывалом после дождя одели эти нежно салатные кроны: Все эти деревья, шапки кустов оставаясь внизу; справа от лестницы с её рядами потемневших ступенек, продолжали играть переливами, бликами фонарного света. И поднимаясь всё выше по этим ступеням, не ускоряя шагов, она продолжала идти также неспешно, пока впереди проглянув, золотистою луковкой и показываясь небольшими фрагментами сквозь верхушки деревьев салатной листвы, у дороги не выросла церковь… И таким появленьем, словно бы по волшебству, отбросив все тревожные, смутные чувства Людмилы, успокоив её долгое брожение мыслей, убирая терзавшие душу волнения и даря ей покой, забытьё, безмятежность …. И, казалось бы, всё её существо предалось упоительным чувствам, внимая минутам покоя, наполняясь вечерней тишиной, молчаливой прохладой и всё вместе напоминая ощущение того дня, того вечера, по её возвращению к дому. А тогда…, с наступлением сумерек, она также с упоением слушала все звуки сверчов, мотыльков и морского прибоя; и его размеренный, захлёстанный шум, как хотелось сидеть у окна, и смотреть на ночной кипарис и, не переставая, любоваться часами, вымахавшим под пятый этаж деревцом. Вновь ловить дуновение ветерка в ощущении ночи, манящей звуками, ароматами юга в отворённом окне; Находясь, словно бы под гипнозом бесконечности всей вселенной, её космоса, красоты взгляда в непроглядную темноту, уходящую в черноту звуков, что сливаются с шумом моря: Непроглядно и по колдовски; пленяя, вглядываясь, в ощущения ночи, в тоже время, наполняя течение мысли глубиной тёмноты, бесконечностью невидимой дали; черноты: Где слились очертания неба с колыханием моря, в его шелесте с соразмерным мотивом убаюкиваний и тягучим голосом волн: Упиваясь, видом в непроницаемой дымке чёрной дали, подёрнутой в густоте пелены лёгким люминисцентным туманом, в нетерпении сгорая каким – то маниакальным желанием; ей вспоминалось, как она словно сомнамбула направлялась за акварельными красками, кистью и альбомным листом чистой бумаги…

Тем временем, свет, проникающий снизу, светлою дымкой обволакивал ночной кипарис, неярко искрясь, обрисовывая его мягкие тени, пирамидального контура в разбрызганном сумеречном серебре, оттеняя блистательную грациозность, окружающей его темнотой.

Восторженная колоритом ночи, не в силах сдержать всех эмоций, нахлынувших, чувств одолевших её от дыхания юга, не теряя минут, как бредя видами темноты, полотна, от сгустившихся плотных сумерек, подступающей ночи, взгляд притягивает световой поток, обволакивающий ствол кипариса: Где вкруг него всё летает, искрясь в пузырьках, света окружающих его крону, рассыпаясь серебристыми брызгами, словно рисуя руками творца, усиливая рельефность пирамидального контура, подчёркивая его треугольник и придавая конусность его очертаниям. «Ночной кипарис, как символ, ослепительной мужской неведомой силы», – блуждая в мечтах, летал в пространстве и лёгкости мыслей, в воображаемом образе и ей казалось, он оживал: Секундами словно паря, витая в свете, струящемся снизу, в его серебристом потоке, обволакивающем божественный ствол, в пузырьках, сливаясь с в лёгкости ночи и умиротворяясь, вечнозелёной цветущей реальностью кипариса.

Когда закрепив под наклоном бумагу, она разместила, кисти, карандаши, стакан воды и акварельный нобор. Рисуя карандашный набросок, оставив на пространстве листа, где наметила контуры кипариса – просвет, провела влажной кистью с востока на запад и повторяя мазки вдоль листа, окрасив темно-фиолетовым морское дыхание и его непроглядную даль…

В ночном прохладном тумане искрилась зеленая хвоя, с деревьев повеяло ароматом цветения и словно, переплетаясь с нотами сандаловой амбры, аромат вливался в благоухание и рокотание всепоглощающей, плескающей дали проникая в растворённые окна, сливаясь с увертюрами насекомых, приятно услаждающих слух из глубины необозримой черноты в горизонте.

