Радость моя

– Опять, – вздохнула Оля. – Ты мне всё обещал замок на дверь поставить.

– Оль, может, пора все-таки разобрать этот мавзолей? – Андрей отложил часики в сторону, осторожно удерживая стекло.

Ольга промолчала.

– Ну или хотя бы не прогонять оттуда Польку? У бабули столько духов осталось, открыток всяких, чемодан с лоскутами и пуговицами, фотоаппарат старый – да чего там только нет! Это же целый клондайк для ребёнка.

Оля не отвечала.

– Малыш, ну в самом деле? Всё это лежит уже несколько лет и только пыль собирает. Да и тебя расстраивает постоянно. Ты как зайдёшь туда, так плачешь. Часы опять же эти! – Андрей кивнул в их сторону. – В них же нет ничего ценного! Может, уже стоит дать этим вещам новую жизнь?

– Полинка их испортит, – выдавила Оля.

– Да и пусть! Ну для чего они тебе, если не для неё? – ответил Андрей. – Бабуля была бы только рада. Ты же сама рассказывала, как она давала их тебе поиграть. Ну почему ты не можешь позволить этого Полине?

– Я подумаю, – только и смогла ответить Оля.

На следующий день шкатулка вместе с золотом и брошью лежала в Олином шкафу, но уже без часов.

– Поля, дружок, подойди ко мне, – позвала Оля дочь.

В комнату, часто шлёпая босыми ногами, вбежала Полька, быстрым движением руки смахнула отросшую челку с бровей и вопросительно устаивалась на Олю.

– Нравятся? – спросила она, поднимая часы на ладони.

Полька жадно блеснула глазами, но ответить что-либо побоялась.

– Они твои.

Девочка недоверчиво глянула на мать, пощупала взглядом её намерение и, сделав вывод, что за ним не кроется никакого подвоха, протянула руку. Часы соскользнули в маленькую ладошку. Полинка зажала их в кулачке и замерла, впитывая кожей их присутствие.

– Ух ты! – шепнула она, разжала ладошку и нырнула ею в кольцо браслета, перехватив часики другой рукой.

– Давай помогу застегнуть, – сказала Оля.

Полина протянула руку с часами, и Оля взялась за замок. Тот оказался туже, чем она его помнила, непослушным и вёртким, как Полинка.

– А помнишь, донюшка, – вдруг небрежно и немного певуче сказала Полина, – как когда-то я на тебе их застёгивала?

Оля оторопела и уставилась на дочь. Из-под пушистых по-детски закрученных ресниц на неё смотрели глаза зрелой, прожившей многие года женщины. Даже цвет их стал будто бы потускневшим. От неожиданности и благоговейного страха пальцы Ольги разжались и выпустили застежку. Часы соскользнули с Полинкиного запястья и звякнули об пол. Девочка вздрогнула, моргнула и – вот ей-Богу! (Оля могла бы поклясться чем угодно) – глаза Полинки тут же оставили то пугающе взрослое выражение и снова стали по-детски наивными и привычно тёмными.

– Что ты сказала? – вопрос получился глухим и трескучим.

Вместо ответа Поля подняла часы и затараторила плаксивым голосом:

– Мамочка, прости, я правда-правда нечаянно.

– Что ты? Ты тут ни при чём! – Ольга схватила дочь и прижала к себе. – Не переживай!

Полинка обмякла в маминых объятьях, расслабилась.

– Нравятся? – спросила Оля

– Очень, – шепнула та в ответ.

– Они теперь твои.

Полька вывернулась из материнских рук и побежала к себе в комнату:

– Они всегда были моими, – бросила она на ходу и скрылась из вида.

Ольга проводила её взглядом, не в силах пошевелиться. Казалось, только глаза и могли её слушаться сейчас. Она посмотрела на шкаф, где была спрятана шкатулка. «Да уж, – наконец подумала она, – видать, и правда нужно дать им новую жизнь».

