Мертвые страницы. Том I

И снова тронула за руку, и Павел послушно кивнул.

Внутри дома Марьяны, как и во дворе, оказалось красиво, просторно и очень уютно. Внутри имелся как туалет, так и душевая кабина, на деревянных, окрашенных светло-коричневой краской полах лежали расписные ковры, на стенах красовались вышитые полотна и картины —пейзажи и натюрморты.

– Моя работа, – с улыбкой произнесла Марьяна, увидев интерес Павла к картинам.

Она без куртки и ботинок выглядела отталкивающе: одно плечо слегка ниже другого, за спиной горбик. Только глубокие чёрные глаза выделялись резким контрастом красоты на фоне изъянов. И удивительно густые чёрные волосы были заплетены в тяжёлую косу.

Дом изнутри выглядел гораздо больше и просторней, чем снаружи. По пути в комнату Марьяны они миновали гостиную с дорогой кожаной мебелью тёмно-бордового цвета и тяжёлыми шторами до пола в тон мебели. Павел даже задержал взгляд на узких стильных полках на стене, где рядом крепился импортный широкий и большой плазменный экран телевизора. Как раз такой он недавно видел в магазине в разделе, где цены были просто сногсшибательными.

На диване сидела мать Марьяны – такая же черноволосая, черноглазая, неопределённого возраста женщина, с некрасивым лицом с резкими чертами. А ещё очень тучная: жировые складки некрасиво обрисовывали бока под цветастым шерстяным платьем. Толстые щиколотки женщины выглядели опухшими, как и слегка одутловатое, вытянутое, как у дочери, лицо, на котором нос был приплюснутый, а не острый как у Марьяны. Зато голос женщины, когда она в ответ поздоровалась с ним, был властный и громкий.

«Таким если на кого крикнуть, – подумал Павел, – то может заложить уши».

Улыбка женщины была неприятной, а взгляд из-под густых ресниц тяжёлый, пронзительный – одним словом, рентгеновский. От её взгляда Павлу хотелось поёжиться, как и от улыбки, ведь женщина больше ни о чём не спрашивала, словно и так всё интересующее её о Павле знала. Только с Марьяной они многозначительно переглянулась как какие заговорщицы, а Павел от их взглядов поёжился.

У Марьяны в доме была своя, богато и современно обставленная просторная комната с лестницей на чердак, где располагалась, по её словам, художественная мастерская.

Усадив Павла на диван, Марьяна сказала, что отчим вскоре принесёт им бутерброды с чаем, а затем стала расспрашивать его, как на каком допросе. А Павел, рассказывая о себе, неожиданно понял, что не может не отвечать на вопросы Марьяны, как и не может ей соврать, даже приложив усилия, и от этого понимания мороз прошёлся по коже. Стало жутко, и голова закружилась.

Словно поняв, что с ним происходит, Марьяна гаденько улыбнулась и перестала расспрашивать. Затем встала, словно знала, что сейчас в дверь вежливо постучат, и сказала:

– Заходите, Жора Геннадьевич.

И в комнату с тяжёлым подносом вошёл высокий и тощий жилистый мужчина, совершенно седой, с лицом измождённым и испещрённым тонкими резкими морщинами.

Он был в тёмных, свободного покроя штанах и клетчатой фланелевой рубашке, с надетым поверх кухонным передником. Поздоровавшись глухим и сиплым, как бывает у заядлого курильщика голосом, мужчина натянуто улыбнулся и, как приметил Павел, старался смотреть либо себе под ноги, либо в сторону, но не встречаться с Марьяной взглядом.

А на Павла Жора Геннадьевич таки глянул, встретившись на мгновение с ним взглядом. И Павел от того взгляда обомлел, внутри зашевелился червячок тревоги, ибо в глазах мужчины застыла тяжкая, едкая, застарелая мука, словно внутри его гноилась и болела сама душа.

Марьяна подвинула к дивану круглый стеклянный столик, предварительно переложив с него на диван ноутбук. Затем помогла Жоре Геннадьевичу переставить на стол с подноса чашки с блюдцами, большой заварник и вместительное блюдо с бутербродами из круглых булочек с ветчиной, сёмгой и адыгейским сыром.

