Груз детства

– Скажи, что явишься на допрос в другой день с адвокатом! Не едь сейчас!

Зачем бармен мне это говорил было не ясно. Я не понимала, что мне угрожает и чего стоит бояться. Не знала, что на допросе не действует презумпция невиновности, и там я в любой момент могу стать – нет не потерпевшей и не пострадавшей – а вот подозреваемой – легко. При этом следователь так убедительно орал об уголовной ответственности, что совет обычно улыбчивого бармена – один из немногих дельных за всю мою жизнь – я проигнорировала… И конечно, плохо понимая жизнь, я сомневалась в компетентности бармена, как юриста. Иначе, почему он работает не юристом?!

Явившись на допрос без адвоката, я лишила себя квалифицированной юридической помощи. А сотрудники правоохранительных органов, вооруженные до зубов опытом, знанием юриспруденции и лазеек в законе раздавили меня, как букашку. От меня осталось пустое место. Два представителя правоохранительных органов лишили меня права на безопасность, спокойную жизнь и права на дыхание полной грудью. С помощью добросовестных следователей слово “правоохранительные” в моей реальности превратилось в оксюморон.

Меня отпустили через пять часов непрерывных вопросов. Моя коллега Вера целый час сидела свободная и ждала меня. Этот час меня допрашивали два следователя.

Когда мне начали задавать вопросы о личной жизни я, не зная о пятьдесят первой статье Конституции, стала грубить.

– Это твоя сумка? Ее уже обыскивали? – спросил совершенно спокойно следователь, который прежде вел допрос раздраженно и только на повышенных тонах – Ты знаешь, что такое “статья два два восемь”?

В кабинете повисла гробовая тишина, писарь прекратил клацать печатной машинкой и обернулся. Сумка была далеко от меня и висела на спинке стула в другом конце кабинета.

– Смотри, – говорит мне крикливый следователь совершенно спокойно – или мы обыскиваем твою сумку или ты нормально разговариваешь и отвечаешь на все вопросы.

Выбрав меньшее из зол, я согласилась разговаривать нормально. Жаль я не знала, что в ходе допроса ни следователь, ни дознаватель не имеет права шантажировать, угрожать свидетелю лишением свободы, и такие действия уголовно наказуемы. Попросила из сумки сигарету. Ни сумку, ни сигарету мне не дали. Таким образом, сотрудники воспользовались моим незнанием закона и превышая свои должностные полномочия, допрашивали меня в состоянии сильного стресса и дезориентации, еще и вынудив свидетельствовать против себя.

Не знаю, Верка или я прервала молчание в машине, что везла нас обратно в ресторан. Немного ожив, под конец поездки я стала использовать свой старый способ, не раз помогавший мне пережить непредсказуемость жизни:

– Прикинь, Верка, какой у тебя гость был ответственный… В него стреляли, убивали, а он бежал к тебе в ресторан, оплатить свой счет…

Верка оценила шутку – усмехнулась и грустно вздохнула:

– Они даже не притронулись к своему заказу.

Тогда я, сдерживая истерический хохот, за которым часто пряталось желание плакать навзрыд, шепотом, чтобы не слышал водитель, заключила:

– Так значит он бежал к своему шашлыку! – тут уже и Верка не смогла сдержаться…

Обесценивание трагедий, несправедливости и ужаса, что несет в себе черный юмор, спасает меня всю жизнь.

В ресторане была почти полная посадка, когда нас привезли. Ничто не напоминало о кровожадном убийстве, случившемся здесь, около шести часов назад, средь бела дня. В царившей беззаботности и праздности, среди алкоголя и смеха, из телевизоров и по всему ресторану заезженные, и такие родные хиты года: Madcon “Beggin” и “No stress” Laurent Wolf, второй из которых я особенно любила.

Всю последующую неделю я почти слезно просила администратора и бармена, отвечавших за качество звука, убрать мучительное эхо и странные посторонние шумы из телевизоров. Однажды неприятное звучание исчезло само по себе…

Напоминание о произошедшей днем катастрофе осталось лишь у входа в ресторан на асфальте в виде черного следа от крови убитого человека. Оля все-таки вышла на работу, пока нас допрашивали. Она, высокая и красивая девушка, с зелеными глазами, ярко-рыжими волосами, длинными конечностями и выдающейся грудью, как и я, не любила обслуживать постоянных гостей ресторана. Обычно, всех постоянных – важных и властных – обслуживала не менее важная Вера.

