Не делай добра

Мономах собирался свято блюсти слово, данное Сурковой: он решил забыть о деле Четыркиной и позволить спецам заниматься своими непосредственными обязанностями. В конце концов, он сделал что мог, и благодаря добытым им сведениям у следачки появились хоть какие-то отправные точки! Однако Мономах почему-то не ощущал облегчения. До тех пор пока не поговорил с Сурковой, он считал, что пытается выяснить причину, по которой погибла всего одна девушка. Теперь же выходит, что Яна не единственная. Неужели в городе орудует маньяк?

Трель мобильного вывела Мономаха из состояния задумчивости.

– Слушаю! – резко сказал он в трубку.

– Владимир? – услышал он низкий, густой голос, который сразу узнал.

– Азат Гошгарович? – уточнил он, хотя ни секунды не сомневался в том, с кем говорит.

Азат Гошгарович Кайсаров приходился отцом Алсу, у которой с Мономахом был бурный, но короткий роман. Девушка оказалась убийцей, «ангелом смерти»[2 - Диагноз, не признаваемый психиатрическим сообществом России.]. Положившись на слово Кайсарова, пообещавшего изолировать Алсу от пациентов и поместить в клинику, Мономах не стал сообщать о своих выводах Сурковой, которая вела дело. Он подозревал, что она считает его поступок неправильным, но сам Мономах был с ней не согласен. Он полагал, что Кайсаров в любом случае отмазал бы дочку от суда, поэтому Мономах, по сути, выбрал наименьшее из двух зол. Кроме того, он не являлся работником правоохранительных органов, в его задачу не входило задержание преступников, и даже Суркова это понимала[3 - Подробнее читайте об этом в романе И. Градовой «Предложение, от которого не отказываются».]. После отъезда, а скорее, бегства Алсу Мономах не общался с ее отцом. Однако он подозревал, что вал квот, которые он получал в последнее время, направляет чья-то властная рука. Возможно, рука Кайсарова, занимающего высокий пост в Комитете по здравоохранению. Что же ему нужно – ждет благодарности?

– Вы еще на работе? – поинтересовался Кайсаров.

– Да, – ответил Мономах. – Что-то случилось?

– Это не телефонный разговор. Жду вас в баре напротив больницы!

Слова Кайсарова не предвещали ничего приятного. Однажды он предупредил Мономаха о написанной на него жалобе и сделал так, чтобы документ затерялся в ворохе прочих бумаг, поступающих в Комитет. Он также намекнул, что в его, Мономаха, отделении завелся «крот», который сливает информацию главврачу, Муратову. Как и завтравматологией Тактаров, он спит и видит, как бы убрать Мономаха из больницы, но пока у него ничего не выходит. Специализированное отделение ТОН – одно из самых популярных в больнице, и за годы работы Мономаху удалось сколотить отличный коллектив профессионалов. Такое положение вещей многим не дает покоя – в том числе и Муратову, считающему несговорчивого и упрямого заведующего ТОНом соперником и даже противником. Как и большинству посредственных руководителей, ему не нужны пользующиеся авторитетом подчиненные с собственным мнением и твердыми убеждениями.

Часы на стене бара показывали половину шестого, и в это время народу было еще мало. За стойкой сидели две девицы, оценивающими взглядами сканирующие присутствующих. Вошедший Мономах привлек их внимание, но ненадолго, так как он сразу двинулся в глубь зала, заметив поднятую ладонь Кайсарова, разместившегося за дальним столиком. Тучный мужчина чуть приподнялся, чтобы пожать ему руку.

– Я заказал коньяк, – сказал он.

– Все правильно, Азат Гошгарович, – кивнул Мономах, усаживаясь напротив. – Что заставило вас приехать – с Алсу что-нибудь?

– Слава богу, с ней все в порядке, – слегка улыбнулся тот. – Она в клинике. Условия отличные, мы с матерью недавно ее навещали. Она вас вспоминает.

– Я тоже.