– Приятного аппетита, – тихо пожелал Жора Геннадьевич, опустив глаза, затем поспешил уйти.

Отчим Марьяны вызвал у Павлика беспокойство, поэтому он как бы в шутку спросил:

– У вас так принято, что глава семьи готовит?

– Да, для отчима кухня в доме – самое лучшее и подходящее место. А готовить – его призвание. Он ведь шеф-поваром раньше в ресторане работал, а потом, как с мамой познакомился и съехался, то работу бросил. Но то по причине ухудшения здоровья… – отпила чай Марьяна и принялась за бутерброды, поощряя к тому же Павла.

– А ты живёшь здесь с родителями, я правильно понял? – спросил и отпил чай Павел, присматриваясь к бутербродам.

– Какой ты любопытный, однако, парень. Но симпатичный. Оттого, так и быть расскажу. Раньше я жила с матерью в столице, там окончила художественную школу, затем колледж. Работала иллюстратором, рисовала, но потом бабушка пригласила нас сюда, и я поняла, что у меня совсем иное призвание. Я осталась и теперь работаю на дому.

– Понятно. А не скучно молодой девушке жить в деревне?

– Отнюдь. Мне здесь очень нравится. Не люблю суету, шум и городской ритм жизни. Давай, ешь бутерброды, самые вкусные у отчима – с сёмгой.

Действительно вкусные – распробовал бутерброды Павел, удивляясь, как худенькая Марьяна лопает их без остановки один за другим. А он уже после трёх штук чувствует сытость.

– Покажешь свои картины? – спросил Павел, когда разрумянившаяся Марьяна, допив чай, внезапно сняла свитер, обнажив тощие, как палки, руки и костлявое, совсем не привлекательное тело с едва уловимым намёком на грудь под тонкой майкой с кружевными вставками.

Внезапно она отставила в сторону столик и подсела поближе к Павлу, шепнув тому на ухо: мол, кроме как смотреть на картины, знает другое, очень интересное и приятное занятие. А затем неожиданно поцеловала его в губы, руками же возясь с ремнём на джинсах. А опешивший, растерявшийся от действий девушки Павел на поцелуй не ответил и отвёл в сторону от ремня руки Марьяны, выдавив из себя:

– Прекрати! – и встал с дивана.

На мгновение Марьяна изменилась в лице. Затем сжала кулаки и резко вдохнула. И, криво усмехнувшись, выдохнула. А когда начала говорить, то стала выглядеть значительно старше, чем была:

– Я надеялась, что ты особенный, не такой, как остальные. Думала, что действительно нравлюсь тебе. Но на самом деле ведь не только не нравлюсь, а вызываю отвращение? Отталкиваю, да, Павел? А сам красивых девушек любишь? Красивой бы девушке не отказал? Что замолчал, отвечай!

– Что?.. – замялся и покраснел от её резкого напора Павел.

Слова Марьяны попали прямо в цель, ведь ему действительно нравились красивые, а она – ни капельки. К тому же в такую конфузную ситуацию он никогда ещё не попадал, а тут…

– Прости, Марьяна, если каким-то образом дал понять, что ты мне нравишься, – взял себя в руки Павел и ответил искренне.

– Всё уже не важно. Главное ведь, что ты мне по-прежнему нравишься. Поэтому, когда сам придёшь и попросишь, то и разговор будем вести по-другому, – холодно обронила Марьяна и лукаво улыбнулась, словно знала что-то такое важное, чего Павел не знал.

Ему не понравились ни её слова, ни тон, ни вообще происходящее, и сразу вспомнилось то неодолимое принуждение, которое он испытывал в присутствии Марьяны. «Нужно уходить отсюда», – подумал Павел. А она сказала, будто бы всё чувствовала или действительно мысли читать умела:

– Дорогу обратно сам найдёшь! – и махнула ему рукой, разлёгшись на диване и потянувшись, словно хищная черная кошка.