«А всего только несколько месяцев прошло с той поры, как она дома на юге, вне бетонных строений Москвы», сейчас в самом разгаре июля, куда – то уходили прожитые в столичном мегаполисе дни, с когда – то имевшими место событиями; с мельканием множества лиц, среди литературных клубов, музеев, каких – то по трудоустройству агентств и передвижением на метро, с присутствием в жизни чуждого семейства Владимира, как и самого, этого научного деятеля. А кроме того и встречи с однокурсником студенческих лет, Мохаммедом, прогулками с Браниславом, с его пиаром и охотой папарацци за знаменитостями, походами по всевозможным литературным московским сообществам. «Да, какой в этом мельтешении смысл? В суете бесконечной и монотонных будничных дней, в беге по кругу, словно загнанным в клетку зверьком и не удивительно, когда от всей этой жизни, голова так и покатится колесом! Ау…, а где она жизнь, пленительная и зовущая красотой, мимолётная, сотканная из невероятных событий и наполненных счастьем и радостью дней, неужели в этом ничтожном и моральном насилии, издевательством над собой?»

А порой, погружаясь в свой мир, предаваясь философии жизни и в то же время, созерцая на черте фиолетово – синего горизонта, ярко жёлтое, вечернее солнце, минутами оно опускалось всё ниже…, в раздумьях, загорая на берегу, она всякий раз повторяла себе: «Как же, здесь хорошо, в безлюдье и гармонии с морем, божественном одиночестве, в удалении дикого пляжа».

Вот и розовый свет окрасил пригорок и ряд ступеней, что тянулись вдоль леса. На ходу пересчитывая ступени, поднимаясь по лестнице с пляжа, насчитывая снизу до верха сто двадцать пять, приближаясь деревянному храму …, она оглянулась назад, окинув сквозь ветви с изумрудом листвы панораму, над морем: Где сливаясь с бирюзой в волне, утопая, тонуло жёлтое солнце, круг на горизонте, медленно перетекало в яичный овал, минуты и яйцо погрузилось в темноту сине – зелёной водной лазури, следом утащив за собой в глубину и лёгкий, позолоченной шлейф, что мгновеньем рябил драгоценной дорожкой.

Подходя ближе к церкви Святых Царских Мучеников, за ступеньками у высоких ворот, разделяющих территорию санатория и жилищного комплекса, направляясь, было вперёд, но невольно замешкавшись: Словно выходя из своей иллюзорности и созерцания, замечая, силуэт, напомнивший ей чем – то кого – то и, вместе с тем, осознав, что силуэт женщины ей чем – то знаком, тем временем думая: «Неужели то, Аля?»

– Привет, Алевтина, я вижу, как будто бы ты…, – разглядывая знакомую, тем временем, заприметив, как сильно осунулись черты её; запали и очертились резкостью на лице, а вот фигура: Теперь то, обозначив сушёным ди – лито сухофруктов, в недавнем налитые полные формы, а подумать только то, и всего, минуло около полу года, когда они виделись с Алевтиной в Москве. И как чёрт из коробочки промелькнула стремительно мысль: «Действительно, стоит ли, так держаться за представителя сильного пола, в непрестанной заботе о взрослых семьях детей, выгадывая и подчиняясь материально взглядам, взваливши себе нелёгкую ношу на плечи, а ради чего, тянуть неустанно непосильный весь груз? В угоду всего этого мнимого благополучия, или есть иные причины…», но нить её мысли с разговором, прервалась…

– Да, без малого месяц, мы здесь вместе с внуком на даче с Володей. Вот, а ты… Смотрю, Сысоев странное дело, один и давно, а ты на удивление, отдыхаешь сама по себе…, а в Москву?

– Да, а как же, иначе, если с ним мы расстались, – ответив, Людмила подумала: «Что значит эти слова или это её провокация? Определённо, собирается прощупать почву – вернусь к нему или же, не вернусь?»

