Девочки из первого "Г"

– Ну, пристаёт всегда, говорит разные гадости, лезет то и дело…

– А ты сама, наверное, её чем-нибудь обидела, не на пустом же месте она к тебе пристаёт?

– Вот именно, что на пустом!

– Вряд ли, дорогая моя, подумай хорошенько, и поговорите с ней. Вот увидишь, что вы помиритесь, – и мама продолжает заниматься своими делами, дав понять, что обсуждать тут больше нечего. Хорошенькое дело – «помиритесь!» Как будто мы когда-нибудь дружили… совершенно ничего не понимают эти взрослые…Эх…Видимо, мама-то не знает, что девочки иногда бывают гораздо хуже мальчиков…придётся как-нибудь самой справляться…Вот я и справлялась, как умела, ведь ни о каком примирении не могло быть и речи. Совсем неожиданную помощь и поддержку получила я вовсе не от родителей, и не от учителей, а от моего верного закадычного Илюшки. Ни словечка не говорила я ему об этой проблеме, но после «разговора» под пальмой она стала достоянием общественности. Хорошо ещё, что только мы и «Дэшки» располагались в первом этаже – прямиком по галерее и направо, в закутке. Остальные начальные классы, и «В» тоже, учились на третьем. Но оставались перемены, общая раздевалка – почти напротив нашего класса; разные общешкольные мероприятия и огромнейший, в ту пору, двор – со стадионом, и даже с собственным участком-огородом, где ученики, на биологии и на трудах, копали и сажали… Есть где разгуляться! К сожалению, ударившись башкой, Дылда поумней не стала – совсем наоборот, прохода не давала: то и дело норовила ущипнуть, обидеть, сделать зло и пакость. Однажды мой сапог взяла и утащила – мне уходить, а сапога-то нет! Искали-искали, насилу нашли – где-то, чуть ли не на мусорке. Все удивлялись, и одна лишь я отлично знала, кто тому виной. Потому и несказанно изумилась, увидав однажды, в той же рекреации, под пальмой, в дылдиных глазах досадливое выражение вины и неохотного сожаления, и услышала своими ушами совсем уж невозможные слова:

– Ты…это…слышь, Кораблёва…давай замирим, а?

– Замирим?! – видимо, неприкрытое моё изумление было больше похоже на вызов, поскольку несчастная Киржакова забормотала совсем уж невразумительно, краснея и сбиваясь:

– Ну да…замирим давай…ты не сердись…я ж не знала, что ты с Илюхой…Атамановым…это…

– Что – это?!

– Ну, что вы там…давно дружите…сидели вместе на горшке…ну, что знаешь ты его, короче!

– А-а, – я в полной растерянности взираю на недовольно-смущённое Иркино лицо, и вдруг мне становится так смешно, что удержать себя невозможно! Но, в то же время, если сейчас позволить себе засмеяться, то, пожалуй, мирные переговоры закончатся новой стычкой…

– Кх, кха…ой…постучи по спине…пожалуйста… – я наклоняюсь, имитируя внезапный кашель, а Дылде только в радость руку приложить, вместо ужасно неудобных, непослушных слов.

– Ну как, полегчало? – вглядывается она в моё красное от сдавленного смеха лицо.

– Ага…спасибо…

– Ты, это…только Атаманову не говори, что я тебя побила, ладно?

– Побила?? А, это ты про спину…да не…ты что? Ну, это ж так, обычный дружеский массаж… ведь правда?

– Правда! – ухмыляется Дылда, довольная итогом «встречи в верхах». – А ты…ты это…точно с Атамановым не ходишь? – замирая и краснея, еле выговаривает Ирка. Я, изумлённая опять, гляжу в её глаза и вижу неподдельное смущение. Так вот что…

– С Илюхой? Что ты, нет! У нас родители дружат давно, отцы вместе работают. Ну, и мы тоже, куда ж деваться? – успокаиваю я страдалицу на предмет наших с Илюхой отношений.

