Les promesses – Обещания. Криминальная мелодрама

Спустившись по ступенькам, мы расставались.

Я молчала. Олег поцеловал меня, и я открыла дверь, исчезая в ночи.

Призраки

Иллюстрация Людмилы Ломака

Ночью, как только вошла, упала на кровать; мне показалось, что наверху кто-то ходит, но кто может быть там? Или все же был кто-то на чердаке? Меня одолела усталость, не хотелось ни о чем думать, и я забылась во сне, когда проснулась от разбудившего грохота, похожего на падение огромной плиты. За дверью, на ступеньках, ведущих на чердак, лежал человек в луже крови. Голова его была направлена вниз, с нее стекала кровь. Руки, распростертые в стороны, еще оставались теплыми. Пульс уже не бился – падая, незнакомец сломал себе шею. Запах крови, исходящий от трупа, с каждой минутой усиливался, становясь все невыносимее.

Утром приходили соседи, смотрели, но его так никто и не опознал. Одна версия была официальная: человек заблудился в темном подъезде, оступился, поскользнувшись на лежавшей случайно здесь металлической двери у перилл чердака, и упал. Он сломал шею при падении с высоты трех метров. Смерть его наступила мгновенно.

Версия вторая была моей, и события, происшедшие накануне ночью, доказывали ее реальность. Отчетливей вспоминались яркие огоньки глаз, блеснувшие при вспышке молнии, и сильный удар грома последовал в ту роковую минуту. На крыше был свидетель.

Я догадывалась: не от любовной картины, увиденной им, он поплатился своей жизнью. Скорее всего, Олег тоже заметил там неизвестного, значит, мне не показалось, что кто-то на крыше был? Что же произошло? Кто знает, сколько времени незнакомец провел на крыше, пока Олег не застал его? Зачем он шел за нами, заставляет задуматься. И, на первый взгляд, из нелепых совпадений снова складывалась загадочная мозаичная картинка. Замысловатые мрачные рисунки ее еще не были завершенными, как и разговор между нами о вновь ожившем, сильное сходство его с Олегом из прошлого. Хотя у меня не было полной уверенности в моей догадке, что он изменил лицо.

Оставалось узнать, кем был мертвец за дверью. Преступник, преследовавший Олега, маньяк или обычный грабитель? Кто сбросил его? Или это случайно заблудившийся, оступившийся в темноте? Что за человек, смерть которого объявили несчастным случаем?

Утром мой ночной спутник был уже далеко. На его вопрос, что я делаю здесь, у меня не было ответа. Казалось, что нет реальных перемен, их и не может быть в моей жизни, да и что могло бы ее изменить?

Только события, произошедшие минувшей ночью, казалось, перевернули все с ног на голову, являясь неожиданным поворотом из прошлого.

Не жди ничего, воспринимай все как должное

Я рассматривала зимние узоры непривычно холодного декабря, когда неожиданно раздался звонок. Валера ждал нашей встречи, но откладывал ее на некоторое время. Причины он не называл, но я понимала: эти причины – его лечение. Однажды номер его телефона высветился, я догадалась: он звонил из клиники в Москве. Его звонки были для меня сродни новогодним ощущениям – ожиданиям праздника. Все грустные мысли ушли в прошлое, я верила в мечту и в новые перемены, которые изменят мою жизнь. Его любовь меня окрыляла, после его звонка мне было легко и радостно.

Приближался Новый год – время, когда праздничная суета заставляет забывать нас обо всем, кроме нее. В эти предпраздничные дни солнце светило ослепительно ярко, оно меняло мое настроение, и я понимала: печаль – это не для меня. Валера позвонил мне вновь в феврале, предлагая поехать с ним в Испанию – он будет сопровождать группу спортсменов.

– Ирис, я оплачу все расходы, ты поедешь со мной?

– Да.

– Тогда машину оставлю в Москве. Ирис, мне нужно, чтобы ты была со мной, мы проедем через многие страны, машину поведет водитель.

– Окей, сообщи мне, когда прилетать в Москву. Валера, и я по тебе скучаю…

В трубке повисла тишина, и затем связь прервалась. Я понимала: ему трудно, и в такие минуты он молчал.

Я любила вспоминать наши встречи с Валерой. Когда думала о нем, меня по-прежнему не отпускала одна и та же мысль: кто знает, сколько нам отмерено – год, минута, два дня? Довольствуйся часом, минутой, в которой ты живешь. Я понимала: Валера серьезно болен, и то, что я могла бы ему предложить, он отвергнет, не перенося жалость.

Я надеялась на встречу с Валерой, человеком, оценка которого значительна для меня и сейчас. Она заставляет меня оторваться от привычных стереотипов и понимать, что для меня предназначено большее, – так считал Валера.