Писать жалобу в прокуратуру на принуждение следователями меня к даче показаний путем шантажа, угроз и превышения ими должностных полномочий в мыслях не было. Радуясь долгожданному завершению мучительного допроса, я тут же постаралась забыть и его. Элина – психолог, которую я почти два года посещала с булимией – предложила:

– Ира, надо это всё проработать, проговорить иначе всплывет… Даже спустя много лет может всплыть…

– Не всплывет. Не надо ничего прорабатывать. – самоуверенно отказалась я от помощи опытного специалиста, решив все забыть.

Я действительно хорошо справилась с задачей “забыть”. С большим трудом, несколько лет спустя, я узнала колоритного повара. Он долго мне напоминал, где именно, мы работали вместе.

часть 2

Элина оказалась права. C наинеожиданнейшим телефонным звонком в конце января две тысячи двадцатого детали кровожадного преступления по крупинке стали всплывать из глубин подсознания, подобно тому, что не тонет.

– Вы были свидетелем убийства и должны подтвердить показания. Когда приедете? – спросил незнакомый голос.

Я не сразу поняла, что это не шутка. Голос стал напоминать детали случившегося, я моментально ощутила ужас, что пережила в тот жуткий день. Какое-то время я пыталась поверить, что это у меня появились голоса в голове и готовилась окончательно сойти с ума…

Однако перед звонком, следователь приехал в гости к моей маме, что явилось веским доказательством реальности происходящего и лишило меня права уйти с головой в отрицание или спрятаться в укрытии безумия. Следующие две недели кроме ужаса, из подсознания в память стали всплывать подробности чудовищного и кровожадного преступления. Однажды вытесненное, лавиной прорвалось из бессознательного в мою память, и я очутилась в эпицентре ада…

Дорога, где месяц назад напротив нашего ресторана останавливались автобусы с беженцами из южной Осетии, кому и я в числе нескольких официантов выносила еду и воду, превратилась в огневой рубеж. Для меня началась война. Внезапно и без предупреждения, без новостей по ТВ и радио, ни где-то там в Ираке, Сирии, Чечне и Грузии, а в двадцати метрах от меня.

В солнечный осенний день, когда деревья еще были зелеными, а в голубом небе ни единого облачка, я, вдруг, обнаружила себя на террасе ресторана, сидящей на корточках у родного комода. Закрыв уши ладонями, кричу, в том числе и матом, без стеснения на автоматчиков. Время остановилось. Всё замедлилось.

Прижимаюсь правом боком к стене, лбом —к боковине комода, слева от меня ведется беспорядочная стрельба минимум из двух автоматов. Стрельба направлена в мою сторону. Звук новогоднего фейерверка… словно возведен в абсолют. Запах, ненавистных мною маленьких петард, что обожают взрывать племянники девяти и семи лет от роду, смешан с запахом, паяльника отца и какого-то металла, что он использовал в работе. В странном ярком миксе еле уловим аромат моего недавнего приобретения “Funny!” от Moschino. Свою новую туалетную воду, название которой спрашивали все вокруг и даже гости, я брызнула на себя перед работой около часа назад…

Слева меня прикрывает идиотский стул с металлическими тонкими ножками, а дальше в полутора метрах от стула – балюстрада. Влево не смотрю. Отлипаю от стены и комода, что меня всё равно не закрывает и поглядываю из-за него в сторону входной двери. Между мной и дверью примерно два метра. Боковым зрением вижу: какой-то страшный мужик со странным оружием и бешеными глазами, бежит к ресторану. Не ясно один ли он, но совершенно ясно, что бежит он нападать. Бежит к входу, к которому направлена и стрельба. Я отчётливо понимаю, что мне, как можно скорее, необходимо прыгать, бежать или ползти к двери, попасть внутрь ресторана раньше этого страшного мужика, чтоб спастись. Находясь в ужасной ситуации, я прикидываю возможные действия и разбушевавшийся вихрь мыслей притупляет парализующий страх.