– А, он ничего никому, поверишь ни слова, а я – то, думала…, два одиноких человека сошлись.

– Алевтина, о чём это ты? О каком одиночестве, которым, видишь ли, совершенно я не страдаю? Не веря в эту минуту ушам, с изумлением похлопав глазами, она в упор посмотрела в глаза этой московской знакомой, «желая понять, не ослышалась ли? Постигает ли, Аля и то, что я вполне осознанный человек или она считает всех вокруг, людьми недалёкими, с ограниченным бытом мирком? Порой Людмиле казалось, что за подчёркнуто вежливой интонацией Али, с какой обычно принято вести с детьми разговор, скрывается Алино высокомерное мнение, не только о ней но, собственно как и обо всех».

– Да и какой в этом смысл растрачивать на мужчину личное время, который кроме того, что старше вдвойне, но при том, создающий повсюду препоны: Разве не для творческой, жизни я направлялась в Москву, в действительности что: Нарушение писательских планов, разборки с Камиллой, придирки со стороны его дочери, да и выяснения отношений с новой подругой, которую Сысоев встретил в Крыму.

– А, мы с моим Володей недавно отмечали его юбилей, – перескочив с темы на тему, она повела разговор, такое не оставалось не замеченным её собеседницей, да и Алин наклон головы, после которого она, как ни в чём не бывало, продолжила:

– Людмила, а мы так хотели с Владимиром пригласить тебя на его юбилей но, твой телефон был вне доступа.

– Ах вот, оно как? Да, в том то и дело…, я поменяла свой номер, – подумав: «Вполне очевидно, я не горю желаньем общаться с Арнольдовичем».

В тот момент Людмиле представилось: «как случись, что – либо, с ним, её как котёнка, дорогая Камилла запросто вышвырнет за порог». Да и…, помыслив: во всех грехах его любимая дочь меня обвинит. Алевтина, не может представить себе, какие там, до отъезда, в его московской квартире, семейство устроило мне разборки с пристрастьем: С досмотром моих личных вещей, как они без зазрения совести перерыли содержимое моих чемоданов, приготовленных накануне отъезда в прихожей и при этом, что за дикие сцены устраивала его дочь!»

Но предвидя резонный вопрос: «И, Сысоев был в курсе того? Почему он позволяет такое бесчинство Камилле?» Ответив тут же, себе: «Не просто в курсе, он был участником всех унижений, я понимаю, хотел свои растраты свалить на меня, но…, тут он просчитался, только вот, его дочь многое узнала о реалиях дорогого отца. В какой – то момент мне казалось, что она задним числом, как будто – бы и пожалела, что причиняла все эти мне неприятности. Возможно и осознав, что ей придётся самой приглядывать за разгульным отцом, но что пустословить, последнее дело, тем более, «поезд ушёл».

– Право мне жаль, что я не поздравила с юбилеем Владимира, – потом «подумала, да кто бы в этом мог усомниться, ведь ясно всё, как божий день, что и Алевтина не сильно жаждет встреч но, рвать, так рвать». И после короткой заминки, замкнувшись в себе, как морская ракушка, ответила сдержанно, и с подчёркнутой вежливостью, ближе к присущей Але манере:

– Жаль, что не поздравила в этот день юбиляра, передай от меня пожелания.

– Да, я и иду к нему, а он там, – жестом, указав в направлении кортов.

Взмахнув на прощание московской знакомой, удаляясь, Людмила повернулась спиной, обгибая, стоящую близ дороги церковь Святых Царских Мучеников, про себя, принося благодарность Христу, за то, что Господь от всего её уберёг». Окрестив себя крестным знамением, она направилась вверх, обогнув дорожный шлагбаум и тут же, задумалась: «Жить ли, в ладу с собой или страдая, существовать или всё таки, жить?» И хотелось дышать, становилось легко и мажорно, помыслив: « о наступлении солнечных дней и особенно жарких, таких как сейчас, когда возвращаешься с пляжа, ощущается спиной солнцепёк, а солнце палит и палит…, и в этот миг, наполненный, умильными ощущениями. Приподнимая лицо, обдуваемое лёгкой прохладой, она, растроганная, осознавала, что вновь оживает, тем временем думая: «вот и оно – лето, как же мне его не хватало, его ощущений в Москве и этой усталости, усталости по возвращению с моря!»

