– Ну, он поел, съел все, даже нелюбимую гречку, а потом лег спать вовремя. И не ныл, не просил планшет – тихонько рисовал в альбоме. Как ты этого добилась?
– Н-не знаю… Я ничего не делала…
– Тебе в пед надо было идти, ты знаешь это? А не в свой гуманитарный, – рассмеялась сестра.
Ленка потом еще что-то говорила ей, но Света не слушала. Она сидела, зажав телефон во вспотевшей руке, и смотрела на стенку. Узоры обоев уже путались и плыли перед ее взором, превращаясь в аляповатые пятна, из которых вырастали ветки, чьи колючки терзали и рвали ее голову.
Потом она поняла, что голову рвут хриплые истошные гудки, – и выключила телефон.
Еще месяц она вздрагивала от каждого звонка сестры. Долго-долго смотрела на экран телефона – и лишь спустя полминуты все-таки снимала трубку. Или не успевала – если Ленка была менее терпелива.
Она боялась. Боялась, что услышит предсмертный хрип и бульканье крови, выплескивающейся из пробитых ножом легких. Или треск горящего пластика – и вопли ужаса в охваченной пламенем квартире. Или… или холодный равнодушный голос следователя: «Елена Мартынова вам кем приходится?»
Но Ленка бодро справлялась, как дела, и хвасталась, каким классным, «подарочным» стал Витюша, и в который раз восхищалась педагогическим талантом Светы. Света криво улыбалась, кокетливо отнекивалась и молилась только об одном: чтобы Ленка скорее положила трубку и не звонила еще как можно дольше.
Вскоре ее мольбы сбылись – Витюша пошел в садик, на Ленку навалили новые проекты и времени болтать с сестрой у нее не стало.
И Света постепенно успокоилась. Наверное, хорроры наврали. В конце концов, бывает же иногда, что за подарки не нужно платить?
Она всеми силами гнала от себя воспоминание о том, как в вопросе «Не можешь? Или продешевишь?» р-р-раскатисто произнесла «р». И что все сломалось после этого звука, р-р-растворившегося в темноте и тишине домика.
Но все было нормально – ну, можно считать, что нормально. Света просто не знала, было ли раньше так. Может, и было, просто она не обращала на это внимания.
Всегда ли за трубой мусоропровода стояла длинная черная тень, которая мелко клацает, когда выкидываешь рыбные головы.
Всегда ли что-то холодное облизывало ее затылок, когда она говорила по телефону больше чем полчаса.
Всегда ли за ее спиной, где бы она ни была, с кем бы она ни была, маячило что-то, замечаемое лишь краем глаза в зеркале.
И всегда ли что-то стояло у задернутых тюлевыми занавесками окон, когда Света выходила из дома. Окон ее квартиры.
Однажды на улице она увидела, как ей показалось, Витюшу. Точнее, курточку с навеки ослепшей мордой тигра. Ленки нигде не было – но, зная привычку сестры отходить от спутника во время телефонных разговоров, Света не удивилась.
– Витюша! – закричала она, идя к нему с распростертыми руками. – Витюша, это тетя Света!
Мальчик обернулся. Точнее – начал оборачиваться. Точнее – стоя неподвижно, проворачивать голову.
Его лоб, глаза, отчасти нос – повернулись к Свете, в то время как другая часть носа и верхняя губа остались где-то на полпути, а нижняя челюсть – невозможно длинная – так и уходила куда-то под грудь, а может и тянулась даже до живота.
Выпученные глаза мальчика – в этой искаженной, исковерканной роже Света уже никак не могла признать Витюшу – и слепые глаза тигра уставились на нее.
А потом нижняя челюсть стала догонять остальное лицо. Огромный багровый зев, в котором зияла дыра, без языка и даже нёба, посмотрел на Свету пятым глазом.
Она попятилась.
Она пятилась и терла глаза руками – потому что это однозначно было галлюцинацией, бредом, мороком. От переутомления, усталости – чего угодно. Она запнулась за что-то ногой и, покачнувшись, ухватилась левой рукой за ограду.
И кто-то любезно, протянув сзади, из-за ее спины, свою руку, потер ей левый глаз.
* * *
Однажды поздно вечером ей позвонили в домофон.
– Да?.. – спросила она.
Сначала ей показалось, что там тишина. «Случайно сработал», – подумала она и собиралась повесить трубку.
Но потом в этой мертвой, давящей, пустой, безжизненной тишине она вдруг расслышала тихий-тихий звук. Едва уловимый. Треск, и скрип, и шуршание, и скрежет – словно кто-то катал по песку старый металлический грузовичок.
Света тихонько всхлипнула.
– «Да» и «нет» не говорить… – захихикали в трубке.
– Нет! Нет! Я не… Черт! Что?..
– «Да» и «нет» не говорить! «Да» и «нет» не говорить! «Да» и «нет» не говорить!
– Простите… – пробормотала Света и швырнула трубку о базу. Промахнулась, долбанула о стену, пластик треснул, и электронные потроха вывалились наружу.
В подъезде оглушительно громко загудел лифт. Остановился на Светиной площадке.
Она замерла, вцепившись руками в дверной косяк, прильнув к глазку. Там, на лестничной площадке, царила густая, непроглядная темнота. Даже когда, судя по звуку, открылись двери лифта, темнота не рассеялась ни на мгновение.
«Перегорели лампочки, – попробовала уговорить себя Света. – Просто лампочки. В лифте. И на площадке. Так бывает».
Лифт открылся. Закрылся. По площадке прошаркали шаги – вкрадчивые, длинные, размашистые, словно кто-то аккуратно шел на лыжах. Они шаркали и шаркали, будто кто-то ходил от двери к двери, равномерно, аккуратно, бесстрастно, ни одной не выбирая, ни к одной не подходя.
Света вцепилась в ручку, не в силах оторваться от нее. Она не знала, что делать. Так и стоять, ожидая, когда таинственный лыжник определится с дверью, или бежать прочь из коридора, в комнату, пока тот не выбрал ее?
А потом в щель двери просунулся листочек.
«Вы поедете на бал».
Именно так, без вопросительного знака.
Света истерично рассмеялась.
* * *
Окно разбилось ровно в полночь. Как только скакнули цифры на электронных часах и появилось четыре ноля. Будто две пары зеленых глаз с огромным зрачком, на черной, сливающейся с темнотой морде.
И был удар, и звон, и хруст стекла под чьей-то тяжелой поступью.
Света натянула одеяло на голову – как когда-то в детстве, словно пытаясь спрятаться от того, что было неизбежно, от того, что стало неумолимо в тот самый момент, когда она так опрометчиво ответила: «Поеду», когда протянула дубовый листочек – и когда взяла ту проклятую Dior Backstage Eye Palette 001…
– Вы поедете на бал… – хрипло и жарко прошептали ей в ухо.
И одеяло рассыпалось в прах.