– Ага… – бормочет Дылда, улыбаясь до ушей, – Ну, бывай Кораблёва, до скорого! – звенит звонок, и все разбегаются по своим классам: писать диктанты, решать примеры, кидаться друг в друга записками с последними школьными новостями, перемигиваться, обмениваться под партой разными интересными вещами, шептать на ухо соседу подсказки, если его спрашивают домашнее задание, а он вдруг не в курсе ответа; жмурясь на солнышко, смотреть в окно на школьный двор и думать – как же всё-таки прекрасно иметь настоящих друзей, особенно мальчишек! Назавтра «сарафанное радио» гремело на всех углах и в закоулках школы: Кораблёва и Киржакова помирились! Долой вражду! Договор между заклятыми врагами! Правда, оставалась масса невыясненных вопросов, занимавших пытливые детские умы:

– Кораблёва, а, Кораблёва, правда, что ль, ты с Атамановым встречаешься?

– У вас любовь??

– Киржакову вместе избили, а, Кораблёва?!

И это только прямодушные, грубоватые мальчишечьи приставания, я уж молчу о девчонках, загадочно шушукающихся за спиной и при встрече стоящих томные глазки с многозначительным:

– Ах, Ника…

– Что же ты молчала?

– А правда, что вас родители хотят поженить сразу после школы?!

Меня хватило на несколько дней. Даже меньше, чем на несколько. Может быть, даже на один. Потом я опять начала «кидаться на детей», поскольку слова не помогали. Девчонки отделались лёгким испугом, рассыпавшись стайкой трепетных бабочек, когда одна из этих «бабочек» получила мокрой тряпкой со школьной доски прямо по своей трепетной физиономии; с пацанами было потруднее. Пришлось отлавливать их по одному и лупить что было силы линейкой, вцепившись когтями в загривки. Такие простые и надёжные методы помогли отлично! Правда, родителям пришлось опять выслушивать от Риммы Ивановны бесконечные наставления. Через годы я так и слышу её характерный, неторопливый, тщательный выговор:

– Ну, дорогая, ты просто меня поражаешь! Разве пионеры ведут себя так?! – это было уже «расширенное заседание», с моим личным присутствием на «лобном месте».

Родители теперь уже нервически перемещаются вокруг меня, пытаясь вразумить свою агрессивную дочь, и одна только классная сидит – спокойная, как Будда, на своём обычном месте. А я стою, угрюмо наклонив башку, и молча слушаю, всем видом выражая упёртое несогласие.

– Ника, ты слышишь нас или нет?!

– Ты подумала о родителях своих одноклассников? Вот, если бы, тебя побил кто-нибудь, как бы мы себя чувствовали?!

– Меня?! – презрительно вскидываюсь я, – Да кто ж меня теперь побьёт? Илюшка вступился – никто и близко не подходит.

– Нет, вы слышите это?! – Римма Ивановна делает вид, что очень сердится, но в её глазах так и прыгают весёлые чертенята, – Вы только послушайте эту девчонку! Илюшка за неё вступился! Что ж за кавалер такой?

Теперь и маме с папой приходится отдуваться, объясняя учителю наши дружеские связи.

– Ах вон что…ну, я вам должна сказать, этот Атаманов сам ещё тот удалец! Надежда Васильевна от него уже плачет, да…Что ж, обсудим всё это на ближайшем педсовете. А ты, дорогая, должна нам прямо сейчас обещать – вот и родителям своим, и мне, что не будешь больше выяснять отношения кулаками!

– Не кулаками, а когтями…и линейкой…никого не бью я кулаками…

– Ни линейкой, ни когтями, и ничем вообще, ничем! Ты хоть понимаешь, что нельзя людей-то бить?!

Упрямое молчание.

– Ника??!

– Да, мам, понимаю.

– Хорошо, вот обещай нам, что не будешь больше драться.

– Не могу…

– Почему?!

– Если они будут обзываться и приставать, то буду.

– Бог мой! – РимИваннино терпение подходит к концу, и Имя Божие поминается всуе в стенах советской атеистической школы, – Давай знаешь, как сделаем, Ника? Если только хоть кто-нибудь обзывается, пристаёт к тебе, или ещё как-то тебя беспокоит – сразу подходи ко мне и рассказывай, мы во всём разберёмся, хорошо?

– Хорошо, – это я обещать могу.

– И теперь вопрос к вам, дорогие товарищи родители, – Римма Ивановна переводит свой внимательный взгляд на папу с мамой, – От вас я хочу видеть активное, самое активное участие в нашей школьной жизни. Чтобы помочь своему ребёнку наладить отношения с одноклассниками, давайте все вместе постараемся побольше общаться, проявим активность…вот у нас школьные соревнования проводятся, весёлые старты…неплохо бы пригласить в гости ребят всем классом, если это позволяет жилплощадь, так сказать…может быть, есть возможность организовать экскурсию какую-нибудь интересную…да?