Время шло, когда в один из знойных дней середины июля, Людмила взяла себе выходной, третий месяц как она занималась с детьми: И в это самое утро, сев на маршрутку, она отправилась уже не на работу, а на закупку провизии к пикнику; мяса, зелени, овощей.

А через пару часов, возвратившись обратно, домой, она, рассматривала своё отражение у длинного зеркала шифоньера, при этом стоя в прихожей материнской квартиры, тем временем замечая в себе перемены то и дело, раздумывая, словно бы разговаривая с собой: «Приятно, почувствовать лёгкость, невероятно, я возвращаюсь в прежнюю форму и неужели все эти вещи были когда – то мне впору?» – теперь, спустя время, Людмиле действительно было трудно поверить, что она могла когда – то настолько так располнеть. И уже лёгкостью выбрасывая ставшее ненужным тряпьё, словно расставаясь с надоевшими ей вещами, она порывала со всеми связями с миновавшей весной. Затем, взяв из кладовки летние шорты, что впору были два года назад, примерила, «нормально, немного стали плотней, чем прежде, но вполне сносно». Казалось, она не просто одевала то, что носила до отъезда в Москву, ловя ощущение; будто, влезает в минувшие дни, возвращаясь из столичных полутора лет, в спокойную теплоту юга и родных стен…

В сумерках звенящей ночными жужжа лицами, сгущались плотные сумерки, с набережной к ночному костру соскользнули фонарные тени и вместе с ними, казалось, соскользнула и ночь. Тем временем приятель дочери, Джейн подбрасывал щепки и сухие коряги в огонь, расположившись в нескольких метрах от моря, она расставляла на покрывале, приборы вместе пикниковой посудой. Вскоре зазвонил телефон, она улыбнулась, радуясь и тому, что дочь вот- вот вернётся с работы, в то же время, послышался её радостный голос:

– Мамка, я едва ли не здесь.

А затем на галечной полосе у небольшого мангала, в поблёскивающих искрах костра, осветилась девичья фигура, и в теплоте от тлеющих угольков повелись простые беседы. Вместе с родными Людмила наслаждалась вкусом жареных шашлыков в приправе с острой аджикой, вертя на шампуре мясные кусочки. «И всё же не верилось, «что без искусственных изысков, так просто и хорошо в мире морского простора, в среде не большого круга близких людей, обволакивающих теплотой и моральным покоем, что несравнимо с душевным одиночеством мегаполиса среди чужих посторонних людей, безразличных к тебе, в беспрерывном круговороте событий». Упоение звуками моря, в колорите подступающей ночи переплеталось с тихой мелодией летних кафе, теперь она словно вернулась из пережитых лет к дыханию моря, обволакиваясь дуновением лёгкого ветра: Кружась обонянием в запахе ночного костра, дополняя теплый и едва уловимый древесный его аромат, приглушенными мягкими землистыми пряными нотами со вкусом копчёности. Затрагивая тонкие душевные струны, исполняя трели, стрекотали кузнечики, сливаясь в мелодии звуков сверчков, порхающих мотылей и мошкары в полуночных огнях, веселые нотки голоса пары; дочери с парнем, чудилось; вместе с потоками света они витали, перемешавшись с искрами, отлетавшими в пламя костра.

Со временем, становилось прохладней, тогда затушив угольки под мангалом, они засобирались домой. Млечный путь, сопутствующий по дороге, временами проглядывал сквозь шелест веера пальм, томящими аккордами слышалось морем. Они уходили всё дальше от пляжа, в то время как на воображаемой линии, невидимого в темноте горизонта над морем с манящим мерцанием звёзд под нависающей божественной гладью, что отражалась в дали, в игре перелива с колыханьем волны. Ночные светила, растворялись алмазами в шептании моря и всё также, призывно блистая драгоценными россыпями на млечном пути, продолжали манить бриллиантами звёзд в едва уловимом царящем дуновении моря.