В эти дни ожидание казалось бесконечным, я уходила к морю, слушала шум прибоя, крик улетающих чаек, предавалась мечтаниям и надеждам.

Мархбебикум

Иллюстрация Людмилы Ломака

С Валерой мне не суждено было уехать в Испанию; недавно – этой весной – там прогремели взрывы: террористы будоражили Европу. Несколько поездов пострадало от их акций, многочисленные жертвы среди пассажиров в столице Испании приводили в ужас. Я не смогла больше ждать дня отъезда в Испанию, как мы планировали и мечтали с Валерой, но не по причине прошедших там взрывов. Через неделю я покидала страну и улетала по приглашению моей дочери в королевство Марокко. Столько лет ожиданий встречи с дочерью – и вот все решалось в эти дни.

В эти дни звонил и Денис, волновался – сначала он подумал, что мне предстоит уехать навсегда. Этим он рассмешил меня, и в конце разговора мы условились созвониться, когда я вернусь.

В Шереметьево перед вылетом рядом со мной присел мужчина восточного вида, он читал. Фраза из его книги запомнилась мне надолго: «Не радуйся, не жди ничего, воспринимай все как должное». Назвать ее актуальной – этим ничего не сказать, она большее.

Объявили мой рейс, и я… на борту авиалайнера.

Красота полета отвлекала от переживаний. Амстердам, город на озерах, необычное, поразительное зрелище, которое завораживает, среди воды и зеркальных отражений. Впечатления переполняли, увиденное казалось нереальным. Лайнер наклонился и стал снижаться, погружая, подобно птице, свои крылья в густые белые облака; мы приземлялись.

В аэропорту Амстердама было многолюдно, пассажиры стремились каждый к своим выходам, расположенным в разных блоках, магазины и кафе позволяли заполнить время в период ожидания транзитных рейсов.

Проведя в аэропорту несколько часов, я обратила внимание на людей, одетых по-восточному: они вели неспешную беседу на французском, моментами в ней проскальзывали арабские слова. Они находились в зале ожидания на соседнем ряду, составляя контраст пассажирам из Голландии, белокожим и высоким, речь которых напоминает английский, но более резкая, отрывистая. Вместе с сидящими я пошла на посадку и продолжила свой путь в древний Магриб.

Самолет поднялся ввысь; рядом со мной оказался гражданин Франции – Пьер, компьютерщик. Мы разговорились, насколько было возможным наше общение: в эти минуты, когда я вспоминала забытый французский, наша беседа больше напоминала язык жестов. Французы к женщинам очень внимательны. Я отвлеклась от забот, почувствовала себя женщиной, слово, звучащее на языке Франции «медам», ласкало мой слух. Вторая часть полета пролетела незаметно – это общение с Пьером отвлекало и спасало меня от моих переживаний, растущих с каждой последующей минутой, приближающей меня к конечной точке моего полета. Ночью самолет приземлился в аэропорту Мухаммедия.

Простившись с Пьером, моим соседом по лайнеру, я вышла в зал к встречающим. Меня не сразу заметили; ожидая худшего, я направилась к разменному бюро, но на пути к нему услышала свое имя – меня все же встречали. Здесь были бывший муж и моя милая девочка. Ей исполнилось девятнадцать. Не долгожданную радость вызвала наша встреча – я испытала огорчение. Одетая в темное, худенькая, неуверенная в себе, она радовалась мне как ребенок. Мы сели в машину, и она тронулась. С первой минуты я старалась быть вежливой с Нобилем, испытывая отвращение к бывшему первому мужу и огромную радость, переполнявшую меня от встречи с дочерью. Зачем он забрал ребенка? У него теперь состоялась другая семья и другие дети… Было заметно, что он не уделял ей должного внимания: за все эти годы сказывалось скорее бабушкино воспитание, и внешне оно выражалось в ее одежде. Аскетизм ее поведения и отношения к жизни, не свойственный молодым женщинам, в эти первые минуты так бросался мне в глаза. Характер Нобиля оставался таким же: он был самоуверен, и взгляды его на жизнь были недалекими. Если годы и изменили Нобиля, то не в лучшую сторону: он постарел и обрюзг, ничего не осталось от былой его красоты. Мы с ним были женаты несколько лет, когда мне было восемнадцать, тогда его называли «гзель»[5 - Красивый (араб.). Сравнивается с тонкой красотой газели.]: тонкие черты лица, выразительные глаза, волосы, спадающие крупными буклями, имели яркий оттенок – шатен. Фигура дополняла образ газели – стройный, тонкокостный. Теперь тело его расплылось, что свойственно восточному типу людей. И его лицо, напоминающее сдутый мяч, смотрело на меня из зеркала машины, которая в эти минуты стремительно неслась по скоростной магистрали – «магистрали прожитых лет».