Мономах не лгал. Он не был влюблен в Алсу, но она была мила, хороша в постели и так молода!

– На самом деле я посещал вашего главного, – продолжал Кайсаров.

– Из-за того, что произошло на днях в приемном отделении?

В понедельник случился скандал с летальным исходом, и СМИ подхватили новость, обсасывая ее в прессе и по телевидению. Под утро в приемное отделение поступил мужчина с черепно-мозговой травмой, полученной в результате массовой драки. Он пришел своими ногами, поддерживаемый двумя приятелями, которые ретировались, оставив дружка в больнице – как им казалось, под присмотром медиков. Однако пациент начал дебоширить, и медсестры попросту разбежались, не желая иметь дело с подобным типом. Возможно, неадекватное поведение было вызвано травмой, однако разбираться не стали, предоставив больного самому себе. Дежурный врач, правая рука Тактарова Антон Миронов, приказал санитару утихомирить буяна и удалился к себе в отделение. Санитар подумал, что возиться с мужиком – себе дороже, так как подмоги не предвиделось, и решил подождать, пока тот сам угомонится. Не получив медицинской помощи, пациент попытался самостоятельно подняться по лестнице на второй этаж, но не удержался и скатился по ней, несколько раз ударившись головой о ступени, что в красках зафиксировала камера наблюдения. Даже после этого, хотя больной уже был полностью обездвижен и безопасен для окружающих, к нему никто из медперсонала не подошел. Через час он умер от кровоизлияния в мозг.

Кайсаров кивнул, подтверждая догадку Мономаха.

– Неужели ваш главный полагал, что этот инцидент останется без нашего внимания? – задал он риторический вопрос. – Пусть скажет спасибо, что этим не занялся Отдел медицинских расследований, а то и резонанс был бы больше, и нарушений, думаю, нашли бы попутно немерено!

– И как же вам удалось отстранить ОМР? – поинтересовался Мономах.

– Угадайте! – буркнул чиновник.

Мономах догадывался, что, так как ОМР не подчинялся Комитету, а находился в ведении губернатора, начальство поостереглось подпускать его к делу, опасаясь последствий того, что он мог раскопать. Муратов не просто так стал главврачом. Наверняка у него есть мощная лапа в Комитете, а то и в министерстве. Иначе бы Муратову могли грозить серьезные неприятности вплоть до снятия с должности, а он что-то не выглядит озабоченным!

– Азат Гошгарович, – начал Мономах, – если вы вызвали меня, чтобы узнать подробности…

– Да нет, это вы предположили, что дело в вашем небольшом, э-э… происшествии. Такое, знаете ли, сплошь и рядом происходит – человеческий фактор, что поделаешь? Но разбираться надо. А я вас пригласил по другому поводу. Вы в курсе, что Муратов хочет убрать вас из больницы?

– Ну, это не новость – он постоянно строит планы на мой счет, но пока у него ничего не выходит!

– А если я скажу, что его новый хитроумный план вполне себе осуществим?

– Вы о чем? – нахмурился Мономах.

– Значит, вы еще не слышали… Есть мнение, что отделение ТОН следует расформировать.

– То есть?

– В вашей больнице есть отделение травматологии и ортопедии, а также отделение хирургии позвоночника – кое-кто в Комитете считает, что этого более чем достаточно.

– Кое-кто?

– Ну, есть такое мнение.

– Мы в ТОНе занимаемся вещами, которые не делают ни в травматологии, ни в хирургии позвоночника! Ни одно отделение, к примеру, не может обеспечить такое консервативное лечение, как у нас, а операции, проводимые в ТОНе…

– Да я-то в курсе, Владимир! – перебил Мономаха Кайсаров. – Я на вашей стороне. Но вы должны понимать, что и у Муратова есть свои люди в Комитете, и они станут отстаивать его точку зрения. Не ваш главный это придумал: необходимо сократить расходы, как обычно, и нужно уволить людей. О младшем и среднем медперсонале речи не идет – их и так не хватает. Остается вспомогательный, то бишь технический, персонал и врачи.