Глава вторая

С приходом осени полили дожди, вот и кончилось лето, прежде суетливые дни перешли в неторопливые будни: Дочь уезжала в столицу Кубани, намереваясь, продолжить своё обучение в магистратуре, Людмилин воспитанник, был на полпути до Москвы, а ей самой приходилось оставаться в квартире тет, а тет с капризами матери. Но вскоре, не смотря на мёртвый сезон, ей удалось устроиться на работу, правда с напряжённым графиком и условиями, вынуждавшими по несколько суток делить одну спальню с полуторогодовалым ребёнком. Семья её сочинских нанимателей, занимала квартиру со значительной площадью в одном из престижных домов, в центральном квартале.

Всё было бы ничего, пока в квартире работодателей на матросском переулке не поселилась свекровь. С того самого момента и началось; день ото дня обстановка в кругу семьи нанимателей накалялась. И чтобы как-то снять напряжение, по возвращению, дома по выходным, Людмила посещала сеансы массажа;

– Лия ты знаешь, – обратилась она к массажистке, – я работаю второй месяц, в семье, где приходится совмещать занятия гувернантки с обязанностями ночной няни. Только меня беспокоит одно обстоятельство – это то, что наше соглашение об оплате нанимателями не выполняется. Как заведённая, в новогодние две недели я работала все дни подряд, а теперь как мне видится, за подобный период, учитывая количество смен, оплата труда занижается.

– По всей видимости, семья Вами очень довольна, поэтому, не нужно стесняться, распишите все дни, которые отработали и побеседуйте с мамой ребёнка.

– В сущности, Лия, Вы правы.

– Первым шагом, начните с успехов ребёнка, поведайте нанимателям о том, какие занятия Вы фактически намерены провести, а после этого представьте письменное обоснование ваших требований или доводов о том, что оплата занижена.

– Лия, знаете, мне нравится Ваша твердость, особенно эта фраза: «Давайте, не будем отнимать ни моё, ни наше с вами время, мы кажется, с Вами определились?»

– Работа, работой, а как Ваша Личная жизнь? – наступила заминка, и она сказала ещё раз, – Я ничего не слышу, как понимать, подозревать, что таковой не существует?

Она провела вдоль тела рукой, приятно расслабляя мышцы спины лежащей на массажном столе Людмилы.

– Хороший вопрос, – ощутив приятный аромат трав, идущий от поставленной на полу чаши с ароматом цветов лаванды, и листьев мяты, – сделав глубокий вдох, Людмила ответила ей но, не сразу её мысли возвращались к ситуации Джейн.

Болезненно переживая по поводу разрыва отношений дочери с её бойфрендом, «я не могла переключить свои мысли в личное русло, изводя себя и виня постоянно за то, что не смогла оказать, своей дочери должной материальной поддержи. С одной стороны было понятным, что у приятеля Джейн сильно болеет мать и, он разрывает себя части между двумя женщинами, весь сезон, работая на износ…, находясь на солнцепёке целыми днями, в итоге приобретает не дорогую машину. Она нужна, у него больна мать, ну, кто её довезёт в больницу или просто к морю и для работы, по близости не устроиться.

А с другой стороны амбиции Джейн, с учётом трёх лет отношений, как она мне сказала: «ей предлагал расписаться», – но, скромно расписаться без церемонии свадебного застолья дочка не захотела. Её самолюбие было задето, заработанные Альбертом деньги стали причиной раздора; они были потрачены не для проведения свадьбы, а на покупку машины. Поэтому, она собралась и уехала для работы по специальности, без Альберта, которому по состоянию здоровья матери вынужден был задержаться. Обиделась, что он не последовал сразу за ней …, глупая девочка, как не пыталась я до неё достучаться, все – тщетно.