Ночной Рабат мало изменился. Та же городская арка, которую мы пересекаем в эту моросящую ночь. Улицы и проспект Хасана Второго остались позади, вот он – Мандариновый переулок и четырехэтажный особняк. Я вижу тяжелые входные двери – сколько же ночей они будоражили меня во сне: взяв за металлическое кольцо, я стучусь в них, но никто не открывает, кажется, я умираю в эти минуты, теряя сознание, но ничего не происходит – только сон, где я просыпаюсь в холодном поту его кошмара. Кажется, что возвращаюсь в прошлое: через пятнадцать лет эти двери открываются, я вхожу, поднимаюсь по каменным круговым ступеням старинного дома; родители Нобиля встречают меня наверху в небольшой гостиной. Много лет нас разделял их обман, и теперь они смотрят мне в глаза. Свекор улыбается мне; в глазах свекрови не вижу радости, но нам ясно: время расставило все на свои места. Торжества не было, как было тогда, в первый мой приезд в Рабат…

В ту позднюю ночь здесь, в доме, собралось много родни, все ждали меня. Перед входом нас встречала старая хозяйка дома – мы Зубида, она пригласила войти, я выпила из ее рук молоко и, съев финики, последовала за ней в зал, по обе стороны которого располагались два салона – мужской и женский. Все приветствовали меня: «Мархбебикум,[6 - Добро пожаловать (араб.).] Ирис». «Мархба», – женщины ликовали, издавая улюлюкающие громкие звуки, долго еще в стенах этого дома звучали песни. Я отправилась наверх, в наши апартаменты; отдыхая, я слышала шум: гости не спешили расходиться. Это был праздник в честь моего приезда.

Когда впервые я поднималась по круговым ступенькам, мне казалось, что я была здесь, в этом доме. Ощущения из моего вещего сна накануне поездки были очень яркими, и тогда, идя по дому, они вспоминались: странный, зловещий сон, что был ключом к предстоящей тогда поездке в древнюю столицу. Но я не открыла этой тайны, оставшейся за дверью, не придав значения кошмару перед моим отъездом сюда, в мир Востока. Мне снилось: на руках по дому меня несет мой муж. Другая картинка сменяет ее. Я вижу женщину на фоне кровавых туш в одной из приоткрытых комнат. И с этих туш, подвешенных за горло, стекает кровь. Осознаю: бежать мне нужно; владеет страх мной – такое парализующее чувство, что двигаться я не могу. Я вижу детский гроб в другой из комнат. Его во сне желаю я похитить.

Проснулась я в глубоком страхе, цепенея, как будто мой покойный дядя, много лет назад наложивший на себя руки, покидая меня, словно погладил по плечу. От чего он хотел меня предостеречь, стало мне очевидно теперь.

Вспоминая о событиях давнего времени, я смотрела на свою девочку – теперь, через столько лет, мы снова были вместе. Я лежала в темноте рядом с дочерью и рассматривала ее спящую, молчунью, робкую и тихую, – такой же меня знали здесь раньше. Я вижу все ее чувства в ее глазах и знаю, как мы похожи.

Начиная с этой ночи мы просыпались вместе. Утром яркое солнце будило меня. Свет проникал сквозь жалюзи, струился, и шум восточного города поднимал меня. Призывные звуки муллы с ближайшего минарета доносились среди всего этого городского мотоциклетно-машинного шума, сливаясь с дальними соседствующими мечетями города, не давая обитателям в повседневной суете забывать о «вечных ценностях». Я улыбаюсь, ощущая, что рядом спит Любна. Она не привыкла спешить, поэтому я не тороплю ее, наблюдая за ней в ее сне. Время на Востоке тягуче, неспешный уклад жизни перемежается минутами молитвы. В эти утренние минуты я пила кофе, дожидаясь ее, гармония и душевный покой переполняли меня. Все грустные мысли меня покидали, краски Востока с каждым следующим весенним днем становились все ярче. Розовые оттенки весеннего утра пришли на смену унылым цветам и в одежде моей дочери – в них отражались оттенки нашего настроения, мы много гуляли и совершали покупки. Девочке уже исполнялось девятнадцать – возраст первого моего посещения Марокко. Тогда у меня на руках уже была моя девятимесячная Любна. Как же было одиноко мне в первые дни… Затем общие взгляды на моего мужа сблизили и сдружили меня с Нижвой. Она сейчас и помогала мне общаться с продавцами. Нижва в данный момент временно проживала в доме своей свекрови – Зубиды, которая одновременно являлась прабабушкой моей дочери. Здесь, в нижних салонах дома, Зубида доживала свой век – ей было девяносто восемь лет. Родственники – ее взрослые дети – навещали больную старуху, собираясь у нее в спальне. Казалось, она не могла умереть долгие годы, дожидаясь моего возвращения.