Разумеется, Римме Ивановне тут же была обещана экскурсия на местный аэродром – то есть к папе на работу; которая и состоялась спустя несколько недель, увенчавшись оглушительным успехом. Каким-то, неведомым мне образом, всему нашему (да, наверное, и не только нашему) классу стало известно о состоявшемся «разборе полётов» уже буквально на следующий день. Памятуя о возможных последствиях, никто особо не приставал, всё ограничивалось перешёптываниями, полунамёками и косыми взглядами, но по довольным физиономиям одноклассников было совершенно ясно, что им весьма нравится тот факт, что Нику Кораблёву как следует «проработали». Слыханное ли дело! Вызывали родителей в школу – и чьих! Отличницы и всезнайки Кораблёвой! Так ей и надо, сама виновата – чего на людей кидается?! Подумаешь, поддразнили пару раз! С кем не бывает! Однако, и у меня тоже имелись сторонники:

– Кораблёва! Ну, ты даёшь! Саму Киржакову поставила на место! Молоток! Кстати, Атаманову привет! (и хитренькая улыбочка).

– Брось, Никодимов, ничего у нас с Илюхой нет, а за комплимент спасибо! Но только я никого никуда не ставила, просто Ирка осознала, что была неправа.

– Ой, не могу! Осознала она, скажешь тоже!! Да эта дурында вообще что-нибудь способна осознать?! – и Петька Никодимов, сам неоднократно пострадавший от тяжёлой дылдиной руки, подмигивает; и, довольно улыбаясь, убегает по своим делам, предварительно легонько приложившись кулаком к моей руке. Ну, как ни крути, а польза от всей этой истории есть – хотя бы часть моих вечных оппонентов сдулась, как проколотые воздушные шарики, столкнувшись с непростым выбором: прекратить свои нападки или доставать меня, как и прежде, рискуя получить по башке теперь уже не только от моей персоны, но и от Дылды. Она ведь во всеуслышание заявляла не далее, как пару дней назад, что мы теперь с ней лучшие подруги до гробовой доски! А, возможно, и от Илюхи Атаманова, чем чёрт не шутит? Мои заверения о «просто дружбе» никто всерьёз не воспринял – так уж в наши школьные времена было заведено: раз девочка с парнем общается где-то, вне учебных стен, значит, у них – любовь!! И переубедить кого-либо в обратном не представлялось возможным. Исключения делались лишь для двоюродных братьев и сестёр, что поделать – дело семейное! Но если уж между ребятами, не связанными родственными узами, замечен хоть какой-то намёк на более тёплые отношения, чем совместное дежурство в школьных коридорах – задразнят насмерть. Редко-редко бывало и так, что девочку на правах «своего парня» принимали в тёплую пацанячью компанию, но для этого девочка должна была быть ходячим недоразумением типа Дылды-Киржаковой – больше пацаном, чем девчонкой. Но нас с Илюхой никто не дразнил. После вышеописанных событий даже и не пытались. Атамановский несомненный авторитет и моя репутация дикой пантеры, помноженные друг на друга, давали почти стопроцентную гарантию от насмешек и издевательств однокашников. Так что стратегия, выбранная мной, и весьма далёкая от библейского правила о правых и левых щеках, помогла как нельзя лучше. Парочка эпизодов с «избиением младенцев» ещё случалась, но это уже было после началки, когда вновь сформированные классы пополнялись учениками, не знакомыми ни со мной лично, ни с нашей устно-летописной школьной историей. Теперь остаётся только добавить, что вышеописанное происшествие произошло на втором году нашего обучения, а третью по счёту учебную осень я встретила уже другим человеком – заметно повзрослевшим и осознавшим, что не все, далеко не все жизненные сложности можно решить с помощью остро наточенных когтей и боевого духа. И, боюсь, усилия Риммы Ивановны, направленные на «активное участие» моей семьи в школьной жизни здесь были совершенно ни при чём. Просто в то далёкое лето мои родители взяли… да и развелись. И не стало больше ни семьи, ни активности…