«Ну ты и придурок! – говорит, ухмыляясь в моих мыслях мама – стул-то железный! Тонкие ножки и плетеная спинка, как он тебя спасёт? Стул тебя не спасет! – продолжает воображаемая мама – Хоть на бок его положи, сидушка пули задержит… Но и это тебе не поможет, так тебя тут сейчас и убьют. При-ду-рок!»

«Нет, не придурок – думаю я – и меня не убьют!

Нужно бежать в заднюю часть террасы и сидеть там! Нет, оставаться снаружи опасно… Нужно попасть во внутрь! Как-то спуститься сзади… Высота там метра четыре, если прыгну что-нибудь сломаю точно… Почему там нет лестницы??? Сраной пожарной лестницы?! Или хотя бы дерева… Вся набережная в молодых саженцах, и не одного под балконом! Как бы мне пригодилось взрослое даже старое высокое дерево… Дуб, яблоня, груша, рябина… Дерево… но лучше лестница! Деревянная, веревочная, или канат… Так! У меня же есть фартук! В нем точно есть полтора метра… Плюс ремень! Но ведь все нужно привязать к балясинам уйдёт длина, и время тоже…»

Создавая мысленный шум и отвлекая им свой ужас, я решаюсь на поступок. Мужчина приближается. Ненависть и решимость убийцы в его глазах, какую я однажды уже видела… Понимаю, что путь только один единственный в самом страшном направлении. “Такое уже бывало. Мне уже приходилось преодолевать препятствия.” Глубокий вдох. “Мне и раньше приходилось выживать.” Задерживаю дыхание. Снимаю развязанный ранее длинный фартук, выбрав момент, резко вскакиваю из-за своего комода, несколько нелепых прыжков и оказываюсь у двери, прыгаю в ресторан, пинаю кирпич и дергаю дверь, смотрю сквозь стекло двери, бегущий мужик со страшным лицом уже на входе террасы, у самой балюстрады и я ловлю мысль: “Как же он так сильно открыл рот и глаза? Такое разве физически возможно?!” Щеколда три раза. Успела! Резко разворачиваюсь и быстро отступаю от двери вправо. Прижимаюсь спиной к прохладной стене, которую точно не прострелит ни одна пуля.

Выдыхаю. Пытаюсь закрыть глаза. Пытаюсь понять, что произошло и поймать ритм дыхания, но глубоко вздохнуть как-будто невозможно.

– Ирка! Быстрее закрой дверь! – кричит снизу незнакомый мужской голос.

– Закрыла.

– Ты жива? – другой незнакомый мужской голос.

– Да. Вроде жива.

– Спускайся вниз!

Ноги ватные и непослушные, всё тело странно дрожит. Дрожь, как от мороза в руках, в плечах, в коленях… Лестница, по которой я обычно пролетала быстро и легко, теперь кажется непреодолимым препятствием… Ступени словно из вязкого желе…

Верка стоит у бара. Она что-то рассказывает, размахивая руками, что странно – ей не свойственна эмоциональность; опустошает одну стопку за другой, будто для нее все произошедшее очередной повод выпить. В свои двадцать благодаря маленькому росту и лишнему весу, мелированным волосам и пышной челке из девяностых она выглядит на сорок лет. Вера была старшим официантом, чем очень гордилась, но не вредничала. Ее вздернутый нос, большие розовые щеки, второй подбородок вызывали стойкую ассоциацию и боролись с моей сдержанностью и воспитанностью – я ни разу ей не сказала: “А ну-ка, Вер, похрюкай!”

– Выпьешь? – спрашивает меня бармен.

Обычно, я с радостью принимавшая его угощения мотаю головой.

– Воду? Горячий шоколад?! Ирка! Я сделаю, как ты любишь! – настаивает удивленный бармен.

Горячий шоколад со взбитыми сливками я жутко полюбила на прошлом месте работы, где мы и познакомились с кудрявым и сухощавым Маратом. Часто клянчила у педантичного бармена с орлиным носом любимый напиток, но Марат перестал его для меня готовить, ссылаясь на то, что горячий шоколад на новом месте хуже…

– Нет, спасибо – отвечаю ему на автомате.

Иду к черному выходу через кухню, но выходить из ресторана нельзя. Курю вместе с поварами. Ловлю на себе странные взгляды жалости или сочувствия. Они тихо о чем-то говорят, а я молчу. Курить сложно – при затяжке щелчки в ушах.