Я часто спускалась к ней в нижнюю часть дома, садилась у ее изголовья на кровати и гладила ее по плечу. Мне рассказали, что, когда я уехала, моя маленькая Любна гладила ее так же, как делала это я – ее мама. Я слушала их, не переставая удивляться, как многое моя маленькая тогда дочь переняла от меня. Ласточки, залетающие в небольшой прозрачный купол зала, уносили мои мысли в те давние дни. Тогда Зубида еще имела способность передвигаться, часто она просила меня посидеть с ней, и я наблюдала ее вязание крючком. Многое изменилось, но отношение старой Зубиды, как и других ее детей и родственников, ко мне не менялось, они оставались такими же теплыми и постоянными, как и старинные части этого дома оставались такими же крестообразными в плане. Нижняя часть дома имела два больших салона, которые пересекали два маленьких, стены салонов украшала мозаика, вдоль стен располагались восточные диваны. В одном из маленьких салонов находилось большое старинное зеркало и диванчик, другой, что напротив, был жилищем из нескольких небольших комнат мы Зубиды. Это была небольшая белая комната с тяжелой старинной мебелью красного дерева. Огромное зеркало, казалось, было свидетелем всех событий и приходивших сюда родственников, детей и внуков старой Зубиды, их семей и родственных кланов. Казалось, время остановилось здесь. Сюда, в нижнюю часть дома семейства Аль-Мумии, я спускалась, как и прежде, много лет назад. В покоях мы Зубиды происходили встречи между родственниками, приезжающими сюда из разных частей города, я общалась с ними, многие из родственников знали меня раньше. Все проходило здесь, как и принято, традиционно; предлагался чай, на небольшие восточные столики подавались различные сладости, к ним – зеленый чай, кофе.

Перед чаепитием служанка подносила небольшие сосуды для ополаскивания рук – это был цветочный отвар жасмина. Это был пряный аромат Востока, где в неспешных беседах с чаепитием, как в песочных часах, протекает наше время.

Так после одного из визитов родственников, собирающихся в салоне мы Зубиды, я, возвращаясь в верхние апартаменты, услышала скандал на лестнице между своим бывшим супругом и его женой – видимо, он не хотел ее видеть, когда находился в моем присутствии. «Интересно, – подумала я, – что бы она сказала, узнав, как вечером в день моего приезда в Марокко в доме родителей Нобиля моя дочь была свидетелем сцены, поразившей ее…»

Хотя он говорил на русском, чтобы понять смысл сказанного им, не нужно было знать язык – его жесты были красноречивей слов.

– Я хотел бы посмотреть на тебя, – сказал он, когда я раздевалась.

Затем он попытался проникнуть в душевую комнату, но я, сначала приподняв свитер и прочитав в его взгляде неподдельное желание увидеть меня обнаженной, мгновенно отстранила его на глазах изумленной происходящим моей дочери и сказала:

– Теперь ты не мой муж.

И если Любна поняла это как негативное поведение отца – семейного человека, нарушающего правила приличия, то я отнеслась к происходящему иначе: он не может сдержать себя, но теперь я для него недоступна.

Сейчас, находясь в Марокко, я замечала взгляды бывшей своей свекрови, которые она бросала на мое тело, все так же завидуя мне и испытывая злобу и страх… Страх от того, как я себя поведу с ее сыном. Свекровь видела, что годы не смогли охладить того пыла, страсти, которую испытывал ко мне ее сын, изменить его поведение и сейчас. Он готов был разрушить свою семейную жизнь, если бы только я этого захотела. Но как ей понять все то, что пережила я в разлуке с ребенком… Думаю, если бы она только догадывалась, какое отвращение я сейчас испытывала к Нобилю, ее последующие поступки не стали бы такими компрометирующими. Но она не желала воспринимать реальность.

Я думала только о своей девочке, и перед отъездом в Касабланку со мной произошли события, вновь показавшиеся мне не случайными.

В один из дней по прибытии в Марокко мы с Любной беседовали на освещенных солнцем ступеньках, ведущих на террасу, располагаясь напротив кухни. Я беседовала с девочкой, сверяя свои слова со словарем, чтобы ей был понятен точный перевод сказанного. Я рассказывала ей о давних событиях, стараясь объяснить истинные причины, послужившие моему отъезду, и почему ей пришлось здесь жить без матери. В это время моя бывшая свекровь находилась рядом, занимаясь приготовлением обеда, в чем помогала ей служанка и что позволяло ей находиться довольно близко возле нас, чтобы хорошо слышать сказанное.