– Мои врачи!

– А вот это – уже муратовское решение. Я знаю, что ваши ребята лучшие в городе. Пациенты голосуют ногами, как говорится: к вам запись на годы вперед, все хотят делать операции у вас, просят квоты перераспределить, чтобы вам больше досталось. Что могу, я делаю, но я не всесилен.

– Я понимаю, что мне вас нужно благодарить за квоты, – прервал Кайсарова Мономах. – У нас никогда столько их не было!

– Это самое малое, что я могу сделать. Если бы Муратов был на вашей стороне или по крайней мере на стороне больницы и пациентов, он обошелся бы малой кровью, убрав часть ординаторов и врачей пенсионного возраста. Кроме того, я подозреваю, что сокращение премий некоторым заведующим отделениями, а также главврачу могло бы значительно улучшить финансовую ситуацию и предотвратить ненужные увольнения. Но мы имеем дело именно с тем человеком, с которым имеем, а потому должны ожидать худшего.

– Муратов действительно может это сделать? – спросил Мономах, впервые ощутив настоящее беспокойство. – Сократить целое отделение?

– Я все кумекал, стоит ли вас предупреждать, Владимир, – не отвечая на вопрос, продолжил Кайсаров. – Однако кто предупрежден, тот вооружен, верно? Вы не можете повлиять на ситуацию, но по меньшей мере будете понимать, что происходит вокруг. И еще: вам сейчас нужно вести себя предельно осторожно, не давать ни малейшего повода для придирок и взысканий. А вот Муратов… То, что случилось в приемном отделении, доставит вашему главному кое-какие неприятности, и эффект можно усилить при желании. Если мне удастся накопать что-то на Муратова, я могу вернуть в игру ОМР, и для этого мне необходимо знать из первых рук, что делается в вашем учреждении.

* * *

Выходя из бара, Мономах поплотнее запахнул пальто: дул пронизывающий ветер, накрапывал противный дождик, небо обложили тяжелые тучи, а на душе у него было и того мрачнее. Он полагал, что его главная проблема – недоверчивый Мартынюк, подозревающий его в причастности к гибели Яны, но, выходит, существует и более серьезная! Мономах проработал на одном месте много лет. В эту больницу его перетащил в свое время бывший главврач, Лаврушин, приглядев талантливого молодого хирурга в Институте имени Вредена и предложив хорошие условия. Он планировал создать специализированное отделение ТОН и искал хороших специалистов. Мономах стал первой ласточкой. И вот теперь все, что они с Лаврушиным с таким тщанием и любовью создавали, грозит рухнуть в один момент!

– Вовка? – услышал он неуверенный вопрос и обернулся. – Мономах?

Перед ним стоял импозантный мужчина в пальто с меховым воротником. «Немного не по сезону, – подумалось Мономаху, – рановато еще». В его лице было что-то знакомое, но он никак не мог сообразить, кто это. Тем не менее только хороший знакомый назвал бы его Мономахом, кличкой, прицепившейся к Владимиру Князеву еще в институте.

– Да Пашка я, Пашка Трубников! – снова заговорил мужчина, приближаясь. – Ну да, понимаю, я потолстел, полысел… А ты вот не изменился, веришь? Я сразу тебя узнал!

– Пашка?! – пробормотал Мономах. Ну разумеется, это был он, только изрядно раздавшийся в плечах и талии! Во время учебы Павел Трубников был худым как щепка, носил длинные волосы и жидкую рыжеватую бороденку, за которую так и подмывало дернуть. Сейчас его лоснящееся довольством и сытостью лицо было чисто выбрито, а шевелюра – вернее, то, что от нее осталось, – коротко подстрижена.

– Какими судьбами? – спросил Мономах. – Ты же вроде в Краснодар переехал?

– Вот, вернулся, как видишь, – пожал плечами Трубников. – Уже пять лет тому. Развелся со Светкой и решил, что меня там ничто не держит. Дети выросли… Слушай, давай внутрь зайдем, что ли?