Танцуй, Гатши

– Для кого ты танцуешь, Гатши?? – спрашивала Пурни дочь каждый раз, когда видела, как та кружится с закрытыми глазами во дворе их маленького домика, складывая пальцы рук в незамысловатые хасты и кланяясь в пространство.

– Для Шивы, мамочка, – отвечала девочка, не открывая глаз, – Он очень радуется, когда я танцую для него.

Мать грустно улыбалась солнцу и отсчитывала очередной день, который обет позволял ей прожить с дочерью.

Пурни смогла забеременеть только через три года после свадьбы и все эти три года она жила в мороке косых взглядов: пустое чрево молодой женщины наводило тень на весь ее род и больно рикошетило в молодую семью. Не одну чашу слез вылила она на домашний алтарь Шивы, прося даровать ей чадо:

– И я и дитя мое будем служить Тебе вечно, – шептала она. – Каждый наш вздох и каждое движение будут гимном любви к Тебе, мой Господин, только прошу, награди меня потомством!

Когда родиласьГатши, живая и здоровая, Пурни поняла, что младенец этот ей уже не принадлежит. Она помнила, как в тяжелых и густых ночах, полных молений, обещала она отдать ребенка Шиве, а себе просила оставить только первые четыре года жизни ее еще нерожденного дитя.

«Что ей делать в деревне? – убеждала она саму себя, глядя как девочка кружится в танце. – В домашней работе сотрет она свои прекрасные пальцы, в служении супругу и детям растратит всю грацию. А в храме ей будет даровано будущее под стать ее предназначению. Кто здесь оценит ее танец по достоинству? Этот несносный соседский мальчишка, невесть откуда свалившийся на мою голову?»

Гатши действительно дружила с одним единственным мальчиком – грязным, как угольная головешка, и наглым, как лис. Он был старше ее на пару-тройку лет, и ловок, будто горный козел. Не боясь гнева родителей Гатши, каждый раз незаметно он перемахивал через изгородь к ним во двор и уводил девочку в сад подальше от глаз старших.

Сама Гатши очень любила танцевать при нем, мать же этого зрителя не ценила:

– Девочка моя, – говорила она, – ты дарована нам Богом и обещана Ему. Не пристало тебе растрачивать дар свой на босоногого голодранца.

Но Гатши только улыбалась Пурни и в очередной раз бежала за мальчиком в сад исполнять свой танец.

Когда Гатши исполнилось четыре года, ее, как и было обещано, отдали в храм Шивы для обучения мастерству девадаси – храмовых танцовщиц. Гатши прочили славу и успех, ведь, ни разу не видя девадаси за служением, она двигалась ничуть не хуже них. Лишь только одно омрачало ее жизнь: девочка не могла следовать строгим правилам сакрального танца, ибо движения ее шли прямиком из сердца.

– Гатши! – врезался в своды танцевального зала голос старшей преподавательницы Чандра Ма, – если ты не будешь повторять за всеми, Шива разгневается на тебя, маленькое чудовище, и поразит твои прекрасные ноги параличом!

Гатши замирала, вставала в нужное положение, и с каждым точным движением, что повторяла за учителем, выплескивала она из тела свой талант.

– Ну что же ты за несносный ребенок такой? – снова кричала Чандра Ма и ударяла девочку тонкой тростниковой палкой по ногам. – Почему ты никак не можешь запомнить даже пары простых жестов? Твое тело совсем не подвластно тебе! Если ум твой не обуздает этого упрямого осла, то ты так и будешь танцевать в пыли на пороге своего деревенского дома!

После изнуряющих занятий Гатши бежала в прихрамовую манговую рощу. Почти каждый деньтуда прибегал ее деревенский друг и какое-то время они просто сидели молча на камне. Гатши наполнялась силой в этом молчании.

– Чандра Ма говорит, что мое тело – это упрямый осел, и если я не научусь управлять им, то она навьючит меня тюками и отправит домой на четвереньках.