А Павла вдруг накрыла неимоверная усталость и слабость, бросило в пот, а в горле образовался такой ослизлый комок, что и слова выдавить из себя не мог. Так и ушёл, сам не свой, на ослабевших ногах – в каком-то наваждении. Всё казалось, что стены дома, как и комнаты, сжимаются, словно хотят его раздавить. А ещё по пути чудилось, будто бы кто-то невидимый злобно смеётся рядом, мелькает под ногами. Оттого несколько раз Павел спотыкался на ровном месте.

Он не помнил, как вышел из калитки у дома Марьяны и как добрался до хаты Божены.

Божена развешивала во дворе постиранное бельё. Но, увидев Павла, замерла, прищепка из пальцев выскользнула, а она вдруг изменилась в лице, побелела и с трудом выговорила:

– Павлуша, бег… – и, не договорив, захрипела, стала кашлять.

Павел растерялся, стал её по спине постукивать, хлопать, предлагать и воды, и за помощью сбегать. Наконец Божена, согнувшись, выкашляла слизкий сгусток, полный густых чёрных волос, и успокоилась. А Павла от увиденного затошнило, но приступ быстро прошёл, стоило отвести взгляд от сгустка.

– Ничего мне не надо, – деревянным голосом произнесла Божена и, как ни в чём не бывало, продолжила своё занятие. А Павел на то пожал плечами: что ведь поделаешь с чудачествами старухи?

В хате, заметив, что у печи дров совсем не осталось, он сменил куртку на прабабкину фуфайку, шапку на уши плотнее натянул да пошёл во двор колоть поленья.

Божена, как подметил Павел, весь остаток дня вела себя странно: притихшая стала и всё к чему-то прислушивалась. Правда, кормила лучше прежнего, вкусно и сытно, грибочки маринованные, хрустящие открыла, курочку пожарила и даже пирожков напекла. Зато вечером ненароком сказала, что к подруге с ночёвкой пойдёт, мол, так принято. А Павлу наказала ночью из хаты никуда не выходить, даже если услышит что-то подозрительное, например: шум, громкие крики, песни, хохот. Всё равно не выходить. Объяснила, что деревенские ночью свои ритуалы будут проводить, а чужакам это запрещено видеть. Затем пальцем погрозила для пущего убеждения и взглядом тревожным одарила. Что тоже, как и просьба прабабки, выглядело очень странно. Павел на то кивнул: а как иначе. К тому же он и не собирался ночью никуда выходить, да и спать на сытый желудок очень уж захотелось. Так и лёг на кровать, даже не слышал, как Божена ушла. А вот проснулся среди ночи от неясной тревоги. Сна – ни в одном глазу. Босой направился на кухню, чтобы воды попить. Тогда и услышал шум и возню за окном. Свет выключил, в окно посмотрел – никого. Выпил воды, а от неясной тревоги на душе кошки скребут. Посмотрел на время: три ночи.

В дверь постучали, а он от испуга чуть не подпрыгнул, воду расплескал из кружки. И разозлился: что за шутки?

Снова возня на улице, словно бегает вокруг хаты кто-то и пыхтит. Волк, лиса? Может, в курятник пробрались или в хлев? Вот беда будет!

С такими мыслями Павел быстро оделся, забыв про предупреждения Божены, и схватил топор, затем на крыльцо выбежал.

В небе полная луна вышла из облаков, высвечивая птичьи перья на снегу и кровь. Он крепче сжал топор и побежал к курятнику, а по пути услышал, жалобное мычанье коровы в хлеву. В крови вскипел адреналин. Павел рванул в хлев (дверь оказалась незапертая) и сразу щёлкнул выключателем. Свет вспыхнул лишь на мгновение, и сразу лампочка взорвалась, но он успел увидеть подле коровы большую чёрную собаку, и та, вцепившись в вымя, жадно сосала молоко.

Павел не мог поверить своим глазам. При виде собаки его сердце от ужаса замерло, пропустив удар. Заблеяли овцы – и наваждение спало. Собака оторвалась от вымени и грозно, предупреждающе зарычала.

– Вот грёбаная сука! – выругался сквозь зубы Павел.